Когда Спартаку доложили, что приближается Красс с армией, он взял Алусо и сына и посадил их в повозку, запряженную шестью мулами, чтобы отвезти их далеко от того места, где предполагал дать свой последний бой. Спартак хотел быть уверенным, что его семье удастся избежать погони. Он хотел, чтобы они уехали немедленно. Однако Алусо отказалась. Нет, она должна дождаться результата боя. В повозке, под покрытием, лежали золото, серебро, драгоценности, монеты – гарантия, что жена и ребенок мятежника ни в чем не будут нуждаться. Спартак понимал, что их могут убить, и все же их судьбы находятся в руках богов, а пути богов неизвестны людям.
Около сорока тысяч повстанцев построились в боевой порядок, чтобы встретить Красса. Спартак не обратился к ним перед боем с речью, но, пока он ехал вдоль их рядов на красивом, сером в яблоках Батиате, они встречали его оглушительными приветственными криками. Спартак встал под своим штандартом, повернулся в седле, поднял вверх сжатые кулаки, потом соскочил с седла. В правой руке сверкнуло лезвие – кривая сабля фракийца-гладиатора. Вождь мятежников закрыл глаза, поднял саблю и опустил ее на шею Батиата. Кровь хлынула потоком, но красивое животное не протестовало. Как ритуальная жертва, конь опустился на колени, завалился на бок и послушно умер.
Вот. Не надо никакой речи. Убить любимого коня – значит сказать своим товарищам все. Спартак не покинет поля боя живым. Он избавился от способа спастись.
Бой был честный, ничем не осложненный и кровавый. Равняясь на Спартака, большинство его людей сражались, пока не падали мертвыми. Сам Спартак убил двоих центурионов, а потом кто-то перерезал ему подколенное сухожилие. Не в состоянии стоять, он упал на колени, но упорно продолжал отбиваться, пока огромная куча тел не погребла его под собой.
Пятнадцать тысяч мятежников остались в живых после этой битвы. Шесть тысяч их бежали в направлении Апулии, остальные – на юг, к горам Бруттия.
– Прошло шесть месяцев – и все закончилось, а с этим и зимняя кампания, – сказал Красс Цезарю. – В общей сложности я потерял сравнительно мало людей. Спартак мертв. Рим вернул своих орлов и фасции и захватил еще множество трофеев, которые невозможно отдать их прежним хозяевам. Мы все выиграли от этого.
– Есть одна трудность, Марк Красс, – сказал Цезарь, который был послан осмотреть поле боя в поисках живых.
– Какая?
– Спартак. Его нет.
– Чушь! Я сам видел, как он упал!
– Я тоже видел. Я даже запомнил это место. Могу тебе показать его. Пойдем, покажу! Но его там нет, Марк Красс. Его там нет.
– Странно!
Командующий надулся, сжал губы, подумал немного, а потом пожал плечами:
– Да какое это имеет значение? Армии его нет, а это главное. Я не могу отметить триумф, одержав победу над рабом. Сенат встретит меня овацией, но ведь это не одно и то же. Не одно и то же! – Он вздохнул. – А что его женщина, эта фракийская ведьма?
– Мы и ее не нашли, хотя захватили много женщин, сопровождавших лагерь, которые толпились недалеко от поля боя. Я спрашивал их о ней, узнал, что ее зовут Алусо. Но они клялись, что она села в раскаленную докрасна колесницу, запряженную гремучими змеями, и унеслась на небо.
– Дух Медеи! Полагаю, теперь Спартак стал для всех Язоном! – Красс направился вместе с Цезарем к куче мертвых тел, которая похоронила под собой упавшего Спартака. – Каким-то образом этой парочке удалось скрыться. Ты так не думаешь?
– Уверен, что они так и сделали, – ответил Цезарь.
– Во всяком случае, мы должны прочесать местность и поискать мятежников. Они могут появиться снова.
Цезарь ничего не ответил. Он считал, что они больше никогда не появятся. Он был умным, этот гладиатор. Слишком умным, чтобы поднимать против Рима еще одну армию. Достаточно умным, чтобы остаться безымянным.
Весь месяц май римская армия шла за бывшими спартаковцами до крепостей Лукании и Бруттия. Это были идеальные места для разбоя. Поэтому и возникла настоятельная необходимость изловить всех уцелевших мятежников. Цезарь оценил численность убежавших на юг в девять-десять тысяч человек. Но ему и другим поисковым отрядам удалось обнаружить только шесть тысяч шестьсот. Остальные, вероятно, станут разбойниками на Попиллиевой дороге.
– Я могу продолжить поиски, – сказал Цезарь Крассу в июньские календы, – хотя улов будет меньше и все труднее будет их поймать.
– Нет, – решительно ответил Красс. – Я хочу вернуться с армией в Капую к следующим нундинам. Консульские легионы пойдут со мной. Скоро курульные выборы, и я намерен заблаговременно вернуться в Рим, чтобы выдвинуть свою кандидатуру на должность консула.
Это не было сюрпризом. Цезарь не счел нужным комментировать услышанное. Вместо этого он продолжил разговор о сбежавших мятежниках:
– А как быть с теми шестью тысячами, которые отправились на северо-восток, в Апулию?
