Представь себе, Рим охвачен волнением. Я пишу тебе, Цезарь, потому что ты в данный момент не у дел, а мне необходимо сформулировать свои мысли в письменном виде. Я не веду дневника. И не знаю, кому еще написать. Я должен оставаться здесь, в Риме, что бы ни случилось, разве что умрут оба консула, а поскольку старший консул – мой брат, а младший консул – твой дядя, никто из нас этого не хочет. Почему я должен оставаться в Риме? Я выбран старшим консулом на следующий год! Замечательно, правда? Мой младший коллега – Гай Кассий Лонгин – хороший человек, я думаю.
Сначала несколько местных новостей. Ты, вероятно, знаешь, что нашему общему другу Гаю Верресу удалось так подлизаться к электорату и многим чиновникам, что теперь он – городской претор. Но ты, наверное, не слышал, как ему удалось превратить эту обычно неблагодарную должность в крайне выгодную. После того как плутократ Луций Минуций Базил умер, не оставив завещания, его ближайший родственник – племянник Марк Сатрий – подал Верресу иск по делу о наследстве. Догадайся, кто оспаривал этот иск? Не кто иной, как Гортензий и Марк Красс, каждый из которых урвал у Базила неплохое состояние еще при жизни. Теперь они явились к Верресу и заявили: если бы Базил оформил завещание, он оставил бы все им. И Веррес поддержал их! Гортензий и Марк Красс отбыли богатыми, а несчастный Сатрий сделался бедным. А что касается Гая Верреса, – ну, ты же не думаешь, что он от доброты сердечной решил дело в пользу Гортензия и Марка Красса?
Конечно, каждый год среди наших десяти народных трибунов появляется какой-нибудь зануда. В этом году это Луций Квинкций. Ему пятьдесят лет, всего добился своими силами, любит рядиться в длинное платье тирского пурпура. Отвратительно жеманные манеры и речь. Ни разу коллегия не смогла проработать целый день, потому что Квинкций разглагольствовал перед толпой на Форуме о восстановлении всех прав трибуната, а в сенате изливал яд на моего брата.
Теперь Квинкций очень тихий и ведет себя лапушкой. Мой дорогой брат Лукулл как следует его обработал, в два приема (как он выразился). Во-первых, Лукулл напомнил Квинкцию, как прошлогоднего плебейского трибуна Квинта Опимия бросили собакам. А собаки – это Катул и Гортензий, которые обвинили Опимия в постоянном превышении власти и добились того, что он заплатил штраф, равный его состоянию. И разорившийся Опимий вынужден был уйти с политической арены. Во-вторых: Лукулл шепнул на ухо Квинкцию, что, если тот не заткнется и не угомонится, его тоже кинут Катулу и Гортензию, и тогда его точно оштрафуют на сумму, равную его состоянию. Не сразу, но спустя некоторое время это сработало.
Если ты думаешь, что в твое отсутствие о тебе совершенно забыли, так это не так, мой дорогой Цезарь. Весь Рим только и говорит что о твоем небольшом приключении с пиратами и о том, как ты их распял вопреки приказу наместника. Я слышу твой вопрос: «Как? Это уже известно в Риме?» Да, известно! И – нет, не известно, потому что Юнк об этом молчит. А вот его проквестор, Помпей, у которого хватило наглости прибавить прозвание Вифинский к своему ничем не примечательному имени, написал об этом всем и каждому. Очевидно, его целью было сделать Юнка героем, но таков каприз публики, что все – даже Катул! – считают героем тебя. Фактически поговаривали о том, чтобы вручить тебе морской венок в дополнение к твоему гражданскому, но Катул не готов зайти так далеко и напомнил отцам, внесенным в списки, что в тот момент ты был частным лицом, поэтому военная награда тебе не полагается.
В этом году пираты сделались предметом бурной дискуссии в сенате, и, пожалуйста, обрати внимание на слово «дискуссия». Потому ли, что Филипп впал в состояние постоянной летаргии, или же потому, что Цетег большей частью отсутствовал на заседаниях, или потому, что Катул и Гортензий более заинтересованы в судах, чем в сенате, – я не знаю. Но факт остается фактом: в этом году сенат не способен быстро принимать решения. Принять решение? О, это невозможно! Ускорить ход дел? О, невозможно!
Во всяком случае, в январе наш претор Марк Антоний добивался специального назначения, чтобы покончить с пиратами в Нашем море. Его главный довод в свою пользу заключался в том, что его отцу, Оратору, тридцать лет назад тоже дали такое задание. Нет сомнения, морской разбой приобрел уже нешуточный размах. Сейчас, при дефиците зерна, мы должны защищать наши грузовые корабли с хлебом от востока до самой Италии. Однако большинство из нас разбирал смех при мысли, что Антонию – правда, не такому чудовищу, как его брат Гибрида, зато определенно дружелюбному и беспомощному идиоту – поручат столь серьезное дело.
