этих «несчастных» были коварные, алчные и в высшей степени виновные люди.
Цицерон вздохнул.
– Хорошо, хорошо, я возьмусь! – сказал он. – Но вы должны помнить, что защитники выступают после обвинителя, так что к тому времени, когда присяжные должны выносить приговор, они начисто забывают все, что сказал обвинитель. Вы также должны помнить, что у Гая Верреса очень большие связи. Его жена – Цецилия Метелла, а человек, который должен был стать консулом в этом году, – его шурин. У него еще есть шурин, который сейчас является наместником Сицилии. От них вы помощи не ждите. И каждый из Цецилиев Метеллов будет на его стороне. Если я начну обвинять, тогда Квинт Гортензий будет защищать, а другие адвокаты, почти такие же известные, присоединятся к нему. Да, я сказал, что возьмусь за это дело. Но это не значит, что я выиграю его.
Едва делегация покинула дом Цицерона, как он уже пожалел о своем решении. Зачем ему оскорблять всех Цецилиев Метеллов в Риме, если его шансы добиться консульства покоятся на таком шатком основании, как юридические способности? Цицерон был таким же «новым человеком», как и его официально преданный проклятию земляк, Гай Марий. Но у Цицерона не было военного таланта, а движение вверх «нового человека» труднее, если он не может заработать славу на поле боя.
Конечно, Марк Туллий знал, почему согласился. Он чувствовал, что обязан Помпею. Может быть, и много лет прошло, и много заслуженных дифирамбов звучало в его честь, но как мог он забыть бескорыстную доброту семнадцатилетнего солдата к другому солдату, всеми презираемому? Всю свою жизнь Цицерон будет благодарен Помпею за его помощь во время той ужасной, несчастной службы в рядах Помпея Страбона, за то, что Помпей-младший прикрывал его от жестокостей и наводящих ужас вспышек ярости отца. Больше никто не помогал ему, только Помпей. Ему было тепло в ту зиму благодаря Помпею, благодаря Помпею ему поручили канцелярскую работу. Цицерону уже больше никогда не приходилось поднимать меч в бою. И он никогда, никогда не мог этого забыть.
И Марк Туллий Цицерон пошел в Карины увидеться с Помпеем.
– Я только хотел сказать тебе, – сообщил он обреченным голосом, – что решил обвинять Гая Верреса.
– Великолепно! – воскликнул довольный Помпей. – Многие жертвы Верреса – мои клиенты. Ты можешь выиграть, я знаю, что можешь. Какая помощь тебе потребуется?
– Мне не нужно от тебя помощи, Магн. Это я тебе должен помочь.
Помпей удивился:
– Ты – мне? Почему?
– Ты сделал сносным год моего пребывания в армии твоего отца.
– Ах, это! – Помпей засмеялся, взял Цицерона за руку. – Не думаю, что за это стоит благодарить всю жизнь.
– Для меня это так, – возразил Цицерон со слезами на глазах. – Мы многое делили с тобой во время Италийской войны.
Вероятно, Помпей вспомнил менее приятные вещи, которые они делили с Цицероном. Например, поиски голого и поруганного тела его отца. Он затряс головой, словно отгоняя воспоминания, и подал Цицерону кубок превосходного вина.
– Ну, друг мой, сейчас ты все-таки скажешь мне, что я могу сделать, чтобы помочь тебе.
– Хорошо, скажу, – с благодарностью ответил Цицерон.
– Все эти Цецилии Метеллы будут против обвинения, конечно, – задумчиво проговорил Помпей. – И Катул, и Гортензий, и другие.
– Ты сейчас назвал главную причину, почему это дело должно слушаться в начале года. Нельзя рисковать и откладывать слушание на следующий год. Все говорят, что Метелл и Гортензий станут новыми консулами.
– В некотором отношении жаль, конечно, что слушания не перенесут, – сказал Помпей. – В будущем году жюри может снова состоять из всадников, а это будет не в пользу Верреса.
– Только не в том случае, если консулы захотят тайно манипулировать судом, Магн. Кроме того, нет гарантии, что наш претор Луций Котта решит составить жюри из всадников. Я говорил с ним на днях, он думает, что решение вопроса о составе жюри присяжных может занять несколько месяцев. И притом он не убежден, что всадническое жюри будет лучше сенаторского. Всадников нельзя обвинить во взяточничестве.
– Мы можем изменить закон, – ответил Помпей, который считал, что всякий раз, когда закон становится неудобным, его нужно менять.
– Это будет трудно.
– Почему же?
– Потому что, – терпеливо объяснил Цицерон, – изменить этот закон значило бы ввести в действие другой закон на одном из двух трибутных собраний, а в обоих больше всадников, чем сенаторов.
– Они поддержали Красса и меня в прошлом году, – заметил Помпей, неспособный увидеть разницу между одним законом и другим.
– Это потому, что ты очень хорошо отнесся к ним, Магн. И они хотят, чтобы ты и дальше продолжал к ним относиться так. Закон, по которому их можно обвинить во взяточничестве, – это совсем другое дело.
– Наверное, ты прав и Луцию Котте не понравится жюри из всадников. Это была только мысль.
Цицерон поднялся, чтобы уйти.
– Еще раз благодарю тебя, Магн.
– Держи меня в курсе.
