Все объяснялось очень просто. Каждый увидел в другом человека, который в будущем многого добьется. У них были одинаковые политические амбиции. Без этого и дружба не возникла бы. Со временем появились и другие точки соприкосновения, и отношения упрочились. Твердость, присущую Крассу, можно было разглядеть и в спокойном, обаятельном Цезаре. Никто из них не питал иллюзий относительно распрекрасного римского мира. Оба были практичными и рассудительными, обоим было наплевать на личные удобства.
Различия между ними, напротив, были не так глубоки, хотя именно они и бросались в глаза: Цезарь – красивый повеса с репутацией бабника, Красс – преданный семье отец и супруг. Цезарь – блестящий интеллектуал, умеющий хорошо говорить; Красс – работяга-прагматик. «Странная пара» – таков был вывод удивленных наблюдателей, которые теперь поняли, что Цезарь – сила, с которой нельзя не считаться. Ибо не будь Цезарь силой, зачем бы Марку Крассу иметь с ним дело?
– Сегодня пойдет снег, – сказал Красс. – Утром мы выступаем.
– Насколько было бы лучше, – заметил Цезарь, – если бы наш календарь и сезоны совпадали! Не выношу неточности!
Красс удивленно посмотрел на своего собеседника:
– Почему?
– Сейчас уже февраль, а зима только начинается.
– Ты говоришь как грек. Если знать дату и иметь возможность высунуть руку за дверь, чтобы почувствовать температуру воздуха, – какая разница?
– Разница есть, потому что это неаккуратность и беспорядок.
– Будь мир слишком аккуратным, было бы тяжело делать деньги.
– Тяжело прятать их, ты хочешь сказать, – усмехнулся Цезарь.
При приближении к Скиллею разведчики доложили, что Спартак все еще стоит лагерем на небольшом мысе за пределами порта, хотя есть признаки, что скоро он может сняться. Его приверженцы объели весь район.
Красс и Цезарь ехали впереди с армейскими инженерами и эскортом солдат, зная, что у Спартака нет кавалерии. Он пытался научить пехотинцев ездить верхом и приручить диких лошадей, встречавшихся в луканских лесах и горах, но ни с людьми, ни с лошадьми у него ничего не получилось.
День был безветренный. Снег продолжал падать. Два римских аристократа оглядывали местность позади треугольного мыса, где располагались повстанцы. Если дозор и был выставлен, то он проявлял полное равнодушие к происходящему. А больше здесь никого не было. Снег, конечно, помогал, заглушая шум и одевая в белое всадников.
– Лучше, чем я ожидал, – сказал довольный Красс, когда группа повернула обратно, возвращаясь в лагерь. – Если мы выкопаем траншею и возведем стену между этими двумя ложбинами, мы накрепко запрем Спартака на его территории.
– Ненадолго, – заметил Цезарь.
– Достаточно. Я хочу, чтобы они голодали, чтобы им было холодно, чтобы их охватило отчаяние. А когда они прорвутся, пусть идут на север, в Луканию.
– Во всяком случае, последнего ты добьешься. Они попытаются прорваться в самом слабом нашем месте, и это не южное направление. Без сомнения, ты захочешь, чтобы здесь копали консульские легионы.
Красс удивился:
– Они, конечно, могут копать, но вместе со всеми. И ров, и стена должны быть готовы за один рыночный интервал. А это значит, что и самые старые ветераны тоже займутся делом. Кроме того, физические упражнения их согреют.
– Если хочешь, я организую все, – предложил Цезарь, не ожидая согласия.
Разумеется, Красс отклонил предложение:
– Я бы хотел, чтобы ты этим занялся, но это невозможно. Луций Квинкций – мой старший легат. Это его обязанность.
– Жаль. Он слишком много говорит и строит из себя начальника.
Однако Луций Квинкций с большим энтузиазмом принялся сооружать стену вокруг лагеря Спартака. К счастью, у него хватило ума последовать советам инженеров. Цезарь был прав, считая его никудышным строителем укреплений.
Траншея в пятнадцать футов шириной и пятнадцать глубиной пролегала в ложбинах с обоих концов лагеря, а земля образовала стену, укрепленную бревнами, частоколом и наблюдательными вышками. От ложбины к ложбине траншея, стена, частокол и наблюдательные вышки протянулись на восемь миль. Все было проделано за восемь дней, несмотря на продолжавшийся снегопад. Восемь лагерей вдоль стены – один для каждого легиона – отстояли друг от друга на равном расстоянии. У командующего было достаточно солдат, чтобы расставить их на протяжении всех восьми миль фортификаций.
Спартак понял, что Красс прибыл, как только начали копать, но, казалось, отнесся к этому равнодушно. И вдруг он заставил своих людей строить огромное количество плотов, которые хотел привязать к рыбацким лодкам Скиллея. Римлянам казалось, что он надеется бежать через пролив и думает, что эта идея достаточно разумна, ведь она позволяет пренебречь тем фактом, что ему очень быстро отрезают путь к спасению. Настал день, когда начался исход людской массы по воде. Те римляне, которые не были заняты работой, забрались на ближайшую гору, чтобы лучше видеть происходящее в гавани Скиллея. А там разворачивалась катастрофа. Те плоты, которые были уже на плаву, не могли выйти из бухты: рыбацкие лодки не рассчитаны на то, чтобы таскать за собой такую тяжесть.
– По крайней мере, не видно, чтобы многие из них утонули, – сказал Цезарь Крассу.
