Лицо его выразило невероятную скуку.
– Благодарю, мама, но – нет. Я очень признателен за малейшую помощь, которую ты мне можешь оказать, но это не значит, что я присоединюсь к кружку, где балуются разбавленным вином и сластями. Единственные женщины, помимо тебя и Цинниллы, способные меня заинтересовать, – это жены людей, которым я намерен наставить рога. Поскольку я не в ссоре с Децимом Юнием Силаном, я не понимаю, почему должен обхаживать его жену. Патрицианки Сервилии невыносимы!
– Но эта Сервилия совсем другая, – возразила Аврелия, однако не настаивала на продолжении разговора. Вместо этого она сменила тему: – Я не заметила признаков того, что ты намерен окунуться в городскую жизнь.
– Это потому, что я не намерен этого делать. У меня как раз достаточно времени, чтобы присоединиться к Марку Фонтею в Заальпийской Галлии для небольшой кампании, так что туда я и отправляюсь. Я вернусь к следующему июню – собираюсь выдвинуть свою кандидатуру на должность военного трибуна.
– Разумно, – одобрила она. – Я слышала, ты великолепный солдат, так что успех на военном поприще тебе гарантирован.
Он поморщился:
– Ты пристрастна, мама.
Фонтей, который, как большинство заальпийских правителей, обосновался в Массилии, очень хотел удержать Цезаря при себе месяцев на десять. Он был серьезно ранен в ногу в сражении с воконтиями и нервничал при мысли о том, что вся его работа идет насмарку, потому что он не может ездить верхом. Так что когда Цезарь прибыл, Фонтей передал ему два легиона и попросил закончить кампанию в верховье реки Друенция. Фонтей обеспечивал безопасность поставок из Испании. После известия о смерти Сертория наместник облегченно вздохнул и приступил вместе с Цезарем к масштабной кампании в долине Родана, на землях аллоброгов.
Оба прирожденные солдаты, Фонтей и Цезарь успешно действовали сообща и признались друг другу в конце второй кампании, что очень приятно иметь дело с человеком выдающихся способностей. Так что когда Цезарь вернулся в Рим, как всегда неожиданно, в его послужном списке значились семь кампаний – оставалось только три! Ему понравилось время, проведенное в Галлии. Он впервые побывал западнее Альп и нашел, что иметь дело с галлами нетрудно, поскольку (благодаря своему старому наставнику Марку Антонию Гнифону, Кардиксе и некоторым жильцам матери) он бегло говорил на нескольких галльских наречиях. Считая, что ни один римлянин не понимает их, саллувии и воконтии переходили на галльский, когда хотели обменяться информацией, не предназначенной для римских ушей. Но Цезарь очень хорошо улавливал смысл и узнавал многое из того, чего не должен был знать, – и ни разу не выдал себя.
Это было удачное время для того, чтобы стать кандидатом в военные трибуны. Восстание Спартака означало, что служить в консульских легионах Цезарь будет в Италии. Но сначала надо, чтобы его выбрали, – надеть специально отбеленную, белоснежную тогу кандидата и расхаживать среди выборщиков по рыночным площадям и базиликам Рима, не говоря уже об аркадах и колоннадах, коллегиях и учебных заведениях. Поскольку каждый год трибутные комиции выбирали двадцать четыре военных трибуна, было не особенно трудно получить эту должность. Но Цезарь поставил перед собой более сложную задачу: он решил, что при восхождении по cursus honorum на каждых выборах он будет кандидатом, набравшим наибольшее количество голосов. Таким образом, он заставил себя сделать многое из того, на что обыкновенно кандидаты не тратили усилий. Он не воспользовался услугами частным образом нанятого номенклатора, который запоминал имена. Цезарь был сам себе номенклатор, поскольку никогда не забывал лиц и имен тех, с кем общался. Человек, польщенный тем, что спустя много лет кто-то называл его по имени, имел высокое мнение о таком блестящем, вежливом, способном собеседнике – и голосовал за него. Как ни странно, многие кандидаты начисто забывали про Субуру, этот рассадник бедноты, от которого Риму лучше избавиться. Но Цезарь, живший в Субуре всю свою жизнь, знал, что там обитает множество людей из низших слоев первого класса и высших слоев второго класса. Он был знаком со всеми. И все готовы были проголосовать за него.
Он занял-таки первую строчку в списке и вместе с двадцатью квесторами, выбранными на том же трибутном собрании, должен был приступить к своим обязанностям в пятый день декабря, а не в первый день нового года. Жребий, определявший его легион (один из четырех консульских), Цезарь должен был тащить только пятого декабря, а до той поры не стоило никому докучать, посещая место будущей службы. Даже в Капуе ему не следовало появляться. Обидно, если учесть серьезные события этого года!
В конце квинтилия даже самому тупому сенатору сделалось ясно, что консулы Геллий и Клодиан не способны остановить Спартака. С Филиппом во главе печального хора сенат тактично дал знать консулам, что с них снимается командование в войне со Спартаком. Они нужны в Риме, и теперь было очевидно, что командование следует поручить человеку, имеющему личный подход к демобилизованным ветеранам, способному вдохновить их на возвращение под штандарты. Это должен быть вояка, как минимум претор, с хорошим послужным списком и убежденный сторонник Суллы.