Через месяц Цицерон известил городского претора Луция Котту, что он будет выдвигать обвинение против Гая Верреса в суде по делам о вымогательствах от имени городов Сицилии. Он представит иск на сумму сорок два с половиной миллиона сестерциев – тысяча семьсот талантов – в возмещение ущерба, а также будет требовать возврата всех произведений искусства и ценностей, украденных из храмов Сицилии и у граждан.
Хотя Гай Веррес вернулся с Сицилии уверенным, что, будучи зятем Метелла, он достаточно защищен от возможного обвинения, когда он услышал, что Цицерон – Цицерон, который никогда не выступал обвинителем! – заявил о своем намерении обвинить его, он запаниковал. Он немедленно написал своему шурину Луцию Метеллу, наместнику Сицилии, чтобы тот ликвидировал все улики, которые сам Гай Веррес мог проглядеть, торопясь вывезти с острова награбленное. Ни Сиракузы, ни Мессана не присоединились к другим городам, обвинявшим Верреса, потому что Сиракузы и Мессана помогали Гаю Верресу, подстрекали его к грабежу и принимали участие в дележе награбленного. Но как хорошо, что новый наместник – средний брат его жены!
Два брата Метелла, оставшиеся в Риме, Квинт (который был уверен, что станет консулом в будущем году) и самый младший из троих сыновей Метелла Капрария, Марк, поспешили к Верресу обсудить, что можно сделать, чтобы не проиграть в суде. Конечно, они решили пригласить Квинта Гортензия в качестве защитника. Но сперва следовало подумать, как вообще избежать суда.
В марте Гортензий подал жалобу городскому претору. Цицерон не может выступать в суде против Гая Верреса. Вместо Цицерона Гортензий предлагал Квинта Цецилия Нигера, родственника Метеллов, который был квестором Верреса на Сицилии в течение второго года его трехлетнего наместничества. Чтобы решить вопрос с обвинителем, следовало созвать специальное слушание, divinatio – «наитие» (называемое так потому, что судьи на этом слушании выбирают обвинителя из ряда претендентов, не рассматривая улики). Каждый потенциальный обвинитель должен изложить судьям мотивы своего решения. После выступления Цецилия Нигера, который очень плохо обосновал свое желание, судьи решили в пользу Цицерона и постановили провести слушание как можно быстрее.
Веррес, два Метелла и Гортензий опять должны были что-то придумывать.
– Марк, ты в будущем году будешь претором, – сказал известный адвокат младшему брату, – значит, нужно сделать так, чтобы по жребию ты стал председателем суда по делам о вымогательствах. В нынешнем году председатель этого суда – Глабрион. Он ненавидит Гая Верреса. Глабрион никогда не позволит, чтобы малейший скандал разгорелся в его суде. Если дело будет слушаться в этом году и Глабрион останется председателем суда, мы не сможем подкупить жюри. И не забывай, что Луций Котта намерен не спускать глаз с каждого присяжного, занятого в важном судебном деле. Он выслеживает взяточников, как кот мышей. Поскольку наше дело привлечет к себе всеобщее внимание, думаю, Луций Котта будет решать, стоит ли в данном случае составлять жюри целиком из сенаторов. А что касается Помпея и Красса, они вообще нас не любят!
– Ты хочешь сказать, – вставил слово Гай Веррес, – что мы должны добиться, чтобы наше дело было отложено до следующего года, когда Марк будет председателем суда по делам о вымогательствах?
– Вот именно! – подтвердил Гортензий. – Квинт Метелл и я будем консулами. Немалое подспорье! Мы устроим, чтобы по жребию Марку достался суд по делам о вымогательствах. И не имеет значения, каким будет состав присяжных – сенаторским или всадническим. Мы их подкупим!
– Но сейчас только апрель, – мрачно произнес Веррес. – Я не понимаю, как мы сможем дотянуть до конца года.
– Сможем, – уверил его Гортензий. – В таких делах, где показания надо собирать вдали от Рима, любому обвинителю понадобится от шести до восьми месяцев на подготовку. Цицерон еще не начал этого делать, потому что он до сих пор в Риме и не послал агентов на Сицилию. Естественно, он будет стараться побыстрее собрать улики и свидетелей, и тут на сцену выйдет Луций Метелл. Как наместник Сицилии, он будет по возможности мешать Цицерону или его агентам.
Гортензий вдруг оживился:
– Я считаю, что Цицерон не успеет подготовиться до октября, а то и позже. Конечно, времени для суда достаточно. Но мы его не допустим! Потому что до твоего, Веррес, дела мы подадим в суд Глабриона другое дело. Обвиним кого-нибудь, за кем тянется шлейф явных улик, которые мы сможем быстро собрать. Какой-нибудь бедняга, который не так уж много нахапал, а не важная шишка вроде наместника провинции. Префект административного округа, скажем, в Греции. У меня уже есть на уме один. У нас будет достаточно доказательств, чтобы удовлетворить городского претора, и уже к концу июля дело окажется в суде. К тому времени Цицерон еще не будет готов. А мы – будем!
– Какую жертву ты наметил? – спросил Метелл, успокоенный.
Естественно, он и его братья имели свою долю от трофеев Верреса. К тому же им вовсе не хотелось, чтобы их зять был опозорен и выслан за вымогательство.