– Ты похожа на Минерву, – сказал Спартак, улыбаясь.
Он не видел причины осуждать Алусо за ее поступок.
– Впервые за десять лет я стала сама собой.
Она покачала большой мешок, свисающий с ее талии. В нем находилась голова Батиата, которую она хотела обработать, чтобы превратить череп своего врага в кубок, как было в обычае ее племени.
– Если хочешь, ты будешь только моей женщиной.
– Хочу, если я смогу принимать участие в твоих военных советах.
Они говорили по-гречески, поскольку Алусо не знала латыни. Оба они упивались чувством свободы, счастьем идти без цепей и без надсмотрщиков.
Везувий сильно отличался от других гор. Он стоял один среди холмов Кампании, недалеко от Кратерного залива, поднимаясь на три тысячи футов террасами, засаженными виноградниками, фруктовыми садами, овощами, пшеницей. Почва здесь была жирная и плодородная. Еще на семь тысяч футов выше возделанных склонов поднималась изрезанная скала, поросшая редкими деревьями, которые с трудом протиснули свои корни в расщелины. Там уже людей не было.
Спартак знал каждый дюйм этой горы. Владения его отца располагались на ее западной стороне, и они со старшим братом много лет играли здесь среди скал. Поэтому он вел свой обоз все выше, пока не достиг чашеобразной впадины, расположенной на северной стороне. Края впадины были крутыми. Трудно спускать вниз телеги, зато на дне этой впадины росла сочная трава и нашлось достаточно места для людей и животных. Желтые пятна серы виднелись на откосе, и тянуло неприятным запахом. Здешние травы никогда не топтал скот, и пастухи не приводили сюда свои стада. Болтали, будто в этом месте водятся призраки, о чем Спартак не счел нужным сообщать своим спутникам.
Несколько часов он был занят тем, что организовывал лагерь, строил укрытия из досок разобранных тюремных фургонов. Женщины стали готовить еду, мужчины выполняли разные поручения. Но когда солнце зашло за западный край круглой впадины, вождь восставших созвал всех.
– Крикс и Эномай, встаньте по обе стороны от меня, – приказал он, – а ты, Алусо, как наша жрица и моя женщина, сядь у моих ног. Остальные расположитесь лицом к нам.
Он подождал, пока люди выполнят распоряжение, а затем поднялся выше Крикса и Эномая, вскочив на камень.
– В настоящий момент мы свободны, но не следует забывать, что по закону мы – рабы. Мы убили наших сторожей и нашего хозяина, и когда власти найдут нас, мы обречены. Прежде мы не могли собраться, как люди, и обсудить наши цели, нашу судьбу, наше будущее.
Он глубоко вдохнул.
– Во-первых, я никого не держу против воли. Те, кто хочет искать свой путь, вольны уйти в любое время. Я не требую клятв и присяги на верность мне. Мы были заключенными, мы чувствовали на себе цепи, мы были лишены привилегий, которыми пользуются все свободные люди, и наших женщин принуждали заниматься проституцией. Поэтому я вас ничем не связываю. Вот это, – он показал рукой на лагерь, – временное укрытие. Рано или поздно мы будем вынуждены покинуть его. Нас видели. Уже заметили, как мы взбирались на гору, и весть о нашем поступке скоро будет следовать за нами по пятам.
Гладиатор, сидевший на корточках в переднем ряду, – Спартак не знал его имени – поднял руку, желая что-то сказать.
– Я понимаю, что нас будут преследовать и обнаружат, – сказал этот человек, хмурясь. – Не лучше ли разойтись сейчас? Если мы рассеемся, каждый в свою сторону, некоторым из нас, по крайней мере, удастся спастись. Если мы останемся вместе, нас вместе и поймают.
Спартак кивнул:
– В том, что ты сказал, есть доля истины. Однако я этого не поддерживаю. Почему? Главным образом потому, что у нас нет денег, нет одежды, кроме той, что выделил нам Батиат, – а эта одежда сразу нас выдаст. У нас нет больше ничего, что бы нам помогло, кроме оружия, которое окажется опасным, если мы разойдемся. У Батиата не было наличных денег, ни одного сестерция. Но деньги жизненно необходимы. И я думаю, нам нужно оставаться вместе, пока мы не раздобудем их.
– И как мы можем это сделать? – спросил тот же гладиатор.
Улыбка Спартака стала печальной, но не утратила обаяния.
– Понятия не имею! – честно ответил он. – Если бы это был Рим, мы могли бы ограбить кого-нибудь. Но это Кампания, она полна осторожных крестьян, которые держат деньги в банке или закопанными там, где мы их никогда не найдем. – Он простер руки. – Я скажу вам, чего я хочу. Потом каждый сможет обдумать мои слова. Завтра в это же время мы соберемся и проголосуем.
Крикс и Эномай закивали. Заместители Спартака знали о его планах не больше, чем все остальные.
– Скажи нам, Спартак, – сказал Крикс.
Понемногу темнело, но казалось, Спартак, стоя на камне, концентрировал на себе последние лучи заходящего солнца. Да, он выглядел человеком, за которым стоит пойти. Решительный, уверенный, сильный, надежный.