Конечно, все в сенате и вне его знали, что есть только один кандидат. Сидящий без дела в Риме, без зарубежной провинции, без военной должности. Только один кандидат, воин-ветеран: Марк Лициний Красс. Городской претор в прошлом году, он отказался от наместничества, сославшись на то, что Риму он больше нужен дома. Любого другого сразу осудили бы за такую бездеятельность и отсутствие политического рвения. Но Марку Крассу простили слабость. Вынуждены были простить! Большинство сенаторов в буквальном смысле были у него в долгу.
Он не добивался этого назначения. Это было не в его стиле. Он просто сидел в своих конторах позади кондитерских рядов и ждал. «Несколько контор». Звучало внушительно, пока один любопытный не посетил эти хваленые конторы Красса. На стенах не оказалось дорогих картин. Не нашлось ни одного удобного ложа или просторного зала, где могли бы расположиться клиенты и поговорить, не было слуг, предлагавших фалернское вино или редкие сорта сыра. А такое случалось: Тит Помпоний Аттик, например, тот самый бывший партнер Красса, который теперь презирал его, вел свои дела в изысканной обстановке. Но Крассу была совершенно чужда любовь к красивым и удобным вещам. Для Красса зря пропадавшее пространство означало только лишние расходы. Деньги, потраченные на красивые помещения, расценивались как напрасные траты. Когда он торчал в своей конторе, он занимал стол в углу переполненного зала. Мимо него робко пробирались обремененные делами счетоводы, писари, секретари, располагавшиеся в той же комнате. Это могло быть неудобно, но означало, что сотрудники постоянно на глазах у хозяина, а глаза эти ничего не упускали.
Нет, он не добивался этого назначения, ему не нужно было покупать себе сенаторское лобби. Пусть Помпей Магн расходует средства на такие пустяки. Это делать не обязательно, когда человек может дать взаймы нуждающемуся сенатору любую сумму и без процентов. К тому же Красс мог потребовать долг в любое время – и всегда у него был полный кошелек.
В сентябре сенат наконец зашевелился. Марка Лициния Красса спросили, согласен ли он принять командование. Ему предлагалось взять восемь легионов и повести их против гладиатора-фракийца Спартака. Понадобилось восемь дней на обдумывание. Наконец он дал ответ собранию, как всегда немногословно, пережевывая каждое слово. Для Цезаря, наблюдавшего за ним со своего места на противоположной стороне курии, это был урок – какой силой обладает мощное зловоние денег.
Красс был довольно высокого роста, но это не бросалось в глаза, потому что он был очень крепким. Не жирным, нет, но могучим, словно бык, с толстыми запястьями и гигантскими ручищами, мощной шеей и плечами. В тоге он казался огромной бесформенной массой. Но вид мускулов протянутой правой руки и крепость рукопожатия свидетельствовали о недюжинной силе. Лицо невыразительное, но не отталкивающее. Взгляд светло-серых глаз всегда мягкий. Волосы и брови – светло-каштановые. Кожа быстро загорала на солнце.
Сейчас он говорил своим обычным голосом, который был удивительно высок («Аполлоний Молон сказал бы, что шея у него коротковата для оратора», – подумал Цезарь).
– Отцы, внесенные в списки, я сознаю, какую честь вы оказали мне, предложив эту высокую должность. Я хотел бы согласиться, но… – Он помолчал, переводя приветливый взгляд с одного лица на другое. – Я – простой человек. И хорошо понимаю, что своим положением обязан тысяче людей всаднического сословия, которые не могут присутствовать на этом собрании. Мне не хотелось бы занимать столь высокую должность, не заручившись их поддержкой. Поэтому я смиренно прошу сенат предать senatus consultum в трибутные комиции. Если комиции проголосуют за меня, я буду счастлив дать согласие.
«Умница Красс!» – мысленно зааплодировал Цезарь.
Сенат дал, сенат взял. Как это было в случае с Геллием и Клодианом. Но если предложение сената утвердят трибутные комиции (а они его утвердят), тогда только трибутные комиции смогут отозвать Красса. А при полном бессилии плебейских трибунов (у которых Сулла вырвал когти и клыки) и при общей апатии сената закон, принятый трибутными комициями, поставит Красса в очень сильное положение. Умный, умный Красс!
Никто не удивился, когда сенат покорно передал свой senatus consultum в комиции. И когда собрание ратифицировало этот декрет, Марк Лициний Красс имел больше полномочий в войне против Спартака, чем Помпей в Ближней Испании: Помпей получил полномочия только от сената.
С той же деловитостью, какая помогла добиться огромного успеха в таком сомнительном предприятии, как обучение дешевых рабов навыкам, которые высоко ценились, Марк Красс сразу принялся за работу.
Первым делом он огласил имена своих легатов: Луций Квинкций, этот пятидесятидвухлетний кошмар для консулов и судов; Марк Муммий – почти преторского возраста; Квинт Марций Руф, немного моложе, но уже сенатор; Гай Помптин, молодой служака; и Квинт