на наводнение: воровство захлестывалось валом злоупотреблений властью, одна волна эксплуатации следовала за другой – и так в течение девяти дней. Первое слушание суда закончилось на четырнадцатый день секстилия.
Гортензия трясло, когда он покидал суд. Веррес попытался заговорить с ним, но он сердито замотал головой.
– К тебе домой! – рявкнул он. – И захвати своих шуринов!
Дом Гая Верреса располагался в лучшей части Палатина. Хотя он был одним из самых больших на этом холме, но огромное количество произведений искусства еле втискивалось в него, так что жилой дом был похож на переполненный склад у какого-нибудь скульптора на Велабре. Там, где нельзя было водрузить статуи или повесить картины, громоздились буфеты, в которых были расставлены необъятные коллекции золотой и серебряной посуды или драгоценностей, лежали рулоны великолепных вышивок. Столы из тетраклиниса редчайших рисунков на ножках из слоновой кости и золота жались вплотную к позолоченным креслам или изящным ложам. Снаружи, в саду перистиля, красовалось множество статуй, в большинстве бронзовых, хотя золото и серебро тоже блестело. Истинный хаос, вмещавший в себя пятнадцать лет непрерывного грабежа.
Четверо заговорщиков собрались в кабинете Верреса, представлявшем собой такую же мешанину прекрасного, и устроились там, где драгоценные предметы оставляли им место.
– Тебе придется уехать в добровольную ссылку, – сказал Гортензий.
Веррес ахнул:
– Ты шутишь! Ведь еще будет второе слушание! Твоя речь оправдает меня!
– Ты дурак! – не выдержал Гортензий. – Разве ты не понимаешь? Меня надули, одурачили, втерли очки, – любое слово подойдет! Цицерон лишил меня шанса, если он у меня вообще был, выиграть это несчастное дело! Между первым и вторым слушаниями, Гай Веррес, может пройти хоть год, я и мои помощники можем месяц напролет произносить наши лучшие речи, Гай Веррес, но присяжные не забудут ни единого слова из этой лавины улик! Я прямо тебе скажу, Гай Веррес: если бы я знал хоть десятую часть твоих преступлений, я никогда не согласился бы защищать тебя! По сравнению с тобой Муммий или Павел выглядят новичками! И что же ты сделал с такой кучей денег? Где они, во имя Юпитера? Как тебе удалось просадить их, если ты платил гроши за Купидона работы Праксителя, а большей частью не платил вообще? В свое время я защищал много откровенных негодяев, но ты завоевал все призы! Уезжай в добровольную ссылку, Гай Веррес!
Веррес и Метеллы слушали эту тираду, разинув рты.
Гортензий поднялся:
– Возьми, что можешь, с собой. И если ты хочешь моего совета, оставь те произведения искусства, которые ты награбил на Сицилии. Ты не сможешь унести больше, чем спер у Юноны Самосской. Сосредоточься на картинах и мелких вещах. И завтра же на рассвете вывези из Рима на корабле свои деньги, не держи их дома. – Гортензий направился к двери, прокладывая себе путь сквозь множество шедевров. – А я возьму себе сфинкса из слоновой кости работы Фидия. Где он?
– Что?! – вскрикнул Веррес. – Я тебе ничего не должен! Ты же меня не оправдал!
– Ты должен мне сфинкса из слоновой кости работы Фидия, – повторил Гортензий, – и благодари судьбу, что я не потребовал большего. Если ничего другого я для тебя и не сделал, то совет, который я сейчас тебе дал, стоит сфинкса. Моего сфинкса, Веррес! Живо!
Сфинкс был небольшой и уместился под мышкой, спрятанный в складках тоги. Изящное произведение, идеальное во всех деталях, от перьев на крыле до миниатюрных пучков меха между когтистыми пальцами.
– Неблагодарный! – прорычал Веррес.
Но будущий консул Метелл нахмурился:
– Он прав, Гай. Тебе нужно, самое позднее, завтра ночью оставить Рим. Цицерон опечатает это место, как только услышит, что ты выносишь вещи. И почему тебе понадобилось держать все здесь?
– Здесь не все, Квинт. Здесь только те вещи, которые я не могу не видеть ежедневно. Большая часть находится в моем доме в Кортоне, в Этрурии.
– Ты хочешь сказать, что есть еще? О боги, Гай, я знаю тебя много лет, но ты не перестаешь меня поражать! Неудивительно, что наша бедная сестра жалуется, что ты не обращаешь на нее внимания! Значит, это – единственное, на что ты хочешь любоваться каждый день? Я всегда думал, что ты сделал свой дом похожим на антикварную лавку в портике Маргаритария, потому что не доверял собственным рабам!
Веррес презрительно усмехнулся:
– Ваша сестра жалуется, да? И какое право она имеет жаловаться, когда Цезарь в течение нескольких месяцев смазывает ее cunnus? Она воображает, будто я дурак? Или настолько слеп, что вижу только бронзу Мирона? – Он встал. – Мне надо было сообщить Гортензию, куда ушла большая часть моих денег. Ты густо бы покраснел, не правда ли? Три Метелла – дорогие родственнички, а ты, Квинт, – самый дорогой из всех! Предметы искусства мне удалось сохранить, но кто сожрал доходы от продажи зерна, а? Теперь все, хватит! Я последую совету моего адвоката, укравшего сфинкса, и уеду в добровольную ссылку! Туда, где мое останется моим! Больше никаких денег для Цецилиев, включая и Метеллу Капрарию! Пусть Цезарь содержит ее так, как она привыкла. Желаю вам удачи – тяните деньги из него! Не ждите, что я верну приданое вашей сестры. Я сегодня же развожусь с ней по причине ее прелюбодейной связи с Цезарем.
