Он послал управляющего Евтиха за Луцием Декумием и позвал Бургунда.
Старый Гай Марий завещал Бургунда Цезарю. В то время Цезарь подозревал, что старик сделал это, чтобы навсегда сковать его цепями жреческого служения. Если каким-либо образом Цезарь освободится от своей должности, Бургунд должен будет убить его. Но конечно, Цезарь, обладавший неотразимым обаянием, вскоре сделал Бургунда своим человеком. В этом ему очень помогло то обстоятельство, что рослая служанка матери из племени арвернов, Кардикса, вцепилась в Бургунда мертвой хваткой. Этот германец из племени кимвров в возрасте восемнадцати лет попал в плен после сражения при Верцеллах. Теперь ему было тридцать семь, Кардиксе – сорок пять. Сколько еще она сможет приносить по сыну ежегодно? Это стало семейной шуткой. На данный момент сыновей родилось уже пятеро. Оба, и Бургунд, и Кардикса, были отпущены на волю, когда Цезарь надел тогу взрослого мужчины. Но этот акт освобождения ничего не изменил, кроме статуса супругов, которые теперь стали римскими гражданами (они были занесены в списки городской трибы Субураны, но их голоса практически не имели никакого веса). Аврелия, которая всегда была экономной и скрупулезно справедливой, выплачивала Кардиксе жалованье и считала, что Бургунду тоже полагается вознаграждение за труды. Все думали, что супруги копят эти деньги для своих сыновей, поскольку еда и жилье были им обеспечены.
– Цезарь, ты должен взять наши сбережения, – сказал Бургунд на своей скверной латыни. – Они тебе понадобятся.
Его хозяин был высокого роста для римлянина, шесть футов и два дюйма. Но Бургунд был на четыре дюйма выше и в два раза шире. Его честное лицо, по римским понятиям считавшееся некрасивым из-за слишком короткого и прямого носа и чересчур большого рта, хранило серьезное, даже торжественное выражение, когда он произносил это, но голубые глаза выдавали его любовь и уважение к юноше.
Цезарь улыбнулся Бургунду и покачал головой:
– Спасибо за предложение, но моя мать справится. Если нет – ну что ж, тогда я приму твои деньги и верну их с процентами.
Вошел Луций Декумий, в открытую дверь следом за ним ворвался снежный вихрь. Цезарь поспешил закончить разговор с Бургундом:
– Уложи вещи для нас обоих, Бургунд. Теплые вещи. Можешь взять дубинку. Я возьму отцовский меч.
О, как приятно иметь возможность сказать это! «Я возьму отцовский меч!» Есть вещи похуже, чем быть беглецом.
– Я знал, что этот человек держит на нас зло! – решительно сказал Луций Декумий, не упоминая, однако, о том времени, когда Сулла так напугал его взглядом, что он чуть с ума не сошел. – Я послал своих сыновей за деньгами, так что у тебя будет достаточно средств. – Он впился взглядом в спину уходящего Бургунда. – Послушай, Цезарь, ты не можешь уйти в такую погоду только с этим болваном! Мы с мальчиками тоже с тобой.
Ожидавший этого Цезарь посмотрел на Луция Декумия так, что пресек всякий протест.
– Нет, папочка, я не могу этого позволить. Чем больше нас будет, тем сильнее я стану привлекать внимание.
– Привлекать внимание? – ахнул Луций Декумий. – Как ты можешь не привлечь внимание с этим огромным дурнем? Оставь его дома, возьми меня вместо него, а? Никто не увидит старого Луция Декумия, он сольется со штукатуркой.
– В пределах Рима – да, – сказал Цезарь, с любовью улыбнувшись Декумию, – но среди сабинов, папочка, ты будешь торчать, как собачьи яйца. Мы с Бургундом справимся. И если я буду знать, что ты здесь присматриваешь за женщинами, мне будет спокойнее.
Поскольку это было справедливо, Луций Декумий, ворча, подчинился.
– С этими списками стало еще важнее, чтобы кто-то находился здесь и охранял женщин. У тети Юлии и Муции Терции нет никого, кроме нас. Я не думаю, будто что-то угрожает им на Квиринале. Все в Риме любят тетю Юлию. Кроме Суллы, поэтому следите и за ними. Моя мать… – тут Цезарь пожал плечами, – моя мать постоит за себя сама, это и хорошо и плохо, когда дело касается Суллы. Если обстоятельства изменятся, если, например, Сулла решит занести меня в списки, а из-за меня и мою мать, тогда поручаю тебе спрятать моих домашних. – Цезарь усмехнулся. – Мы вложили слишком много денег в мальчиков Кардиксы, чтобы смотреть, как государство Суллы будет наживаться на них.
– С ними ничего не случится, Павлинчик.
– Спасибо, папочка. – Цезарь уже думал о другом. – Я должен попросить тебя нанять пару мулов и взять лошадей из конюшни.
Это был секрет Цезаря, часть его жизни, о которой знали только Бургунд и Луций Декумий. Фламину Юпитера запрещалось касаться лошади, но с того времени, как старый Гай Марий научил его ездить верхом, Цезарь просто влюбился в ощущение скорости. Ему нравилось чувствовать под собой мощное тело коня. Хотя он не был богат, имея лишь землю, но определенная сумма денег ему принадлежала – сумма, которую мать не трогала ни при каких обстоятельствах. Деньги перешли к нему по завещанию отца. Эти средства позволяли Цезарю, не обращаясь к Аврелии, покупать все, что требовалось. И Цезарь приобрел себе коня. Совершенно особенного коня.
