Когда Красс закончил свою речь, Цезарь напрягся. Если шесть легионов, собранных, чтобы наблюдать казнь, разразятся одобрительными криками, это будет означать, что Красс получил согласие армии. Но если его речь будет встречена молчанием, тогда проконсула ждет мятеж. Никому и никогда не нравится децимация. Вот почему ни один полководец не применял ее. Был ли хитрый ростовщик и ловкий политик Красс таким же проницательным в оценке своих солдат – ветеранов Рима?
Шесть легионов искренне возликовали. Наблюдая за Крассом, Цезарь увидел, как спало напряжение и он облегченно вздохнул. Значит, даже он не был уверен!
Началась жеребьевка. Семьсот пятьдесят декурий. Это означало, что семьсот пятьдесят человек умрут. Жеребьевка – очень длительная процедура, но Цезарь и Муммий ускорили ее, отлично все организовав. В огромной корзине лежали семьсот пятьдесят табличек. Семьдесят пять табличек были помечены цифрой I, следующие семьдесят пять – цифрой II и так далее, до цифры X. Их бросили в корзину, потом хорошо перемешали. Военный трибун Гай Попиллий отсчитал по семьдесят пять из этих тонких деревянных квадратиков и положил в каждую из десяти корзин поменьше. Потом раздал корзины десяти военным трибунам.
Военный трибун двигался от одного конца своего ряда к другому, останавливаясь перед каждой декурией и вынимая табличку из корзины. Он громко объявлял номер таблички, человек под этим номером выступал вперед, и трибун переходил к следующей декурии.
А за его спиной начиналась казнь. Даже в этом наблюдались порядок и тщательность. Центурионам из шести легионов Красса, которые не знали никого из виновных, было приказано наблюдать за экзекуцией. Немногие из центурионов, которые принадлежали к пятнадцати когортам, выжили, но те, которые остались, не были освобождены от наказания. Поэтому у них были одинаковые шансы с рядовыми. Умереть предстояло тому, кому доставался роковой жребий. Девять остальных из той же декурии должны были до смерти забить обреченного своими дубинками. При этом никто не избегал страданий, будь то человек, который умирал, или те девять, которые оставались жить.
Центурионы-наблюдатели знали, как это нужно делать, и велели приговоренному:
– Встань на колени и не старайся отклоняться. – Крайнему слева: – Бей его по голове так, чтобы сразу убить. – Следующему: – Бей, пока не убьешь, – и так далее, всем девяти.
Их заставляли бить по черепу беззащитного коленопреклоненного человека. Это оказался довольно милосердный вид наказания. По крайней мере, не бездумная толпа, яростно лупившая по всему телу жертвы. Поскольку никто из этих людей, по сути, не был убийцей, не каждый удар оказывался смертельным, а некоторые вообще промахивались. Но центурионы рявкали, рявкали, рявкали, требовали бить сильнее и точнее. И чем дальше, тем точнее и быстрее становились удары. Таков результат повторения и покорности.
Через четырнадцать часов казнь была завершена. Последнего человека казнили в темноте, при свете факелов. Красс отпустил свою уставшую армию, вынужденную стоять, пока не умрет последний приговоренный. Семьсот пятьдесят трупов положили на тридцать костров и сожгли. Вместо того чтобы послать их прах родственникам, пепел был выброшен в отхожие траншеи лагеря. Их завещания тоже не будут выполнены. Их деньги и имущество пойдут в казну в уплату за оружие, шлемы, щиты, кольчуги и другие принадлежности легионера, которые они бросили на поле боя.
Никто не остался равнодушным при виде этой казни. На большинство зрелище смерти подействовало очень сильно. Четырнадцать когорт, обессиленных, жалких людей, переживших этот ужас, проглотили свою гордость и страх, чтобы изо всех сил постараться стать такими легионерами, как требовал Красс.
Еще семь когорт хорошо обученных рекрутов пришли из Капуи до того, как армия двинулась дальше. Их соединили с четырнадцатью когортами, чтобы получилось два полных легиона. Поскольку Красс все еще относился к ним как к консульским легионам, командовать ими были назначены двенадцать военных трибунов. Цезарь оказался старшим и был поставлен во главе первого легиона.
Пока Марк Красс казнил тех, кто не мог найти в себе мужества встретиться с повстанцами, сам Спартак проводил погребальные игры в честь Крикса у города Венузия. Не в его правилах было брать пленных, но он взял триста человек из консульских легионов из лагеря в Фирме. Всю дорогу до Венузии он тренировал их как гладиаторов: половину как галлов и половину как фракийцев. Затем, облачив в очень красивое снаряжение, Спартак заставил их биться насмерть в честь Крикса. Последнего, победителя, он казнил по римскому обычаю: сначала его выпороли, потом обезглавили. Испив крови трехсот врагов, тень Крикса должна была обрести покой.
