– Неужто, Офелла? Ты ведь не поверил?
Офелла весело рассмеялся:
– Я хорошо знаю тебя, Луций Корнелий! Кучка самнитов с тобой бы не справилась.
И жестом фокусника, вынимающего кролика из горшка, Офелла вытащил откуда-то из-за спины голову Мария-младшего.
– А-а! – воскликнул Сулла, рассматривая голову. – Симпатичный был мальчик, правда? Лицом похож на мать, конечно. Не знаю, в кого он пошел умом, но уж определенно не в отца. – Удовлетворенный, он отбросил голову. – Сохрани ее некоторое время. Значит, Пренеста сдалась?
– Почти сразу же. Как только я выстрелил головами, которые принес мне Катилина. Ворота распахнулись, и они хлынули из города, размахивая белыми флагами и колотя себя в грудь.
– И Марий-младший с ними? – удивился Сулла.
– О нет! Он кинулся к сточным канавам, пытаясь сбежать. Но я еще за несколько месяцев до этого приказал перегородить все стоки. Мы нашли его около одной из таких перегородок с мечом в животе. Его слуга-грек плакал рядом, – рассказал Офелла.
– Ну что ж, он – последний, – удовлетворенно молвил Сулла.
Офелла пристально посмотрел на него. Непохоже было, чтобы Луций Корнелий что-то забывал.
– Один еще на свободе, – быстро заметил Офелла и тотчас прикусил себе язык: этому человеку не стоило указывать на недосмотры!
Но Сулла остался спокоен. Он только широко улыбнулся:
– Ты имеешь в виду Карбона?
– Да, Карбона.
– Карбон тоже мертв, дорогой мой Офелла. Молодой Помпей захватил его в плен и казнил за измену на рыночной площади в Лилибее в конце сентября. Замечательный парень этот Помпей! Я-то думал, что у него займет несколько месяцев организовать дела на Сицилии и покончить с Карбоном. Но он все провернул за месяц. И еще нашел время, чтобы отослать мне голову Карбона со специальным гонцом! В горшке с уксусом! Это точно голова Карбона, – хихикнул Сулла.
– А старый Брут?
– Предпочел покончить с собой, лишь бы не выдать Помпею, куда ушел Карбон. Но это не имело значения. Команда его корабля – старик пытался поднять флот на защиту Карбона – поведала Помпею, конечно, все. И мой замечательно расторопный молодой легат послал своего зятя на остров Коссира, куда сбежал Карбон, и привез его в цепях в Лилибей. Но от Помпея я получил три головы, а не две. Карбона, старого Брута и Сорана.
– Сорана? Ты имеешь в виду Квинта Валерия Сорана, ученого, который был народным трибуном?
– Именно его.
– Но почему? Он-то в чем провинился? – в изумлении спросил Офелла.
– Он громко выкрикнул тайное имя Рима с ростры, – сказал Сулла.
Офелла открыл рот и задрожал:
– Юпитер!
– К счастью, – солгал спокойно Сулла, – Великий Бог заткнул уши присутствовавшим на Форуме, и вышло так, что Соран кричал глухим. Все хорошо, мой дорогой Офелла. Рим выстоит.
– О, какое облегчение! – воскликнул Офелла, вытирая пот со лба. – Я слышал о всяких странных поступках, но произнести вслух тайное имя Рима – это уму непостижимо! – Он еще о чем-то подумал и не мог не спросить: – А что Помпей делал на Сицилии, Луций Корнелий?
– Обеспечивал для меня доставку зерна.
– Я что-то слышал об этом, но, признаюсь, не верил. Он же ребенок.
– Ммм… – задумчиво протянул Сулла. – Однако то, чего Марий-младший не унаследовал от своего отца, молодой Помпей определенно и в полной мере взял от Помпея Страбона! И еще многое, кроме этого.
– Значит, ребенок скоро вернется домой, – сказал Офелла, будучи не в восторге от этой новой звезды в созвездии Суллы. Он-то думал, что на этом небосводе у него нет соперника!
– Нет еще, – ответил Сулла не моргнув глазом. – Я послал его в Африку – удержать для меня эту провинцию. Думаю, что в данный момент именно это он и делает. – Он показал на ничейную землю, где большая толпа людей униженно ежилась под негреющим солнцем. – Это те, кто сдался с оружием?
– Да. Двенадцать тысяч. Смешанный состав, – сказал Офелла, радуясь смене темы. – Римляне, служившие под командованием Мария-младшего, очень много пренестинцев, самниты. Хочешь посмотреть на них ближе?
Сулла хотел. Но недолго. Он помиловал римлян, потом приказал казнить на месте пренестинцев и самнитов. После чего заставил прочих граждан Пренесты – стариков, женщин, детей – закопать тела на ничейной земле. Он объехал город, в котором раньше никогда не бывал, и очень прогневался, когда увидел то, во что превратил храм Фортуны Примигении Марий-младший, вздумавший строить свою башню.
– Я – любимец Фортуны, – объявил Сулла тем членам городского совета, которые не погибли на ничейной земле, – и лично прослежу за тем, чтобы внутренняя территория храма вашей Фортуны Примигении стала самой красивой во всей Италии. Но за счет Пренесты.
На четвертый день ноября Сулла поехал в Норбу, хотя он уже знал судьбу этого города.
– Они согласились сдаться, – сказал Мамерк, сжав губы от гнева, – а потом подожгли город, прежде убив всех до последнего. Кого убили воины, кто покончил с собой. Женщины, дети, солдаты Агенобарба, все мужчины-горожане предпочли умереть, но не сдаться. Прости, Луций Корнелий. От Норбы не будет ни добычи, ни пленных.
