При всем этом Алусо не вызывала антипатии у мужчин, которые молча наблюдали за ней, хотя никто не назвал бы ее красивой. Тип ее лица со светлыми, словно безумными глазами был слишком чуждым.
Но на Красса Алусо, как она ни старалась, не произвела впечатления. Красса интересовали только деньги. Поэтому он смотрел на нее точно так же, как смотрел на всех, – кротко, невозмутимо.
– Говори, женщина, – приказал он.
– Я должна спросить у тебя, каковы условия сдачи, Марк Красс. У нас не осталось еды, женщины и дети голодают, чтобы накормить солдат. Мой муж не может равнодушно смотреть на страдания беспомощных людей. Он скорее сдаст себя и свою армию. Только сообщи мне условия, а я передам ему. Завтра я принесу его ответ.
Римский военачальник отвернулся. Через плечо он ответил ей на прекрасном греческом:
– Можешь сказать своему мужу, что условий не будет. Я не позволю ему сдаться. Он это все начал. А теперь пусть увидит, чем все это закончится.
Она ахнула, готовая к любому варианту, кроме этого.
– Я не могу сказать ему этого! Ты должен позволить ему сдаться!
– Нет, – отрезал Красс. Не оборачиваясь, он поднял руку, щелкнул пальцами: – Уведи ее, Марк Муммий, и проводи через наши укрепления и патрули.
Только вечером у Цезаря появилась возможность поговорить с Крассом, хотя весь день ему очень хотелось обсудить с ним эту беседу.
– Ты великолепно справился, – сказал он. – Она была так уверена, что своим видом выбьет тебя из колеи!
– Глупая женщина! Из донесений я знал, что она – жрица племени бессов, хотя я скорее назвал бы ее ведьмой. Большинство римлян суеверны – я заметил, что и ты суеверен, Цезарь! – а я нет. Я верю в то, что вижу. А видел я женщину, пусть даже умную, которая нарядилась в костюм горгоны. – Он вдруг засмеялся. – Помню, мне рассказывали, что, когда Сулла был молодым, он пришел на вечеринку одетым Медузой. На голове у него был парик из живых змей, и он всех до смерти напугал. Но ты знаешь, и я знаю, что это не змеи напугали всех. Их устрашил сам Сулла. Если бы эта женщина обладала теми же качествами, что и Сулла, я, может быть, и задрожал бы.
– Согласен. Но она ясновидящая.
– Многие люди имеют такие способности! Я знавал старушек, трясущихся и пушистых, как ягнята, и важных адвокатов, у которых, казалось бы, голова должна быть битком набита законами, но тем не менее они умели заглядывать в будущее. Однако почему ты решил, что она ясновидящая?
– Потому что она пришла к тебе, напуганная до смерти.
Целый месяц погода была устойчивая, как сказала бы мать Квинта Сертория. Ночи стояли морозные, дни не намного теплее, небо было голубым, снег хрустел под ногами. Но после мартовских ид поднялась ужасная пурга, которая началась как дождь со снегом, а закончилась снегопадом. Спартак воспользовался этим.
Там, где стена и траншея переходили в ложбину, ближайшую к Скиллею, стоял лагерем старейший из ветеранских легионов Красса. Повстанцы отчаянно старались наладить мост, чтобы перейти траншею и перебраться через стену. Бревна, камни, трупы людей и животных, даже большие предметы из награбленного добра бросали в траншею, чтобы насыпь получилась выше частокола. Как тени мертвых, огромная масса людей перекатывалась волна за волной по временному проходу и убегала в пургу. Никто их не догонял. Красс велел легиону не применять оружие, а спокойно оставаться в лагере.
Дезорганизованное бегство, предпринятое наудачу, показало, что многих среди восставших было уже не собрать. А пока более дисциплинированные с трудом продвигались на север по Попиллиевой дороге вместе со Спартаком, Кастом и Ганником, женщины, дети, старики и нестроевые солдаты совсем заблудились. Они вошли в горные леса. Среди скал и подлеска они ложились и умирали, замерзшие и голодные, не в состоянии продолжать бороться. Те, кто пережил ненастье, явились к поселениям Бруттия, но там их узнали и всех перебили.
Впрочем, судьба этой части повстанцев не представляла никакого интереса для Марка Лициния Красса. Когда снегопад стал ослабевать, он разобрал лагерь и вывел свои восемь легионов на Попиллиеву дорогу следом за солдатами Спартака. Он шел упорно, как бык, ибо всегда все делал методично. Холод, голод и отсутствие реальной цели – все это замедлит движение мятежников и уменьшит армию Спартака. Лучше иметь обоз в середине колонны, чем рисковать им. Рано или поздно Красс нагонит Спартака.
Его разведчики времени не теряли. В конце марта они сообщили Крассу, что восставшие, достигнув реки Силар, разделились на две группы. Одна, со Спартаком во главе, продолжала идти по Попиллиевой дороге по направлению к Кампании, а другая, под командованием Каста и Ганника, направилась на восток, по долине Силара.
– Хорошо! – одобрил Красс. – Пока оставим Спартака в покое и сосредоточим силы на уничтожении самнитов.
Потом разведчики доложили, что Каст и Ганник ушли не очень далеко. Им встретился на пути небольшой город Волькей, и впервые за два месяца они хорошо поели. Нет нужды торопиться!
