– Ты забываешь, – тихо проговорил Цезарь, – что власть Марка Антония на море неограниченна. На море, я думаю, его власть превосходит даже консульскую.
– Тогда я постараюсь не оказаться в тех водах, где шныряет Марк Антоний, – устало отозвался Лукулл. – Иди, повидайся со своим дядей Коттой перед уходом.
– Как, ты даже не предложишь мне ночлега?
– Единственное ложе, которое я предложил бы тебе, Цезарь, принадлежало Прокрусту.
Через несколько минут Цезарь говорил своему дяде Марку Аврелию Котте:
– Я знал, что за сражение с Эвмахом меня не похвалят, но я и понятия не имел, что Лукулл зайдет так далеко. Вернее, я думал, что меня или совершенно простят, или будут судить за измену. А вместо этого Лукулл сосредоточился на личной мести, стараясь помешать моей карьере. Меня словно кипятком обварили.
– Я не могу повлиять на него, – сказал Марк Котта. – Лукулл – автократ. Но ведь и ты такой же.
– Я не могу оставаться здесь, дядя. Мне приказано немедленно отправляться на Родос, а потом ехать в Гифей. Правда, условия, поставленные твоим старшим коллегой, очень жесткие! Я обязан отослать домой моих вольноотпущенников, включая Бургунда, мне нельзя жить ни в одном приличном месте.
– Удивительно! При наличии достаточно толстой мошны даже контубернал может жить как царь, если захочет. А я думаю, – хитро заметил Марк Котта, – что после истории с пиратами ты в состоянии позволить себе царскую роскошь.
– Нет, я связан по рукам и ногам. Умно – выбрать Антония. Все Антонии от меня не в восторге, – вздохнул Цезарь. – Представь, определил меня в младшие военные трибуны! По меньшей мере я должен быть военным трибуном, даже без выборов!
– Цезарь, если ты хочешь, чтобы тебя любили… О, проклятие! Что я тебе советую? Ты знаешь больше ответов, чем я – вопросов. Тебе и без меня отлично известно, как прожить свою жизнь. Если ты ошпарился, так потому, что сам, по своей воле, ступил в котел с кипятком, притом с открытыми глазами.
– Признаю, дядя. Теперь я должен идти. Мне еще предстоит найти ночлег в городе, прежде чем все здешние хозяева запрут свои двери. Как поживает дядя Гай?
– Ему не продлили полномочий в Италийской Галлии на следующий год, несмотря на то что провинции необходим правитель. Он долго служил. И рассчитывает на триумф.
– Желаю тебе удачи в Вифинии, дядя.
– Думаю, она мне понадобится, – ответил Марк Котта.
В середине ноября Цезарь прибыл в небольшой пелопоннесский портовый город Гифей и узнал, что Лукулл времени зря не терял. Его появления уже ждали, имея четкий приказ назначить сенатора Цезаря младшим военным трибуном.
– Что же такого ты натворил? – спросил легат Марк Маний, служивший в штабе Антония.
– Досадил Лукуллу, – коротко пояснил Цезарь.
– Может, расскажешь подробнее?
– Нет.
– Жаль. Умираю от любопытства. – Маний шагал по узкой мощеной улице рядом с Цезарем. – Сначала покажу тебе, где ты будешь жить. Неплохое место. Два старых римлянина-вдовца по имени Апроний и Канулей занимают огромный старый дом. Очевидно, они были женаты на сестрах, уроженках Гифея, и вместе въехали в дом после того, как умерла и вторая сестра. Я сразу подумал о них, когда пришел приказ, потому что у них очень много свободного места и они будут баловать тебя. Забавные старые скряги, но очень хорошие люди. В Гифее ты пробудешь недолго. Я тебе не завидую – добывать корабли у греков! Но в твоих документах сказано, что ты в этом деле мастер, поэтому, думаю, справишься.
– Справлюсь, – улыбнулся Цезарь.
Сбор военных кораблей в Пелопоннесе оказался совершенно не скучным занятием, потому что позволял узнать многое из греческой классики. Правда ли Пилос песчаный? Действительно ли титаны возвели стены Аргоса? Пелопоннес казался вечным, существующим вне времени, словно сами боги были юны по сравнению с человеческими поколениями прежних обитателей этих мест.
Цезарь неизменно вызывал враждебное отношение к себе влиятельных римлян, но, когда он имел дело с простыми людьми, все менялось. Всю зиму он, не торопясь, собирал корабли, но все-таки достаточно быстро, чтобы Антоний не смог придраться. Не прельщаясь обещаниями, лучший реквизитор брал на месте любой военный корабль, который попадался ему на глаза, а затем заставлял города подписывать контракты, в которых они гарантировали доставку вновь построенных галер в Гифей в апреле. «Марк Антоний, – думал Цезарь, – не будет готов выйти в море до апреля, до марта вряд ли покинет Массилию».
В феврале начали прибывать сопровождающие Великого Человека, и Цезарь – подняв брови и скривив губы – смог воочию наблюдать, как Марк Антоний проводит кампанию. Когда оказалось, что в Гифее нет подходящего дома, где можно остановиться, окружение Антония настояло на постройке особой резиденции на берегу, с видом на Лаконский залив и живописный остров Кифера. В резиденции должны иметься пруды, водопады, фонтаны, бассейны для омовения, центральное отопление, а интерьеры отделаны привозным многоцветным мрамором.
