– В этом, сын мой, ты абсолютно прав.
Цезарь посмотрел на свою сестру Ю-ю, которая до сих пор не проронила ни слова. Она всегда была молчалива, несмотря на живой характер.
Она улыбнулась ему его же улыбкой:
– Я очень довольна мужем, которого ты выбрал для меня, Цезарь. И готова признать, что молодые люди, которые нравились мне до замужества, оказались довольно посредственными.
– Тогда тебе лучше позволить Атию и мне выбрать мужа для твоей дочери, когда придет время. Атия будет очень красивой. И умной. Это означает, что она будет нравиться не всем.
– Жаль, правда? – спросила Ю-ю.
– Жаль, что она умна или что мужчины этого не оценят?
– Последнее.
– Мне, например, нравятся умные женщины, – сказал Цезарь, – но их мало, и они редко попадаются. Не беспокойся, мы найдем Атии кого-нибудь, кто оценит ее качества.
Тетя Юлия поднялась:
– Скоро стемнеет, Цезарь. Я знаю, ты предпочитаешь, чтобы тебя звали так все, даже твоя мать. Но мне до сих пор не привыкнуть! Я должна идти.
– Я попрошу сыновей Луция Декумия найти для тебя носилки и проводить тебя.
– У меня есть паланкин, – сказала тетя Юлия. – Муции не позволяют ходить пешком, поэтому мы с большим комфортом проехали между Квириналом и Субурой. Правда, мы были вынуждены разделить удобство с Юлией Антонией, которая буквально залила нас слезами. И для сопровождения у нас имеются храбрые мужчины.
– Я тоже приехала в паланкине, – добавила Ю-ю.
– Вырождаются люди! – фыркнула Аврелия. – Вам следует больше ходить пешком.
– Я бы хотела прогуляться, – тихо отозвалась Муция Терция, – но мужья рассуждают не так, как ты, Аврелия. Гней Помпей находит, что мне неприлично ходить пешком.
Цезарь навострил уши. Ага! Небольшое разногласие! Она чувствует, что ее ограничивают, сужают сферу общения. Но он ничего не сказал, просто ждал и болтал со всеми, пока слуга бегал, чтобы поймать носилки.
– Ты неважно выглядишь, тетя Юлия, – сказал он, помогая вдове Мария сесть в паланкин, который Помпей предоставил Муции Терции.
– Я старею, Цезарь, – шепнула она, сжав его руку. – Пятьдесят семь. Но это ничего, только вот кости болят, когда холодно. Начинаю бояться зим.
– Тебе тепло там, на Квиринале? – быстро спросил он. – Твой дом стоит на северной стороне. Может быть, мне оборудовать в твоем доме гипокаустерий?
– Сохрани свои деньги, Цезарь. Если будет нужно, я сама смогу поставить печку, – ответила она и задернула занавеску.
– Ей нездоровится, – сказал он матери, когда они вернулись в квартиру.
Аврелия подумала немного, потом высказала свое мнение:
– Она лучше себя чувствовала бы, если бы ей было для кого жить. Но ее муж и сын мертвы. У нее нет никого, кроме нас и Муции Терции. А этого недостаточно.
Приемную ярко освещали зажженные лампы, окна были закрыты ставнями, защищая помещение от холодного ветра, проникающего в световой колодец. В комнате было тепло и радостно. На полу расположились Циннилла с дочерью Цезаря, которой исполнилось уже шесть лет. Исключительный ребенок. Изящный. Тонкая кость, грация, волосы светлые, словно серебряные.
Когда она увидела отца, ее большие голубые глаза засверкали. Девочка протянула к нему ручки:
– Tata, tata! Возьми меня на руки!
Он поднял ее, поцеловал в розовую щечку:
– Как поживает сегодня моя царевна?
И пока он с восторгом слушал рассказ о маленьких и больших делах, Аврелия и Циннилла наблюдали за ними. Мысли Цинниллы не шли дальше того, что она просто любит его, но Аврелия думала о том слове, которое он произнес: царевна. Цезарь пойдет далеко и однажды станет очень богатым. Ухажеров у его дочери будет предостаточно. «Но он не будет с ней так добр, как были добры со мной моя мать и дядя-отчим. Он отдаст ее человеку, в котором будет нуждаться больше всего, не думая о ее чувствах. Значит, я должна научить ее принимать судьбу, идти ей навстречу красиво и с хорошим настроением».
Двадцать четвертого декабря Марк Красс наконец отпраздновал овацию. Поскольку в армии Спартака несомненно были самниты, он получил от сената две уступки: вместо того чтобы идти пешком, ему разрешили ехать верхом. И вместо венка из мирта ему позволили надеть лавровый венок триумфатора. Большая толпа собралась приветствовать военачальника и его армию, пришедшую по такому случаю из Капуи. Хотя немало было подмигиваний и толчков в бок при виде скудных трофеев. Ведь Рим знал грешок Марка Красса.
Гораздо больше народа присутствовало на триумфе Помпея в последний день декабря. Помпею все-таки удалось понравиться Риму, вероятно, потому, что он был относительно молод, золотоволос, как Александр Великий, красив лицом. Но любовь простонародья к Помпею была не похожа на любовь к Гаю Марию, который продолжал (несмотря на все усилия Суллы) оставаться героем в памяти современников.