Когда подошли четыре легиона, которые шагали впереди обоза Красса, Каст и Ганник были слишком заняты добычей и не заметили приближения противника. Повстанцы вели себя бесцеремонно. Они, не задумываясь, устроили лагерь на берегу маленького озера, в котором в это время года была вкусная питьевая вода. К осени это место будет вовсе не таким чудесным. За озером высилась гора. Красс сразу понял, что делать, и решил не ждать остальных четырех легионов, которые шли за обозом.
– Помптин и Руф, возьмите двенадцать когорт и тайком обогните гору. И быстро спуститесь вниз. Таким образом вы попадете прямо в середину их лагеря. Как только я увижу вас, я атакую их спереди. Мы раздавим их, как жуков.
План должен был сработать. И сработал бы, если бы не случай, которого не могли предвидеть даже лучшие разведчики. Когда Каст и Ганник узнали, сколько еды мог дать Волькей, они послали людей к Спартаку, чтобы он изменил маршрут и присоединился к пирушке. Спартак послушно изменил курс и появился на дальней стороне озера как раз в тот момент, когда Красс начал атаку. Люди Каста и Ганника смешались с прибывшими, и все повстанцы быстро исчезли.
Некоторые командующие рвали бы и метали, но только не Красс.
– Жаль. Но в конце концов мы победим, – спокойно сказал он.
Непрекращающаяся метель замедлила движение людей. Обе армии кружили вокруг Силара. Казалось, теперь черед Спартака уйти с Попиллиевой дороги, а Каста и Ганника – пойти по этой дороге в Кампанию. Красс очень хорошо прятался позади них, как раздутый паук, желающий стать еще жирнее, съев очередную жертву. Он тоже решил разделить свои силы. Двумя легионами пехоты и всей кавалерией будут командовать Луций Квинкций и Тремеллий Скрофа. Им было приказано двигаться за той частью армии Спартака, которая покинет Попиллиеву дорогу. Сам Красс намеревался преследовать идущих по дороге.
Методично, упорно, как жернов, перемалывающий зерно, Красс продолжал идти по пятам Спартака. Поскольку легион Цезаря находился в составе армии командующего, он мог только восхищаться методами этого необычного человека. В Эбуре, немного севернее Силара, Красс наконец настиг Каста и Ганника и уничтожил их. Тридцать тысяч полегли на поле боя. Очень немногим удалось проскользнуть через римские линии и бежать вглубь материка в поисках Спартака.
Самой большой ценностью для победителей стали предметы, которые Красс обнаружил после боя среди развалившегося обоза противника. Пять орлов, взятых у римлян после нескольких побед, двадцать шесть штандартов когорт и фасции, принадлежавшие пяти преторам.
– Посмотри-ка! – радостно воскликнул Красс. – Разве это не замечательно?
Теперь командующий показал, что, когда надо, он мог двигаться очень быстро. Пришло сообщение от Луция Квинкция, что он и Скрофа попали в ловушку – хотя обошлось без больших потерь – и что Спартак недалеко.
Красс выступил.
Грандиозное дело потерпело крах. У Спартака оставалась только часть армии, идущая с ним к истокам реки Танагр. С ним были Алусо и его сын.
Победа над Квинкцием и Скрофой оказалась бессмысленной, потому что римская кавалерия вмешалась и позволила отойти легионерам. Тогда Спартак не пожелал никуда уходить. Три небольших города обеспечили его людей едой на данный момент, но он не знал, что его ждет в других долинах. Приближалась весна. Зерна оставалось мало, после суровой зимы овощи еще не поспели, куры были тощие, а свиньи (умные твари!) попрятались в лесах. Несносные жители Потенции, маленького городка, вышли, желая посмотреть на Спартака и рассказать ему, что Варрон Лукулл в любой день может высадиться в Брундизии и что сенат приказал ему немедленно присоединиться к Крассу.
– Твои дни сочтены, гладиатор! – весело объявил ему один из местных жителей. – Рим победить нельзя!
– Я с удовольствием перерезал бы тебе горло, – устало отозвался гладиатор.
– Валяй! Я жду! Мне все равно!
– В таком случае я не позволю тебе умереть благородной смертью. Ступай домой!
Алусо слушала все это. После того как дерзкий человек удалился (очень разочарованный тем, что его кровь не пролилась на землю), она подошла к Спартаку и мягко взяла его за руку.
– Это кончится здесь, – сказала она.
– Знаю, женщина.
– Я вижу, что ты упадешь в бою, но не вижу смерти.
– Когда я упаду в бою, я буду мертв.
Он очень устал, и катастрофа в Скиллее все еще мучила его. Как мог он смотреть своим людям в глаза, зная, что только его легкомыслие позволило Крассу одержать над ними верх? Женщины и дети ушли, и они не вернутся. Они все погибли от голода где-то в безлюдном Бруттии.
Не имея понятия, было ли правдой то, что сказал ему человек из Потенции о Варроне Лукулле, Спартак тем не менее знал: в любом случае он будет отрезан от Брундизия. Красс контролирует Попиллиеву дорогу. Известие о Касте и Ганнике Спартак получил еще до того, как устроил ловушку Квинкцию и Скрофе. Некуда идти. Остается дать последний бой. И он был рад, рад, рад… Ни происхождение, ни врожденные способности не подготовили его к такой огромной ответственности за жизнь и благосостояние целого народа. Спартак был обычный римлянин из италийской семьи, рожденный на склонах горы Везувий. Он должен был провести свою жизнь там, рядом с отцом и братом. Кем он возомнил себя, пытаясь создать новое государство? Недостаточно благородный, недостаточно образованный, недостаточно внушительный. Но он сохранит честь и умрет свободным человеком на поле боя. Он больше никогда не вернется в тюрьму. Никогда.