Погребальные игры имели и другую цель. Когда огромная орда Спартака отдыхала после празднования, он стал ходить среди своих людей и разговаривать с ними не так официально, как это делал у стен Мутины. Спартак убеждал каждого, что ответ на волнующий всех вопрос о постоянном доме можно получить только в Сицилии. Хотя вождь повстанцев и опустошил каждое зернохранилище и силосную башню по пути своего следования и сделал большие запасы сыров, бобов, овощей, фруктов длительного хранения, хотя он водил с собой тысячи овец, свиней, кур, уток, мысль о том, как уберечь своих людей от голода, тревожила его больше, чем призрак любой римской армии. Наступала зима. Спартак решил, что они должны обосноваться на Сицилии прежде, чем грянут холода.
Итак, в декабре он снова двинулся на юг, к Тарентинскому заливу, и несчастные обитатели этой плодородной равнины лишились своего осеннего урожая и овощей. У Фурий – города, который Спартак уже ограбил во время своего первого появления в этом районе, – он повернул к долине реки Кратис и вышел на Попиллиеву дорогу. Римской армии там не было. Без труда перейдя по дороге горы Бруттия, он спустился в небольшой рыболовецкий порт Скиллей.
А там – через узкий пролив – виднелась она, Сицилия! Небольшое путешествие по морю – и такое долгое странствие закончится. Но какое это будет страшное путешествие! В тех опасных водах обитали Сцилла и Харибда. Как раз за бухтой Скиллея бурлила Сцилла и щелкала тройным рядом зубов в каждой из своих шести голов. А тем временем собачьи головы, опоясывающие ее чресла, выли, пуская слюну. И если кораблю удавалось проскользнуть мимо нее, пока она спала, оставалась еще Харибда, с жадностью засасывающая все в свой водоворот.
Конечно, сам Спартак не верил в такие сказки. Но, не сознавая этого, он постепенно терял римскую шелуху – подобно луковице, у которой снимают слой за слоем, – обнажаясь до самого ядра, куда более примитивного, более детского. С тех пор как его выгнали из легионов Коскония (а это было почти пять лет назад), жизнь его пошла отнюдь не по римскому образцу. Женщина, которую он взял в подруги, безоговорочно верила в Сциллу и Харибду, как и многие из его последователей, и иногда – только иногда! – он и сам видел в своих снах эти страшные существа.
Наряду с большим рыболовецким флотом, дважды в год занимавшимся ловлей мигрирующего тунца, Скиллей принимал и пиратов. Близость Попиллиевой дороги и римских легионов, курсирующих между материком и Сицилией, не давала возможности пиратам развернуться здесь, но несколько морских разбойников, которые пользовались Скиллеем, как раз вытаскивали на берег свои беспалубные суденышки на зиму, когда показалась огромная масса людей.
Оставив армию объедаться рыбой, Спартак сразу разыскал вожака местных пиратов и спросил его, знает ли он какого-нибудь сговорчивого наварха, у которого найдется много больших кораблей. «Конечно, и даже несколько!» – был ответ.
– Тогда приведи их ко мне, – сказал Спартак. – Мне надо срочно перевезти на Сицилию несколько тысяч моих лучших солдат, и я заплачу тысячу талантов серебром тому, кто перевезет нас за этот месяц.
Поскольку Крикс и Эномай были мертвы, Спартак нашел им замену из многоязычной толпы легатов и трибунов повстанческой армии. Каст и Ганник были самнитами. Они сражались с Мутилом во время Италийской войны и с Понтием Телезином во время войны с Суллой. Они были прирожденные солдаты и имели опыт командования. Со временем Спартак понял, что его люди не хотели оставаться армией, если им не угрожал враг. У многих солдат были женщины, у некоторых родились дети, а были и такие, чьи родители кочевали вместе с ними в обозе. Поэтому одному человеку невозможно управлять всеми этими своевольными массами. И Спартак разделил свое войско на три части с тремя отдельными обозами. Самый большой, передовой отряд он взял себе. Другими двумя командовали Каст и Ганник.
Когда пришло сообщение, что два наварха-пирата придут к нему, Спартак позвал Алусо, Каста и Ганника.
– Похоже, что у меня очень скоро будет достаточно кораблей, чтобы перевезти двадцать тысяч человек на мыс Пелор, – сказал он. – Но я вынужден оставить здесь большое количество людей, которые мне не безразличны. Может пройти несколько месяцев, прежде чем я всех переправлю на Сицилию. Что вы думаете о том, чтобы оставить их здесь, в Скиллее? Хватит ли им еды? Или я должен отослать всех оставшихся обратно в долину Брадана? Местные крестьяне и рыбаки говорят, что зима предстоит холодная.
Каст, старший по возрасту и прослуживший дольше, чем Ганник, долго думал, прежде чем ответить:
– Фактически, Спартак, здесь не так плохо. Западнее гавани есть небольшой мыс, ровный и плодородный. Я считаю, что все мы могли бы прожить там, не голодая, месяц, может быть, два. А если двадцать тысяч самых прожорливых будут уже на Сицилии, то и все три месяца.
Спартак принял решение:
– Тогда все останутся здесь. Передвиньте лагеря к западу от города и заставьте женщин и детей заниматься огородами. Даже капуста и турнепс пригодятся.
Когда оба самнита ушли, Алусо посмотрела на мужа своими дикими волчьими глазами и зарычала. От этого рыка у него всегда волосы вставали дыбом. Этот жуткий, животный звук она издавала каждый раз, когда провидческий дух посещал ее.