Последний римлянин, с которым Спартак говорил лично, был трибун, захваченный во время первого поражения Геллия, за несколько месяцев до этого. Ни в Адрии, ни в Фирме он не видел близко ни Геллия, ни Клодиана, ни Аррия. Но теперь, в Мутине, у него имелись два высокопоставленных римских пленника, Гай Кассий и Гней Манлий, и ему хотелось побеседовать с ними: самое время позволить парочке сенаторов увидеть человека, о котором говорит вся Италия и Италийская Галлия! Самое время сенату узнать, кто он такой. Ибо он не намеревался ни убивать, ни задерживать Кассия и Манлия. Он хотел, чтобы они вернулись в Рим и доложили о случившемся лично.
Однако он держал их в цепях и позаботился о том, чтобы, когда их приведут к нему, он восседал на подиуме в белой тоге. Кассий и Манлий с удивлением смотрели на предводителя мятежников, но когда Спартак обратился к ним на хорошей кампанской латыни, они поняли, кто он такой.
– Ты – италик! – сказал Кассий.
– Я – римлянин, – поправил его Спартак.
Кассия нелегко было запугать. Его род был воинственным и очень жестоким, и если кто-то из Кассиев совершал тактическую ошибку, он не убегал с поля боя. И этот Кассий доказал, что он настоящий член своей семьи. Он поднял руку в оковах и погрозил кулаком большому, красивому человеку, восседающему на подиуме.
– Избавь меня от унижения, сними эти оковы – и ты будешь мертвым римлянином! – прорычал он. – Ты дезертировал из легиона, да? И выступал на арене как фракиец!
Спартак покраснел.
– Я не дезертир, – высокомерно ответил он. – Я римский трибун, который был несправедливо обвинен в мятеже в Иллирии. И ты считаешь свои оковы унижением? А чем, ты думаешь, я считал мои оковы, когда меня послали в школу такого червя, как Батиат? Одни оковы стоят других, Кассий, проконсул!
– Убей нас – и покончи с этим! – сказал Кассий.
– Убить вас? О нет, я не собираюсь этого делать, – улыбнулся Спартак. – Я сейчас освобожу вас. Но сначала вы почувствуете тяжесть рабских цепей. Затем вы вернетесь в Рим и расскажете сенату, кто я, и куда направляюсь, и что намерен делать, когда попаду туда, и кем я буду, когда вернусь сюда.
Манлий шевельнулся, словно хотел что-то сказать, но Кассий повернул голову и так посмотрел на Манлия, что тот затих.
– Кто ты? Мятежник. Куда идешь? К гибели. Что ты будешь делать, когда придешь туда? Гнить. Чем ты будешь, когда вернешься? Бессмысленным бесплотным духом! – фыркнул Кассий. – Я буду счастлив все это доложить сенату.
– Тогда передай сенату это! – огрызнулся Спартак, вставая и срывая с себя тогу.
Он стал с остервенением топтать ее, как собака, роющая землю задними лапами. Потом пнул ее ногой и сбросил с подиума.
– В моей армии восемьдесят тысяч солдат, все хорошо вооружены и обучены сражаться, как римляне. Большинство из них – самниты и луканы, но даже рабы, которые пришли в мою армию, – храбрые люди. У меня добычи на тысячу талантов. И я иду, чтобы соединиться с Квинтом Серторием в Ближней Испании. Вместе мы разгромим армии Рима и полководцев в обеих Испаниях, а потом вернемся в Италию. У вашего Рима нет никаких шансов, проконсул! Еще до конца следующего года Квинт Серторий сделается диктатором Рима, а я стану начальником конницы!
Кассий и Манлий слушали это молча. Ярость, страх, гнев, замешательство, изумление сменялись на их лицах, и наконец, когда они поняли, что Спартак закончил свою речь, – веселье! Оба, закинув головы, расхохотались, а Спартак стоял, чувствуя, как краска медленно заливает его лицо. Что же вызвало такой хохот? Они смеются над его смелостью? Они считают его сумасшедшим?
– Да ты дурак! – проговорил Кассий, вытирая выступившие от смеха слезы. – Ты – деревенщина! Ты – олух! Неужели у тебя совсем нет мозгов? Конечно нет! Ты даже не задница римского полководца! Какая разница между твоей ордой и оравой дикарей? Никакой, и это чистая правда. Не могу поверить, что ты не знаешь, но ты действительно ничего не знаешь!
– Чего я не знаю? – спросил Спартак, бледнея.
Уже не было места гневу. Насмешки Кассия больше не злили вожака восставших. Спартаком овладел страх.
– Серторий мертв! Убит своим старшим легатом Перперной прошлой зимой. В Испании больше нет повстанческой армии! Только победоносные легионы Метелла Пия и Помпея Магна, которые скоро возвратятся в Италию, чтобы расправиться с тобой и со всей твоей ордой!
И Кассий снова засмеялся.
Спартак не дослушал, он бросился вон из комнаты, зажав уши, и разыскал Алусо.
Мать сына Спартака, Алусо ничем не могла успокоить своего мужа. Он покрыл голову своим алым плащом, который подхватил с ложа, и плакал, плакал, плакал.
– Что мне делать? – спросил он ее, раскачиваясь всем телом. – У моей армии нет цели, у моих людей нет дома!
Волосы свисают над лицом, колени широко расставлены, она сидит на корточках, в руках чаша с кровью, где плавают костяшки пальцев и вызывающая суеверный страх оторванная рука Батиата. Алусо помешала кости, пристально посмотрела на них и что-то пробормотала.
