– Вина?
– Воды, – твердо ответил Цезарь.
– Молод еще пить? – недовольно осведомился хозяин, основной доход которого составляла торговля вином.
– Моя мать убьет меня, если я выпью хоть глоток.
– А твой друг? Он-то достаточно взрослый.
– Да, но он умственно отсталый, и тебе не понравится, если он хлебнет вина. Он голыми руками разрывает гирканских медведей и запросто убил львов, которых хотел показать на играх один претор в Риме, – отозвался Цезарь с очень серьезным лицом.
Бургунд выглядел безучастным ко всему.
– О-о-о! – воскликнул хозяин и поскорее отошел.
Больше никто не пытался побеспокоить Цезаря, раз с ним был Бургунд. Поэтому они смогли посидеть в самом тихом месте этой шумной комнаты и понаблюдать за любимым занятием местных жителей, которое заключалось в том, чтобы усиленно угощать вином какого-нибудь уже подвыпившего юношу и гадать, сколько тот продержится, прежде чем его вырвет.
– Сельская жизнь! – сказал Цезарь, хлопнув Бургунда по голой руке. – Никогда не подумаешь, что Рим достаточно близко, чтобы эти деревенщины могли голосовать каждый год, да? А их голоса имеют значение, потому что они принадлежат к сельским трибам, в то время как умные люди, смыслящие в политике, страдают оттого, что родились в Риме и их голоса ничего не значат. Неправильно!
– Они даже читать не могут, – сказал Бургунд, который читать умел, потому что Цезарь и Гнифон научили его. На его лице стала медленно проявляться улыбка. – Это к лучшему, Цезарь. Наши книги в безопасности!
– Конечно. – Цезарь снова хлопнул его по руке. – Здесь полно комаров, проклятое отродье!
– Зимой они переселяются сюда, – пояснил Бургунд. – Здесь так жарко, что можно яйца варить.
Конечно, это было преувеличением, но в комнате действительно стояла невыносимая жара. Жар исходил от распаренных тел, набившихся в тесное помещение, и от огромного очага, разожженного в каменном ящике с толстыми стенами. Ящик был открыт, чтобы дым тянулся вверх. Никакой холод не мог бы потягаться с пылающими бревнами, толстыми, как человеческое туловище. Очевидно, обитатели Требул не любят мерзнуть, раз сжигают целые стволы.
Если темные углы комнаты кишели комарами, то кровати были полны блох и клопов. Цезарь провел ночь в жестком кресле и на рассвете с удовольствием тронулся в путь. После его отъезда люди долго гадали, почему этот юноша и его гигант-слуга путешествуют в такую погоду и к какому классу он принадлежит.
– Очень высокомерный, – сказал хозяин.
– Проскрипции, – предположила жена хозяина.
– Слишком молод, – заметил городского вида человек, который прибыл как раз в тот момент, когда Цезарь и Бургунд уезжали. – Кроме того, если бы Сулла гнался за ними, они выглядели бы испуганными!
– Возможно, он отправился кого-нибудь навестить, – сказала жена хозяина.
– Похоже, – отозвался незнакомец, вдруг засомневавшийся. – Интересно бы узнать. Заметная пара, правда? Ахилл и Аякс, – блеснул он своими познаниями. – Меня поразили их лошади. Стоят целое состояние! Значит, у них есть деньги.
– А возможно, и земля в Реате, – добавил хозяин. – Ручаюсь, лошади оттуда.
– От него так и несет Палатином, – сказал пришелец, которого все больше и больше охватывала подозрительность. – Должно быть, родовитый. Да, у него есть деньги.
– Если и есть, то не при нем, – сказал хозяин раздраженно. – Знаешь, что у них на тех мулах? Книги! Десять больших корзин книг! Говорю тебе – сплошь книги!
Выдержав сражение с ухудшившейся погодой, когда они поднимались на отроги Фисцельских гор, Цезарь и Бургунд наконец прибыли в Нерсы.
Мать Квинта Сертория была вдовой уже больше тридцати лет и выглядела так, словно у нее никогда и не было мужа. Она всегда напоминала Цезарю всеми любимого покойного Скавра, принцепса сената: небольшого роста, вся в морщинах, с очень поредевшими волосами, что необычно для женщины, и красивыми зелеными глазами, не замутненными старостью. Трудно представить себе, что такая кроха сумела родить столь большого человека, как Квинт Серторий.
– У него все хорошо, – сказала она Цезарю, выставляя на старый, но очень чистый стол разные копчености и запасы из кладовой.
Здесь вели деревенский образ жизни. Обедали все за общим столом, сидя на стульях.
– Ему легко удалось стать наместником Ближней Испании, но теперь, когда Сулла заделался диктатором, он ждет больших неприятностей. – Она весело засмеялась. – Ничего, ничего, Квинт Серторий доставит Сулле больше горестей, чем бедный Марий-младший! Он вырос неженкой. Чудесная женщина Юлия. И такая мягкая. А Марий был слишком далеко, когда мальчик нуждался в твердой отцовской руке. У тебя та же история, Цезарь: отец был далеко. Но зато твою мать не назовешь мягкой, правда?
– Правда, Рия, – улыбнулся Цезарь.
– Во всяком случае, Квинту Серторию нравится Испания. Всегда нравилась. Они с Суллой были там, когда много лет назад шпионили среди германцев. У него германская жена и сын в Оске, как он мне сказал. Я рада. Иначе у него не было бы никого.