Приблизительно в то же самое время, когда в Риме проходили курульные выборы, в начале декабря, Метелл Пий наконец перешел Альпы и ступил в Италийскую Галлию со своей армией, которую он затем распустил, расселив солдат на богатых землях к северу от реки Пад. Возможно, к концу их совместного пребывания в Испании он заподозрил, что Помпей не захочет кануть в безвестность. Свиненок упрямо оставался вдали от римских перипетий. Когда ему написали Катул, Гортензий и другие влиятельные Цецилии Метеллы, спрашивая, что он думает о ситуации в Риме, он отказался обсуждать вопрос, мотивируя это тем, что долгое пребывание в Испании лишает его возможности дать обоснованный ответ. А когда он прибыл в Рим в конце января, то скромно отметил триумф с теми войсками, которые сопровождали его, и занял свое место в сенате, контролируемом Помпеем и Крассом, словно ничего и не было. Удар оказался болезненным. Это означало, что ему не окажут чести за поражение Квинта Сертория, как он того заслуживал.
Закон lex Pompeia Licinia de tribunicia potestate (о восстановлении полномочий трибуната) был записан на таблице в начале января под эгидой Помпея, который носил фасции в этот месяц как старший консул. Популярность закона, восстанавливающего полноту власти плебейского трибуната, свела на нет оппозицию сенаторов. Те, которые, по мнению Помпея и Красса, должны были бы яростно протестовать, согласились – немного, правда, поворчав. Senatus consultum, рекомендующий трибутным комициям утвердить закон, был принят единогласно. Некоторые пытались уклониться, говоря, что закон по праву должен быть утвержден центуриатными комициями, но Цезарь, Гортензий и Цицерон твердо заявили, что только трибутные комиции могут утверждать меры, непосредственно касающиеся триб. После оговоренных трех рыночных дней lex Pompeia Licinia вступил в силу. Плебейские трибуны снова могли накладывать вето на законы и решения магистратов, издавать плебисциты, имеющие силу закона, без сенаторского благословения и даже обвинять наместников в измене, вымогательстве и других преступлениях.
Цезарь теперь регулярно выступал в сенате. Поскольку его всегда было интересно слушать – он говорил остроумно, интересно, кратко, язвительно, – то вскоре он приобрел приверженцев, и его все чаще и чаще просили опубликовать речи, считая, что они ничуть не хуже речей Цицерона. Даже Цицерон говорил, что Цезарь – лучший оратор в Риме. То есть после него самого.
Желавший поскорее воспользоваться своими вновь обретенными полномочиями, плебейский трибун Плавтий объявил в сенате, что собирается провести закон, согласно которому будут возвращены гражданство и права тем, кто был обвинен вместе с Лепидом и Квинтом Серторием. Цезарь сразу поднялся и поддержал Плавтия, употребив все свое красноречие, чтобы убедить отцов-сенаторов включить также тех, кого Сулла вписал в проскрипционные списки. Но почему-то, когда сенат отказался это сделать и помиловал лишь тех, кто был объявлен вне закона за поддержку Лепида и Сертория, Цезарь выглядел странно оживленным, словно и не огорчился совсем.
– Цезарь, сенат отверг твое предложение, – сказал озадаченный Марк Красс, – а ты мурлыкаешь от удовольствия!
– Дорогой мой Красс, я прекрасно знал, что они никогда не санкционируют прощение для осужденных Суллой! – улыбнулся Цезарь. – Это означало бы, что слишком много граждан, обогатившихся за счет проскрипций, должны будут все вернуть. Нет, нет! Но было очень похоже, что прихвостни Катула собирались заблокировать амнистию для поддержавших Лепида и Сертория. Поэтому я сделал так, чтобы эта мера выглядела достаточно скромной и даже привлекательной. Если хочешь что-то сделать и думаешь, что этому будут противиться, Марк Красс, всегда иди немного дальше. Всякие дополнения так бесят оппозицию, что она начисто забывает о том, что с самого начала была против меньшей меры.
Красс усмехнулся:
– Ты – политик до мозга костей, Цезарь. Надеюсь, оппоненты не начнут скрупулезно изучать твои методы, иначе тебе будет намного труднее.
– Мне нравится заниматься политикой, – просто сказал Цезарь.
– Тебе нравится все, что ты делаешь. Ты сразу уходишь в это с головой. Вот твой секрет. Это – и еще твой ум.
– Не льсти мне, Красс, у меня и без того великовата головка, – отозвался Цезарь, которому нравился каламбур: голова на плечах и то, что у мужчины между ног.
– Слишком велика, согласен, – засмеялся Красс. – Тебе следовало бы быть осторожнее с чужими женами, по крайней мере некоторое время. Я слышал, наши новые цензоры собираются проверять сенаторские списки так, как прилежная нянька выискивает гнид.
Цензоры появились впервые с тех пор, как Сулла ликвидировал эту должность в списке государственных чиновников. Очень странная пара – Гней Корнелий Лентул Клодиан и Луций Геллий Попликола. Все знали, что они – люди Помпея. Но когда Помпей вынес на обсуждение их имена, более подходящие на эту должность сенаторы, которые хотели баллотироваться, – Катул и Метелл Пий, Ватия Исаврийский и Курион – дружно удалились, освободив место для Клодиана и Геллия.
Предсказание Красса сбылось. Обычно в практике цензоров было сначала заключать государственные контракты. Но после заключения религиозных контрактов на питание капитолийских гусей и кур и на другие священные дела Клодиан и Геллий приступили к проверке сенаторских списков. Результаты были оглашены на специальном