– Это же до лета не закончить, – смеясь, сказал Цезарь Манию, – я уж думаю, не предложить ли Великому Человеку погостить у Апрония и Канулея.
– Ему не понравится, когда он увидит, что его дом не готов, – сказал Маний, который тоже находил ситуацию забавной. – Обрати внимание: отношение местных греков к тому, что их драгоценные городские фонды расходуются на это сибаритское бельмо, достойно похвалы. Потом, когда Антоний уедет, они будут сдавать его в аренду за огромные суммы всяким заезжим богачам.
– А я постараюсь разнести славу об этом сибаритском бельме, – сказал Цезарь. – В конце концов, здесь превосходный климат. Идеальное место для отдыха и лечения. Или для того, чтобы скрытно предаваться тайным порокам.
– Я бы хотел увидеть, как они будут возвращать свои деньги, – сказал Маний. – Какая напрасная трата общественных ресурсов! Но этого я не говорил.
– А-а? – крикнул Цезарь, приложив к уху ладонь рупором, словно глухой.
Когда Марк Антоний прибыл, он увидел большую, надежно укрытую бухту, полную кораблей всех видов (Цезарь не гнушался даже торговыми судами, зная, что у Антония легион пехотинцев), и свою виллу, построенную только наполовину. Но ничто не могло испортить его хорошего настроения. Он пил неразбавленное вино и в таком количестве, что с тех пор, как покинул Массилию, так и не протрезвел. Насколько могли видеть его пораженный легат Марк Маний и младший военный трибун Гай Юлий Цезарь, в представлении Антония кампания – это атаковать как можно больше женщин своим (как ходили слухи) грозным оружием. Победы сопровождались воплями женщин, протестующих против силы удара и размера тарана.
– О боги, что за некомпетентная скотина! – обратился Цезарь к стенам своей приятной и уютной комнаты в доме Канулея и Апрония. Он не отваживался высказать это кому-нибудь еще.
Конечно, Цезарь позаботился о том, чтобы Марк Антоний упомянул в сообщениях, что Цезарь собирает флот, так что когда в конце апреля пришло письмо от его матери, оно содержало приятную новость – милостивое освобождение от службы в Гифее с зачетом пятой кампании.
Старший дядя Цезаря, Гай Аврелий Котта, возвратившийся из Италийской Галлии в самом начале года, внезапно умер накануне своего триумфа. После себя – в числе прочего – он оставил вакансию в коллегии понтификов, ибо много лет был старейшим действующим понтификом. И хотя Сулла решил, что коллегия должна состоять из восьми плебеев и семи патрициев, ко времени смерти Котты она уже состояла из девяти плебеев и шести патрициев. Это произошло из-за желания Суллы наградить очередного отличившегося званием понтифика или авгура. Обычно смерть жреца-плебея означала, что коллегия заменяла его другим плебеем. Сейчас же, чтобы уравновесить состав в соответствии с указом Суллы, члены коллегии решили кооптировать патриция. И жребий пал на Цезаря.
Насколько могла догадаться Аврелия, этот выбор основывался на том, что ни один из Юлиев не был членом коллегии понтификов или коллегии авгуров со времени убийства Луция Цезаря (авгура) и Цезаря Страбона (понтифика) тринадцать лет назад. Все полагали, что сын Луция Цезаря заполнит вакансию в коллегии авгуров. Но никто не думал о Цезаре как о кандидате в коллегию понтификов. Источником сведений Аврелии был Мамерк. Он сообщил также, что решение не было единогласным. Катул выступил против, равно как и Метелл, старший сын Капрария. Но после многочисленных авгурий и обращений к пророческим книгам кандидатуру Цезаря утвердили.
Самой важной частью письма матери было известие от Мамерка: если Цезарь хочет закрепить за собой пост понтифика, ему лучше поскорее вернуться в Рим для посвящения и инаугурации. Иначе Катул может добиться, чтобы коллегия изменила свое решение.
Пятая кампания была занесена в его послужной список, немногочисленные вещи уложены. Цезарь ни о чем не сожалел. Единственными людьми, по которым он будет скучать, были его хозяева, Апроний и Канулей, да еще легат Марк Маний.
– Хотя должен признаться, – сказал он Манию, – что я хотел бы увидеть резиденцию Антония во всем блеске.
– Быть понтификом намного важнее, – сказал Маний, который не составил еще полного представления о Цезаре. Манию он всегда казался практичным и непритязательным парнем, который все делал на совесть и не боялся работы. – Чем ты собираешься заняться после того, как будешь официально введен в коллегию?
– Попытаюсь найти какого-нибудь робкого пропретора, занятого войной, с которой он не может справиться, – сказал Цезарь. – Сейчас Лукулл – проконсул. Это означает, что он не может отдавать приказы другим наместникам.
– Испания?
– Слишком часто упоминается в донесениях. Нет, я узнаю, нуждается ли Марк Фонтей в умном молодом военном трибуне в Заальпийской Галлии. Он – vir militaris, а такие люди всегда ценят способных помощников. Ему все равно, какого мнения обо мне Лукулл, раз я умею работать. – Красивое лицо Цезаря вдруг стало жестким. – Но сначала главное. А главное – это Марк Юний Юнк. Я обвиню его в вымогательстве.