Результатом этой речи стал уход его разъяренных шуринов. После этого Веррес минуту постоял у стола, задумчиво проводя пальцем по гладкой окрашенной мраморной щеке Юноны работы Поликлета. Затем, пожав плечами, крикнул рабов. Как ему вынести расставание хоть с одной вещью из всего, что хранилось в этом доме? Только необходимость спасти свою шкуру и знание, что сохранить немногое лучше, чем потерять все, дало ему силы осмотреть со своим управляющим все дорогие ему предметы.
– Когда ты наймешь повозки, – и если ты проболтаешься кому-нибудь об этом, я тебя распну! – пусть они подъедут к заднему двору в полночь завтра. И лучше, если все будет упаковано правильно, слышишь меня?
Как и предсказывал Гортензий, Цицерон заставил Глабриона опечатать покинутый дом Гая Верреса наутро после его тайного отъезда и послал в его банк, чтобы арестовать вклад. Конечно, было уже поздно. Деньги перевезти легче всего – обыкновенный свиток, который следовало представить на другом конце маршрута.
– Глабрион собирает комитет, который должен определить ущерб, но боюсь, сумма не будет заоблачной, – сказал Цицерон Гиерону из Лилибея. – Он забрал свои деньги. Но похоже, большая часть того, что вывезено из сицилийских храмов, оставлена здесь. Он прихватил драгоценности и посуду, которые крал у отдельных хозяев. Но того, что он не сумел утащить тайно, осталось очень много. Брошенные им рабы – бедняги, однако их ненависть к нему оказалась полезной: говорят, что коллекция в его римском доме – ничто по сравнению с тем, что он спрятал в своем поместье недалеко от Кортоны. Воображаю! Вот куда ринулись братья Метеллы. Но я позаимствовал тактику у моего друга Цезаря, который путешествует быстрее всех, кого я знаю. И я предсказываю, что наша экспедиция достигнет Кортоны первая. Так что мы можем найти там куда больше вещей, принадлежавших Сицилии.
– А куда уехал Гай Веррес? – полюбопытствовал Гиерон.
– Кажется, он направился в Массилию. Популярное место среди наших ссыльных коллекционеров, – ответил Цицерон.
– Ну что ж, мы очень довольны. Мы получаем обратно наше достояние, – сказал Гиерон, сияя. – Спасибо тебе, Марк Туллий, спасибо!
– Думается, это я буду благодарить вас, – деликатно отозвался Цицерон, – если вы в будущем году выполните наше соглашение о зерне. Плебейские игры состоятся не раньше ноября, так что цену не придется определять по урожаю этого года.
– Мы счастливы заплатить тебе, Марк Туллий, и я обещаю, что твоя раздача зерна народу Рима произведет впечатление!
– Итак, – позднее сказал Цицерон своему другу Аттику, – это редкое, рискованное для меня вторжение в область обвинения обернулось наградой, которая была мне очень нужна. Я куплю зерно по цене два сестерция за модий, а продам его за три сестерция. Лишний сестерций пойдет на оплату транспортировки.
– Продай модий за четыре сестерция, – посоветовал Аттик, – и положи деньги в свой кошелек. Ему следует немного пополнеть.
Цицерон был в ужасе:
– Я не могу этого сделать, Аттик! Цензоры скажут, что я незаконно обогатился, беря плату за юридические услуги.
Аттик вздохнул:
– Цицерон, Цицерон! Ты никогда не станешь богатым, и это будет целиком твоя вина. Хотя, наверное, правду говорят, что можно взять человека из Арпина, но никогда нельзя вынуть Арпин из человека. Ты мыслишь как сельский житель!
– Я мыслю как честный человек, – поправил его Цицерон, – и очень горжусь этим.
– Тем самым хочешь сказать, что я нечестный человек?
– Нет, нет! – раздраженно возразил Цицерон. – Ты – делец высокого класса, римлянин. Правила, применяемые к тебе, нельзя применить ко мне. Я не из Цецилиев, а ты – да!
Аттик сменил тему.
– Ты собираешься опубликовать ход суда над Верресом? – спросил он.
– Да. Я думаю об этом.
– Включая длинные речи второго слушания, которое так и не состоялось? Ты ведь предварительно составил свою речь?
– Да, я всегда за несколько месяцев до слушания пишу черновики. Но я внесу изменения в мою речь на втором слушании, внесу много того, что я обсуждал на первом слушании. Конечно, отредактирую.
– Естественно, – серьезно согласился Аттик.
– А почему ты спросил?
– Я подумываю о каком-нибудь приятном занятии для себя, Цицерон. Торговые сделки – это скучно, и люди, с которыми я веду дела, еще скучнее. Поэтому я открываю маленький магазинчик с большим штатом переписчиков – в Аргилете, между Субурой и Римским форумом. У Сосия появится конкурент, потому что я собираюсь стать издателем. И если ты не возражаешь, я бы хотел получить исключительное право на публикацию всех твоих будущих работ. А ты будешь иметь десятую часть того, что я получу с каждого проданного экземпляра.