– Он должен жениться на римлянке, – строго сказал Цезарь.
Рия надтреснуто засмеялась:
– Только не он! Не мой Квинт Серторий! Не любит женщин! Германка получила его, потому что он должен был жениться, чтобы иметь возможность жить в том племени. Нет, он не любит женщин. – Она сложила губы трубочкой и покачала головой. – Да и мужчин не любит.
Некоторое время разговор крутился вокруг Квинта Сертория и его подвигов, но в конце концов Рия выговорилась и перешла к планам Цезаря.
– Я бы с радостью оставила тебя здесь, но слишком хорошо известна наша связь, и ты не первый беглец: мой кузен Марий в свое время прислал ко мне царя вольков-тектосагов – ни больше ни меньше. Его звали Копилла. Очень приятный человек! Довольно цивилизованный для дикаря. Конечно, его задушили в темнице, после того как мой кузен Марий одержал победу. Я смогла скопить кое-какие сбережения, пока несколько лет заботилась о Копилле по просьбе Мария. Кажется, четыре года… Он всегда был щедрым, мой кузен. Заплатил мне целое состояние за ту работу. Да я сделала бы это и даром. Копилла составлял мне компанию… Квинт Серторий не был домоседом. Ему нравится война. – Она пожала плечами, хлопнула себя по коленям и перешла к делу: – Знаю я одну пару, которая живет в горах, на полпути между этим местом и Амитерном. Они будут рады заработку, и ты можешь им довериться. Я дам тебе письмо для них и, когда будешь уходить от меня, скажу, как их найти.
– Завтра, – сказал Цезарь.
Но она покачала головой:
– Не завтра! И не послезавтра. Будет сильная метель, и ты не найдешь дорогу. Ты не сможешь даже понять, где находишься. Германец провалится под лед прежде, чем сообразит, что там вообще есть река! Ты останешься у меня, пока зима не установится.
– Установится?
– Пока не закончатся метели и не грянет настоящий мороз. Тогда можно двигаться в путь без боязни. Лед будет толстым. Трудно на лошадях, но ты доберешься. Пусть германец идет впереди. Копыта его лошади достаточно широки, животное не будет скользить, и твой изящный конь сможет спокойно пройти следом по шершавому льду. Подумать только, привести такого коня сюда, да еще зимой! Ты с ума сошел, Цезарь.
– Моя мать тоже это говорила, – печально сказал Цезарь.
– Она-то умная. Сельские сабины – лошадники. Поэтому твое красивое животное заметят. К счастью, там, куда вы пойдете, некому будет обращать на него внимания. – Рия ухмыльнулась, показав несколько черных зубов. – Но тебе же только восемнадцать. Ты еще поумнеешь.
Следующий день доказал, что Рия была права, говоря о погоде. Снег продолжал сыпать, навалив огромные сугробы. Если бы Цезарь и Бургунд не расчистили снег, уютный каменный дом Рии вскоре был бы совсем занесен, и даже Бургунд не смог бы открыть дверь. Снегопад продолжался еще четыре дня, затем местами начало появляться голубое небо, а воздух сделался значительно холоднее.
– Я люблю, когда приходит зима, – сказала Рия, помогая им утеплять соломой конюшню. – В Риме холодная зима – несчастье, а в эту декаду у нас очень холодные зимы. Но здесь, по крайней мере, она чистая и сухая, как бы холодно ни было.
– Мне нужно двигаться дальше, – сказал Цезарь, подтыкая сено.
– Учитывая, сколько лопают твой германец и его коняга, я буду только рада, когда вы уйдете, – сказала мать Сертория, посмеиваясь. – Но не завтра. Лучше послезавтра. Если станет возможно проехать между Римом и Нерсами, здесь тебе будет небезопасно. Когда Сулла вспомнит меня – а он должен вспомнить, он очень хорошо знал моего сына, – он пришлет сюда своих наемников.
Но гостям Рии не суждено было уйти. В ночь, когда они планировали отъезд, Цезарь захворал. Хотя на улице трещал жуткий мороз, дом был хорошо прогрет, как это принято в деревне: жаровни стояли вдоль каменных стен и добротные ставни не пропускали ветер. Но Цезаря бил озноб, и ему становилось все хуже.
– Мне это не нравится, – объявила Рия. – Я даже слышу, как стучат твои зубы. Не похоже на простую лихорадку. – Она положила ему руку на лоб и поморщилась. – Ты горишь! У тебя голова болит?
– Очень, – пробормотал он.
– Завтра ты никуда не поедешь. Иди сюда, германская глыба! Уложи твоего хозяина в постель.
Цезарь оставался в постели, его трясла лихорадка, мучил кашель, не переставала болеть голова, его рвало.
– Caelum grave et pestilens – малярия, – сообщила знахарка, пришедшая к больному.
– Это не типичная малярия, – упрямо сказала Рия. – Это не четырехдневная и не трехдневная малярия. И он не потеет.
– Это малярия, Рия. Только необычная.
– Он умрет!
– Он сильный, – сказала знахарка. – Заставляй его пить. Лучшего совета я тебе дать не могу. Воду, смешанную со снегом.
Сулла развернул письмо от Помпея из Африки, когда в комнату вошел взволнованный управляющий Хрисогон.
– В чем дело? Я занят, должен прочитать вот это!
– Господин, знатная женщина хочет видеть тебя.