– Большой враг Рима на западе мертв, – сказала она наконец, – но большой враг Рима на востоке еще жив. Кости говорят, что мы должны соединиться с Митридатом.
О, почему он не подумал об этом сам? Спартак отшвырнул плащ, посмотрел на Алусо сквозь слезы:
– Митридат! Конечно Митридат! Мы двинемся через Восточные Альпы в Иллирию, пересечем Фракию, пойдем к Эвксинскому морю и явимся в Понт. – Он вытер нос тыльной стороной ладони, вздохнул, дико посмотрел на Алусо. – Фракия – твоя родина, женщина. Ты хотела бы там остаться?
Она презрительно фыркнула:
– Мое место – с тобой, Спартак. Знают они это или нет, бессы – покоренный народ. Ни одно племя в мире не в состоянии противостоять Риму. Только великий царь Митридат это может. Нет, муж, мы не останемся во Фракии. Мы присоединимся к царю Митридату.
Одной из множества проблем, связанных с такой огромной армией, какая была у Спартака, являлась невозможность прямой связи со всеми солдатами и командирами одновременно. Спартак собрал всех и постарался донести до всех своих сторонников и их женщин, почему они должны повернуть обратно и по Эмилиевой дороге возвратиться в Бононию, откуда двинуться по Анниевой дороге на северо-восток, в Аквилею и Иллирию. Большинство не поняло ничего. Кто-то почти не слышал слов предводителя. Многие получили искаженную информацию. Кроме того, италики боялись восточных монархов. Квинт Серторий был римлянин. Митридат был варвар, который ел италийских младенцев. Он всех сделает рабами.
Марш возобновился, на этот раз на восток, но по мере приближения к Бононии разногласия росли. Если Испания очень далеко, то где же находится Понт? Многие самниты и луканы – а они составляли большинство – говорили на латыни и на оскском наречии, и очень немногие понимали по-гречески. Как они будут жить в таком месте, как Понт, не зная греческого?
В Бононии делегация легатов, трибунов, центурионов и рядовых – около сотни человек – пришла к Спартаку.
– Мы не уйдем из Италии, – сказали они.
– Тогда и я никуда не уйду, – отозвался Спартак, скрывая ужасное разочарование. – Без меня вы распадетесь. Римляне перебьют вас всех.
Когда делегация удалилась, он, как всегда, обратился к Алусо:
– Я побежден, женщина, но не чужой армией и даже не Римом. Они слишком боятся. Они не понимают.
Кости сложились не лучшим образом. Алусо сердито их раскинула, потом собрала и положила обратно в мешочек. Она не открыла ему, что они показали. Некоторые вещи лучше оставлять в умах и сердцах женщин, которые ближе к земле.
– Пойдем в Сицилию, – предложила она. – Тамошние рабы к нам присоединятся, как они делали уже дважды. Может быть, римляне позволят нам мирно занять Сицилию, если мы пообещаем продавать им достаточно зерна по низкой цене.
Фракийка не могла скрыть своей неуверенности. Спартак почувствовал это. На какой-то отчаянный момент у него возникла идея повести свою армию на юг и по Кассиевой дороге двинуться на Рим. Но потом разум взял верх, и он оценил здравомыслие Алусо. Она права. Она всегда была права. Это должна быть Сицилия.
Членство в коллегии понтификов открывало путь к вершинам политической власти. Авгуры были на втором месте. Несколько римских семей очень ревностно охраняли и ценили свою принадлежность к коллегии авгуров. Точно так же, как другие семьи охраняли и ценили свой понтификат. Но понтификат всегда был чуть впереди. Так что когда Гай Юлий Цезарь был введен в коллегию понтификов, он знал, что более уверенно движется к своей конечной цели, к консульству, и что эта должность полностью компенсировала его неудачу с фламинатом. Никто не укажет на него пальцем и не усомнится в его статусе, говоря, что, может быть, ему стоило остаться фламином Юпитера. Положение понтифика говорило всем, что он прочно вошел в самое ядро Республики.
Его мать, как он узнал, подружилась с Мамерком и его женой Корнелией Суллой и сейчас более свободно вращалась среди людей высшего класса, покончив с затворничеством в своей субурской инсуле. К Аврелии относились с огромным уважением, ею восхищались. Одиозность брака с Гаем Марием не дала Юлии занять положение, на которое она могла с возрастом рассчитывать, – положение современной Корнелии, матери Гракхов. И теперь, казалось, наследницей Корнелии стала его мать! Аврелия обедала с женой Катула Гортензией и женой Гортензия Лутацией, с молодыми матронами, такими как Сервилия, вдова Брута и жена Децима Юния Силана (от которого у нее родились две девочки), и с несколькими Лициниями, Марциями, Корнелиями Сципионами и Юниями.
– Это чудесно, мама, но почему? – спросил Цезарь. Глаза его при этом смеялись.
Красивые глаза Аврелии сверкали, в уголках рта прорезались складки, на щеках появились ямочки.
– Зачем ты ожидаешь ответа на риторические вопросы? – спросила она. – Как и мне, тебе хорошо это известно, Цезарь. Твоя карьера устремляется вперед, и я тебе помогаю. – Она кашлянула. – Кроме того, у большинства этих женщин совершенно отсутствует здравый смысл. Поэтому они приходят ко мне со своими проблемами. – Она задумалась над сказанным и прибавила: – То есть все, кроме Сервилии. Она очень дельная женщина. Знает, что ей нужно. Ты должен с ней познакомиться, Цезарь.