– Вы все знаете имя Квинта Сертория, – начал он. – Мятежный римлянин, он выступил против системы, которая производит таких людей, как Батиат. Он обосновался в Испании и скоро пойдет на Рим, чтобы стать диктатором. Он считает, что Республика должна быть другой. Мы слышали, как люди об этом говорили, говорили всякий раз, когда нас посылали куда-нибудь сражаться. Мы узнали еще, что многие в Италии хотят, чтобы Квинт Серторий встал во главе Рима. Особенно самниты.
Он замолчал, облизал губы.
– Я знаю, что буду делать! Я собираюсь в Испанию, где присоединюсь к Квинту Серторию. Но если это вообще возможно, я привел бы к нему целую армию – армию, которая уже нанесла бы удары по Риму Суллы и его наследников. Я собираюсь набрать солдат среди самнитов, луканов и других племен Италии, которые хотят увидеть новый Рим, а не наблюдать, как их наследство превращается в ничто. Я буду искать и среди рабов Кампании. Я предложу им все гражданские права в Риме Квинта Сертория. У нас больше оружия, чем нам требуется, – если мы не завербуем сторонников. И когда Рим пошлет против нас войска, мы победим их и заберем их оружие! – Спартак пожал плечами. – Мне нечего терять, кроме собственной жизни, и я поклялся, что больше никогда не буду узником. Человек – и даже раб! – должен иметь право свободно общаться со своими товарищами. Он имеет право передвижения. Тюрьма – хуже, чем смерть. Я никогда не вернусь в тюрьму!
Он не выдержал и заплакал, а после нетерпеливо смахнул слезы.
– Я – человек, и обо мне узнают! Но все вы тоже должны сказать это! Если мы останемся вместе и сформируем ядро армии, тогда у нас будет шанс защитить себя и оставить заметный след. Если мы разойдемся, каждому из нас придется бегать, бегать, бегать – до конца дней своих. Зачем бегать, как загнанный олень, если мы можем идти, как люди? Почему не найти себе места в Риме Квинта Сертория, подготовив для него Италию? Почему не отправиться к Серторию, чтобы соединиться с ним, когда он пойдет на Рим? У Рима мало войск в Италии, мы это знаем. Кто из нас не слышал жалобы капуанцев, что их доходы уменьшаются, поскольку солдатские лагеря пустуют? Кто остановит нас? Я был военным трибуном. Крикс, Эномай и многие из вас служили в легионах. Есть ли какие-нибудь военные секреты, которые знают люди вроде Лукулла или Помпея Магна и которых не знаю я, или Крикс, или Эномай, или любой из вас? Армией командовать нетрудно! Так почему бы нам не стать армией? Мы в состоянии побеждать! Никакие легионы ветеранов в Италии не остановят нас. Мы привлечем опытных солдат, самнитов и луканов, которые боролись, чтобы освободиться от Рима. Мы сами будем обучать новобранцев. Разве раб обязательно окажется неспособным к военной службе и не может стать храбрым солдатом? Армии рабов несколько раз приводили Рим на грань уничтожения и терпели поражение только потому, что их не возглавляли люди, которые знают, как сражается Рим. Их не вели римляне!
Спартак поднял над головой могучие руки, сжал кулаки и потряс ими.
– Я поведу нашу армию! И я приведу ее к победе! Я доставлю ее Квинту Серторию, увенчанную лаврами и с Римом у ее ног. – Руки опустились. – Подумайте о том, что я сказал, и больше не задавайте вопросов.
Маленькая группа гладиаторов и женщин промолчала, когда Спартак спрыгнул с камня, но смотрела на него горящими глазами. Алусо радостно улыбалась ему.
– Завтра они проголосуют за тебя, – сказала она.
– Да, думаю, проголосуют.
– Тогда пойдем со мной к роднику. Его надо очистить, если им будут пользоваться люди.
Откуда она знала, что надо делать, Спартак не ведал. Он со страхом наблюдал, как она шепчет свои заклинания, а потом копает отрубленной рукой Батиата в крошащейся стене с одной стороны горячего вонючего фонтана, который бил из расщелины. И вдруг оттуда вырвался другой поток воды, холодной, вкусной, утоляющей жажду.
– Это знак, – сказал Спартак.
Через двадцать дней тысяча добровольцев собралась в котловине у вершины Везувия. Но для Спартака оставалось тайной, как люди узнали, где они, если он еще никого не посылал в окрестности. Приблизительно десятая часть вновь прибывших состояла из беглых рабов, но большинство все-таки были свободными людьми – самнитами. Нола находилась недалеко, и Нола ненавидела Рим. Ненавидели Рим и Помпеи, и Неаполь, и все другие партизаны Италии, которые боролись насмерть против Суллы, сначала в Италийской войне, потом на стороне Понтия Телезина. Пусть Рим считает, что сокрушил Самний, но этого, думал Спартак, записывая одно самнитское имя за другим, никогда не случится, пока жив хоть один самнит. Многие из них прибыли с доспехами и оружием – седовласые ветераны, которые плевались при одном упоминании имени Суллы или делали знак, ограждающий от сглаза, при разговоре о Цетеге и Верресе – паре, которая выжгла земли самнитов.
– Я хочу что-то показать тебе, – взволнованно сказал Крикс Спартаку.
Было утро последнего дня сентября. Спартак тренировал центурию рабов. Он поручил тренировку другому гладиатору, а сам отошел в сторону с Криксом, который нетерпеливо тащил его за руку.
– В чем дело? – спросил он.