– Они уже наверняка добрались до границы Италийской Галлии, – ответил Красс. – Потом они побегут к Помпею Магну и его легионам, которые возвращаются из Испании. Ты же знаешь Магна! Он их уничтожит.
– Значит, остаются только пленные, которые у нас. Как ты с ними поступишь?
– Они пойдут с нами до Капуи.
Красс посмотрел на своего старшего военного трибуна. Лицо флегматика, но в глазах застыл жуткий холод.
– Риму не нужны эти напрасные войны с рабами, Цезарь. Это лишняя трата средств. Если бы нам не улыбнулась удача, пять орлов и пять комплектов фасций были бы утрачены навсегда. Пятно на чести Рима, что для меня лично было бы невыносимо. Когда-нибудь очередной враг Рима вознесет до небес таких людей, как Спартак. Найдутся подражатели, так и не узнавшие грязной правды. Мы-то с тобой в курсе, что Спартак был легионером. Очередной Квинт Серторий, а не возмущенный раб, с которым плохо обращались. Если бы он не был римским солдатом, он никогда не зашел бы так далеко. Я не хочу, чтобы он превратился в раба-героя. Поэтому я использую Спартака, чтобы положить конец восстаниям рабов.
– Это было скорее восстание самнитов, чем восстание рабов.
– Правильно. Но самниты – это извечное проклятие Рима. Рабам же следует знать свое место. И я им его укажу. После того как с остатками мятежников будет покончено, в Римской республике рабы больше никогда не посмеют бунтовать.
Привыкший быстро соображать и хорошо понимать людей, Цезарь вдруг осознал: он не может даже догадаться, что имеет в виду Красс.
– И как ты это сделаешь? – спросил он.
Ответил счетовод, привыкший иметь дело с цифрами:
– Шесть тысяч шестьсот пленных подсказали мне эту идею. Расстояние между Капуей и Римом – сто тридцать две мили, каждая миля – пять тысяч футов. В сумме получаем шестьсот шестьдесят тысяч футов. Делим на шесть тысяч шестьсот – получаем расстояние в сто футов. Я намерен распять этих мятежников на дороге между Капуей и Римом через каждые сто футов. Они будут висеть на крестах, пока не сгниют до костей.
Цезарь глубоко вдохнул:
– Ужасное зрелище.
– У меня один вопрос, – сказал Красс, наморщив свой обычно гладкий лоб. – Как ты думаешь, ставить кресты с одной стороны дороги или с обеих?
– С одной, – мгновенно ответил Цезарь. – Определенно с одной стороны дороги. То есть если ты имеешь в виду Аппиеву, а не Латинскую дорогу.
– Да, это должна быть Аппиева дорога. Прямая как стрела на несколько миль, и не так много холмов.
– Тогда на одной стороне дороги. Это будет лучше смотреться. – Цезарь улыбнулся. – Что касается распятия, у меня есть некоторый опыт.
– Я слышал об этом, – серьезно ответил Красс. – Но я не могу поручить тебе это дело. Им не должен заниматься военный трибун. Он – избранный магистрат. По праву это должен выполнить praefectus fabrum.
Поскольку praefectus fabrum – человек, который отвечал за материально-техническое обеспечение армии, – был вольноотпущенником Красса и хорошо справлялся со своей работой, ни Цезарь, ни Красс не сомневались: все будет проделано как надо.
Таким образом, в конце июня, когда Красс, его легаты и военные трибуны – избранные и назначенные им самим – ехали из Капуи, сопровождаемые одной когортой пехоты, левая сторона древней и великолепной Аппиевой дороги была окаймлена крестами. Через каждые сто футов на кресте висел человек, привязанный веревками в локтях и ниже колен. Красс не был добрым. Шесть тысяч шестьсот пленников умирали медленно, стон стоял от Капуи до самых Капенских ворот Рима.
Кто-то приходил поглазеть. Кто-то приводил непокорного слугу – показать тому дело рук Красса, чтобы несчастный понял: хозяин имеет право так поступить с рабом. Но многие при виде креста сразу отворачивались и уходили, а те, кто был вынужден идти по Аппиевой дороге, радовались тому, что кресты украшали только одну обочину. Поскольку издали массовое распятие не казалось таким жутким зрелищем, римляне, которые хотели посмотреть на кресты, взбирались на Сервиеву стену по обе стороны Капенских ворот, и это место стало весьма популярным. Вид открывался на несколько миль, но лиц умирающих нельзя было различить.
Они висели там восемнадцать месяцев, медленно разлагаясь до костей, ибо Красс не разрешал их снимать до последнего дня своего консульства.
«Определенно, – с удивлением думал Цезарь, – ни одна военная кампания во всей истории Рима не была столь гладкой, четкой и законченной: она началась с казни каждого десятого и завершилась массовым распятием».
Часть VIIIМай 71 г. до Р. Х. – март 69 г. до Р. Х
Когда Гней Помпей Магн дошел до границы на реке Рубикон, он не остановил армию. Та часть Галльской земли, которой он владел, находилась в Италии, и он пойдет в Италию, что бы ни говорили законы Суллы. Его люди соскучились по своим домам. Большинство из них были ветеранами из Пицена и Умбрии. Возле города Сенигаллия Помпей разместил их в большом лагере и приказал не расходиться без разрешения трибуна, а сам по Фламиниевой дороге с когортой пехотинцев продолжил путь в Рим.