Кроме этой бесконечной дискуссии, ничего не произошло. Только Метелл, старший сын Капрария Козла (в этом году он претор), также посчитал это хорошей идеей и стал добиваться того же назначения. Почувствовав угрозу со стороны Метелла, Антоний пошел… догадайся – к кому? Не догадываешься? К Преции! Ты ее знаешь, это любовница Цетега. Цетег у нее под каблуком, причем до такой степени, что, когда лоббистам нужен Цетег, они бегут сначала к Преции. Можно лишь предположить, что она тайно мечтает о больших, здоровенных кретинах – самцах, а не интеллектуалах, потому что в результате эту работу получил Антоний! Козленок ушел с арены униженный, но, попомни мое слово, однажды он вернется. Цетег так рьяно поддерживал Антония, что тот получил неограниченные полномочия на воде и проконсульскую власть на суше. Ему предложили набрать легион пехотинцев, а флот он реквизирует в городских портах – везде, где побывает. В этом году это западная часть Нашего моря.
Конечно, жалобами, которые сенат начинает получать из портовых городов, можно пренебречь, но нам кажется, что Марк Антоний лучше умеет занимать деньги, чем бороться с пиратами. Пока их количество значительно меньше твоих пятисот! У него произошла стычка у берегов Кампании, которую он считает большой победой, но мы так и не увидели доказательств вроде ростр или пленников. Я считаю, что он просто погрозил кулаком острову Липара и наорал на Балеары. Но восточный берег Испании остается в руках пиратов – союзников Сертория, и Лигурия не укрощена. Большую часть своего времени и энергии (согласно жалобам) Антоний тратит на бурную и роскошную жизнь. В будущем году, сообщил он сенату в своем последнем послании, он перейдет на восточную часть Нашего моря, в Гифей. Расположившись в Гифее, он, по его словам, займется Критом, потому что там останавливаются все большие пиратские флотилии. А я думаю, потому, что в Гифее необыкновенный климат и есть очень красивые женщины.
А теперь о Митридате.
Новость о смерти царя Никомеда достигла Рима лишь в марте – кажется, из-за зимних штормов. Конечно, завещание было отдано на хранение весталкам, а Юнк самостоятельно приступил к введению Вифинии в состав провинции Азия, как только ты сообщил ему о смерти царя, так что сенат решил, что все идет как нужно. Но почти сразу же после этой новости пришло официальное письмо от царя Митридата, который писал, что Вифиния принадлежит Низе, престарелой дочери царя Никомеда, и что он идет, чтобы посадить Низу на вифинский трон. Никто этого не принял всерьез. О дочери Никомеда уже много лет ничего не было слышно. Мы послали Митридату резкий ответ, в котором отказывались признавать любого претендента на трон Вифинии и приказывали ему оставаться в пределах своего государства. Обычно, когда мы пинаем Митридата, он ведет себя как улитка и прячется в свою раковину, так что об этом деле больше никто не думает.
За исключением моего брата, конечно. Годы жизни и борьбы на Востоке обострили его нюх, так что он чуял приближение войны. Он даже пытался говорить в сенате о такой возможности, но речь его заглушил – нет, не крик – всеобщий храп. На следующий год его провинцией будет Италийская Галлия. Когда он вытащил ее во время жеребьевки в первый день нового года, он был в восторге. До этого момента он очень боялся, что сенат отберет у Помпея Ближнюю Испанию и отдаст ее ему. Вот почему он всегда так горячо поддерживал Помпея в сенате – он не хотел ехать в Ближнюю Испанию!
Во всяком случае, когда в конце апреля мы узнали, что Луций Октавий умер в Тарсе, мой брат попросил дать ему Киликию, а Италийскую Галлию поручить кому-нибудь из преторов. Он настаивал: грядет война с царем Митридатом. И какова же была реакция сенаторов на эти предостережения? Летаргия! Подавляемые зевки! Можно подумать, не Митридат убил восемьдесят тысяч наших сограждан в провинции Азия пятнадцать лет назад и не Митридат занял всю провинцию, пока Сулла не выгнал его! Отцы-сенаторы дискутировали, дискутировали, дискутировали… Но так и не приняли решения.
Когда пришло сообщение, что Митридат прибыл уже в Гераклею с тремястами тысячами войска, можно было подумать, что-то должно случиться! Да ничего не случилось! Сенат не мог прийти к единому решению, что нужно делать, не говоря уже о том, кого следует послать на Восток. Во время очередной дискуссии Филипп встал и предложил передать командование на востоке Помпею Магну! Который (следует отдать ему должное) был очень заинтересован в восстановлении своей репутации, подпорченной в Испании.
Наконец мой дорогой Лукулл переборол себя и пошел к Преции. Можешь себе представить, насколько его визит к этой женщине отличался от визита Марка Антония! Лукулл слишком высокомерен и упрям, чтобы подлизываться, и слишком горд, чтобы просить. Поэтому вместо дорогих подарков, томных вздохов или торжественных заверений в вечной любви и преданности он был очень решителен и деловит. Сенат, сказал он, состоит из дураков, и ему надоело тратить свои силы на болтовню. Он всегда слышал, что Преция умна и образованна. Понимает ли она, почему необходимо, чтобы кого-то послали к Митридату как можно скорее? И понимает ли она, что лучшим человеком для такого задания является Луций Лициний Лукулл? И если она понимает, то не могла бы она пнуть Цетега в задницу, чтобы он оторвал седалище от стула и сделал что-то в этой ситуации? Очевидно, Преции очень нравится, когда о ней говорят, будто она умнее и образованнее любого сенатора (надо думать, что она и Цетега причисляет к этим ничтожествам), потому что она действительно так поддала Цетегу, что сенат сразу проснулся!