– Ничего, – равнодушно произнес Сулла. – Пренеста принесла достаточно трофеев. Сомневаюсь, чтобы Норба могла дать что-нибудь стоящее и полезное.
И в пятый день ноября, когда взошедшее солнце отразилось от позолоченных статуй на крышах храмов и этот праздничный свет скрасил обшарпанность городских улиц, Луций Корнелий Сулла торжественно въехал в Рим через Капенские ворота. Его конюх вел под уздцы белого коня, который пронес Суллу невредимым сквозь сражение у Квиринальских ворот. Сулла облачился в свои лучшие доспехи. На его серебряной кирасе был изображен момент, когда армия преподносит ему венец из трав у стен Нолы. В паре с Суллой, одетый в тогу с пурпурной полосой, ехал Луций Валерий Флакк, принцепс сената. Позади него парами следовали его легаты, среди них – Метелл Пий и Варрон Лукулл, который был вызван из Италийской Галлии за четыре дня до этого и очень спешил, чтобы успеть к столь важному событию. Из всех, кто впоследствии будет что-либо значить, отсутствовали только Помпей и сабин Варрон.
Единственным военным эскортом Суллы были семьсот кавалеристов, которые спасли его, обманув самнитов ложными маневрами. Армия вернулась в ущелье, чтобы демонтировать укрепления и восстановить движение по Латинской дороге. После этого предстояло еще разобрать стену Офеллы и разнести на поля большое количество камней. Немало блоков туфа раскололось при разборке, но Сулла знал, что ему делать. Весь материал сгодится для кладки стен opus incertum нового храма Фортуны Примигении в Пренесте. От военных действий не должно остаться и следа.
Народ выглядывал из дверей, чтобы посмотреть, как Луций Корнелий Сулла входит в город. Хотя это могло оказаться опасным, ни один римлянин не мог устоять перед зрелищем, которое принадлежало истории. Многие из тех, кто видел процессию Суллы, искренне верили, что являются свидетелями агонии Республики. Ходил упорный слух, что Сулла намерен провозгласить себя царем Рима. Как еще мог он удержать власть? Разве рискнет он уступить власть после того, что сделал? И скоро заметили специальный эскадрон кавалерии, что ехал за последней парой легатов, держа копья вертикально вверх. На эти копья были насажены головы Карбона и Мария-младшего, Каррины и Цензорина, старого Брута и Мария Гратидиана, Брута Дамасиппа и Понтия Телезина, Гутты из Капуи и Сорана, а также Гая Папия Мутила из Самния.
Мутил узнал о сражении у Квиринальских ворот на следующий же день и так громко рыдал, что Бастия вошла посмотреть, что случилось.
– Пропало, все пропало! – кричал он ей, забыв о том, как она оскорбляла и мучила его, и видя в ней единственную оставшуюся у него родную душу, женщину, с которой он был связан многолетними семейными узами. – У меня больше нет армии! Сулла победил! Сулла будет царем Рима, и Самний перестанет существовать!
Бастия смотрела на поверженного человека, лежавшего на своем ложе. Недолго. Не дольше, чем потребовалось на то, чтобы зажечь все свечи в канделябре. Она не сдвинулась с места, чтобы утешить его, не сказала ни одного доброго слова, а только стояла тихо, не сводя с него взгляда. А потом в ее глазах блеснула решимость, живое лицо стало холодным, каменным. Она хлопнула в ладоши.
– Да, domina? – спросил управляющий с порога, в испуге глядя на своего рыдающего хозяина.
– Найди его германца и приготовь носилки, – приказала Бастия.
– Domina? – переспросил управляющий изумленно.
– Не стой здесь, делай, что говорю! Немедленно!
Управляющий сглотнул и тут же исчез.
Слезы высохли. Мутил в недоумении посмотрел на жену:
– Что это значит?
– Я хочу, чтобы ты уехал отсюда, – ответила она сквозь стиснутые зубы. – Я не желаю быть причастной к этому поражению. Мне нужно сохранить мой дом, мои деньги, мою жизнь! Поэтому уезжай, Гай Папий! Возвращайся в Эcернию, или в Бовиан, или куда-нибудь еще, где у тебя есть дом! Будь где угодно, но только не здесь! Я не собираюсь тонуть с тобой.
– Не верю! – ахнул он.
– Тебе лучше поверить! Убирайся!
– Но я парализован, Бастия! Я твой муж, и я парализован! Неужели в тебе нет хотя бы жалости, если не любви?
– Ни любви, ни жалости к тебе у меня нет, – сурово сказала она. – Это все твои дурацкие, напрасные планы. Борьба с Римом забрала силу у твоих ног, сделала тебя бесполезным для меня, отняла детей, которые у меня могли родиться, погубила наше счастье. Почти семь лет я жила здесь одна, пока ты плел свои интриги в Эсернии. И когда ты снизошел до посещения моего дома, от тебя воняло дерьмом и мочой. И ты помыкал мной… О нет, Гай Папий Мутил, я сыта тобой по горло! Убирайся!
И так как ум еще не мог охватить всю глубину постигшего его краха, Мутил даже не протестовал, когда слуга-германец поднял его с постели и вынес через входную дверь туда, где у лестницы стояли его носилки. Бастия шла следом как воплощение Горгоны, прекрасной и свирепой, с глазами, превращающими человека в камень, и змеями вместо волос. Она так быстро захлопнула дверь, что зажала край плаща германца, и тот резко остановился. Де