Цезарь нашел в себе силы подчиниться диктату жречества во всем, кроме одного. Поскольку он был безразличен к гастрономическим изыскам, однообразие рациона его не раздражало, и хотя ему не раз хотелось вынуть отцовский меч из сундука, где он хранился, и помахать им над головой, он сдерживал себя. Единственное, от чего он не смог отказаться, была его любовь к лошадям и верховой езде. Почему? Да потому, что существует связь между двумя живыми существами и совершенством результата. Итак, Цезарь купил красивого гнедого мерина, быстрого, как северный ветер Борей, и назвал его Буцефал, в память о легендарном коне Александра Великого. Это животное стало самой большой радостью в его жизни. Всякий раз, когда Цезарю удавалось улизнуть из дому, он шел к Капенским воротам, за которыми Бургунд или Луций Декумий ждали его с Буцефалом. И он мчался вдоль бечевника по берегу Тибра, не думая, что может разбиться или сломать себе что-нибудь, объезжая волов, которые тянули баржи вверх по реке. А потом, когда это ему надоедало, он, слившись со своим любимым Буцефалом, летел сломя голову через поля, одним махом преодолевая каменные ограды. Многие знали о существовании коня, но никто не знал всадника, потому что на нем были штаны, как у сумасшедшего галата, а голова и лицо были замотаны мидийским шарфом.
Тайные скачки вносили в жизнь элемент риска, в котором Цезарь нуждался, сам того не сознавая. Он просто думал, что очень здорово дурачить Рим и подвергать опасности свой фламинат. Почитая и уважая Великого Бога, Цезарь также знал, что у него сложились собственные, особенные отношения с Юпитером Всеблагим Всесильным. Его предок Эней был сыном богини любви Венеры, а отцом Венеры был Юпитер Всесильный. Поэтому Юпитер понимал, Юпитер разрешал, Юпитер знал, что у его земного слуги была капля священного ихора в венах. Во всем другом Цезарь строго придерживался всех установлений. А платой за это стал Буцефал, общность с другим живым существом, намного более ценным для молодого Цезаря, чем все женщины Субуры.
С наступлением ночи он был готов ехать. Луций Декумий и его сыновья привезли к Квиринальским воротам в ручной тачке семьдесят шесть тысяч сестерциев, которые удалось собрать Аврелии. Два других преданных члена братства перекрестка отправились в конюшни на Септе, где Цезарь держал своих лошадей, и окольными путями вывели их за Сервиеву стену.
– Мне бы очень хотелось, – сказала Аврелия, не показывая своего беспокойства, – чтобы ты ехал на менее приметном животном, чем тот гнедой, на котором ты носишься по всему Лацию.
Цезарь разинул рот от изумления, икнул и захохотал. Закончив смеяться, он сказал, вытирая выступившие слезы:
– Не верю! Мама, как давно ты знаешь о Буцефале?
– Значит, так ты его зовешь? – фыркнула она. – Сын мой, твоя мания величия не соответствует жреческой должности. – Глаза ее блеснули. – Я всегда знала. Я даже знаю ту неприлично высокую цену, которую ты заплатил за него, – пятьдесят тысяч сестерциев! Ты неисправимый транжира, Цезарь, и я не понимаю, где ты взял деньги. Определенно не у меня.
Он обнял ее, поцеловал ее широкий, гладкий лоб.
– Хорошо, мама, обещаю, что отныне только ты будешь следить за моими счетами. Но мне все-таки интересно, откуда ты узнала о Буцефале.
– У меня много источников информации, – ответила Аврелия, улыбаясь. – Ведь я двадцать три года прожила в Субуре. – Став серьезной, она внимательно посмотрела на него. – Ты еще не повидался с малышкой Цинниллой, и она волнуется. Она знает, что-то не так, хотя я отослала ее в детскую.
Вздох, хмурое лицо, во взгляде – мольба о помощи.
– Что я скажу ей, мама?
– Скажи ей правду, Цезарь. Ей уже двенадцать лет.
Циннилла занимала прежнюю комнату Кардиксы, под лестницей, которая вела на верхние этажи, выходящие на улицу Патрициев. Кардикса теперь жила с Бургундом и сыновьями в отдельных комнатах, которые Цезарь с удовольствием спроектировал и собственноручно построил над жилищем слуг.
Когда Цезарь вошел, его жена сидела у ткацкого станка и прилежно ткала тускло-коричневую мохнатую ткань для своего облачения фламиники, и почему-то при виде этого непривлекательного куска ткани сердце Цезаря сжалось.
– О, как это несправедливо! – воскликнул он, схватил девочку и, найдя единственное место – маленькую кровать, сел, усадив ее к себе на колени.
Цезарь считал Цинниллу утонченно красивой, хотя сам он был слишком молод, чтобы находить эту распускавшуюся женственность притягательной. Ему нравились женщины намного старше. Но для того, кто всю жизнь был окружен высокими, стройными, красивыми людьми, чуть полноватая смуглая крошка обладала неотразимым обаянием. Цезарь не мог понять своих чувств к ней. Она жила в доме уже пять лет как его сестра. Но он всегда знал, что она его жена и что, когда Аврелия позволит, он заберет ее из этой комнаты в свою постель. Мораль тут ни при чем. Это – логика. Вот она его сестра, а через минуту будет его женой. Конечно, все восточные цари так поступают – женятся на своих сестрах. Но Цезарь слышал, что в семьях Птолемеев и Митридатов царит вражда, что братья борются с сестрами, как дикие зв