– Вероятно, Спартак об этом только сожалеет. Меньше ртов кормить, – равнодушно заметил Красс.
– А я думаю, что Спартак любит своих людей, – возразил Цезарь. – Любит так, как только самопровозглашенный царь может любить свой народ.
– Самопровозглашенный?
– Цари, рожденные править, мало заботятся о своем народе, – объяснил Цезарь, который знал такого царя. Он показал туда, где на берегах бухты разыгрывалась трагедия. – Я говорю тебе, Марк Красс, что Спартак любит их всех, до самого последнего неблагодарного человечишки в своей необъятной орде! Если бы он не любил их, он ушел бы уже год назад. Интересно, кто же он на самом деле?
– Основываясь на сведениях Гая Кассия, я пытаюсь разгадать эту загадку, – сказал Красс, спускаясь с горы. – Идем, Цезарь, ты видел достаточно. Любовь! Если он их любит, то он – дурак!
– Определенно, он дурак, – согласился Цезарь, следуя за Крассом. – И что же тебе удалось выяснить?
– Почти все, кроме его настоящего имени. Мы можем так и не узнать его. Какой-то нерадивый архивариус не потрудился положить послужные списки в сухое место. Их невозможно прочитать, а Косконий не помнит имен. В данный момент я разыскиваю его младших трибунов.
– Удачи тебе! Они тоже не вспомнят ни одного имени.
Красс фыркнул:
– Ты знал, что в Риме ходит миф о нем, будто он фракиец?
– Да все знают, что он фракиец. Фракиец или галл – есть только два стиля борьбы. – Цезарь весело рассмеялся. – Однако я считаю, что этот миф усердно внедряют агенты сената.
Красс остановился, повернулся и удивленно посмотрел на Цезаря:
– А ты умный!
– Это правда, я умный.
– И разве в этом нет смысла?
– Конечно есть, – согласился Цезарь. – За последнее время у нас достаточно развелось римлян-ренегатов. Глупо было бы добавлять в список еще одного, когда скорбный перечень включает таких военных гениев, как Гай Марий, Луций Корнелий Сулла и Квинт Серторий. Значительно лучше, если мы будем считать его фракийцем.
– Хм! – фыркнул Красс.
– Я хотел бы взглянуть на него.
– Ты сможешь это сделать, когда мы навяжем ему бой. Он ездит на очень приметном сером коне, украшенном красной кожаной сбруей и всевозможными всадническими пряжками, фалерами и медальонами. Раньше это был конь Вариния. Кроме того, Кассий и Манлий видели его близко, так что описание нам известно. Он выделяется среди окружающих – очень крупный, высокий и красивый.
Началась беспощадная дуэль, длившаяся больше месяца. Спартак пытался пробиться через фортификации Красса, а Красс каждый раз отбрасывал его назад. Римское командование знало, что очень скоро в лагерях повстанцев закончится еда и тогда все солдаты, которые имеются у Спартака, – Цезарь оценил их численность в семьдесят тысяч – атакуют по всей восьмимильной линии, пытаясь найти слабое место римлян. Восставшим казалось, что они обнаружили его в середине стены, где траншея осыпалась под давлением весенних вод. Спартак направил людей, чтобы они одолели эту стену. Но он послал их в ловушку. Двенадцать тысяч его сторонников погибли, остальные отступили.
После этого фракиец, который не был фракийцем, пытал нескольких пленных из консульских легионов. Он разослал группы своих людей с раскаленными щипцами и кочергами туда, где, как он полагал, максимальное число римских солдат увидят его жестокость и услышат крики своих товарищей. Но после ужасов децимации страх перед Крассом пересиливал жалость к бедным парням, которых раздевали и жгли. Легионеры старались не смотреть, затыкали уши шерстью. Отчаявшись, Спартак выставил своего самого главного пленника, primus pilus старого легиона Геллия, и пригвоздил его к кресту за запястья и колени, даже не перебив ему ног, чтобы ускорить смерть. Красс ответил – он расставил своих лучников поверх стены. Старший центурион умер под градом стрел.
С наступлением марта Спартак послал Алусо выяснить условия сдачи. Красс принял ее в командирской палатке, в присутствии своих легатов и военных трибунов.
– Почему Спартак не пришел сам? – спросил Красс.
Она страдальчески улыбнулась:
– Потому что без моего мужа его люди разбегутся. Кроме того, он не доверяет тебе, Марк Красс, даже в условиях перемирия.
– В таком случае теперь он стал умнее, чем прежде, когда позволил пиратам одурачить себя и потерял две тысячи талантов.
Но Алусо была не из тех, кого легко поймать на удочку, поэтому она ничего не ответила и даже не взглянула на Красса. «Она словно создана для того, – подумал Цезарь, – чтобы шокировать цивилизованных римлян». Она являла собой типичную дикарку. Льняные волосы в беспорядке свисали по спине и плечам. Она облачилась в темную шерстяную тунику с длинными рукавами и облегающие штаны; на ее руках и коленях поверх одежды сверкали золотые цепи и браслеты. Мочки ушей оттягивали тяжелые золотые серьги. Выкрашенные хной пальцы были унизаны золотыми кольцами. На шее болтались несколько ниток крошечных птичьих черепов, а с пояса на тонкой талии свисали страшные трофеи: оторванная рука, сохранившая кожу и ногти, позвоночник кошки или собаки с хвостом. Завершался наряд великолепной волчьей шкурой: лапы завязаны на груди, голова с оскаленными зубами и драгоценными камнями вместо глаз – надо лбом женщины.