Я высадился двумя отрядами, один – в Старом Карфагене, другой – в Утике. Вторым отрядом командовал я сам. Едва я сошел на берег, мне сдались семь тысяч солдат Гнея Агенобарба, что я посчитал хорошим знаком. Агенобарб решил сразу дать бой. Он боялся, что, если сражения не будет, перебежчиков станет еще больше. Он расположил армию на дальней стороне лощины, думая заманить меня в ловушку, когда я буду проходить через нее. Но я поднялся на высокую скалу и увидел его армию. Поэтому я не попал в западню. Начался дождь (в провинции Африка зима – это сезон дождей), и я воспользовался тем, что дождь бил в лицо солдатам Агенобарба. Я одержал большую победу, и мои солдаты на поле сражения провозгласили меня императором. Но Агенобарбу и еще трем тысячам его людей удалось бежать. Солдаты продолжали чествовать меня на поле боя, но я остановил их, сказав, что у них еще будет такая возможность. Легионеры хорошо поняли меня, и мы все бросились к лагерю Агенобарба и убили его и всех его людей. После этого я позволил своим солдатам провозгласить меня императором на поле сражения.
Затем я направился в Нумидию. Провинция Африка сдалась, но все мятежники были на свободе. Я казнил их в Утике. Узурпатор Иарб укрылся в Булле-Регии – городе в верховьях реки Баграды, – как только услышал, что я иду с востока, а Богуд – с запада. Конечно, я пришел в Буллу-Регию раньше Богуда. Булла-Регия открыла ворота, как только я подошел, и выдала мне Иарба. Я сразу казнил его и еще одного аристократа по имени Масинисса. И снова посадил на трон в Цирте царя Гиемпсала. Сам я нашел время поохотиться на диких животных. Эта страна кишит дичью всякого рода, от слонов до очень больших зверей, похожих на коров. Пишу это письмо из лагеря на Нумидийской равнине.
Я намерен скоро возвратиться в Утику, подчинив за сорок дней всю Северную Африку, как уже говорил. Там не обязательно оставлять войска. Ты можешь, не сомневаясь, посылать туда наместника. Я собираюсь посадить на свои корабли мои шесть легионов и две тысячи кавалерии. Затем вернусь по Аппиевой дороге в Рим, где хотел бы отпраздновать триумф. Мои люди провозгласили меня императором, военачальником-победителем на поле боя, поэтому я имею на это право. Я усмирил Сицилию и Африку за сто дней и казнил всех твоих врагов. У меня также много трофеев, которые я могу продемонстрировать.
Разобрав послание Помпея, Сулла смеялся до слез, не зная, что больше его забавляет: заносчивость юнца или важное сообщение о том, что зима в Африке – это сезон дождей, а Булла-Регия находится в верховьях реки Баграды. Конечно, Помпей знал, что Сулла провел в Африке годы и самолично пленил царя Югурту. К концу своего сорокадневного пребывания в Африке Помпей знал уже все. А сколько раз он написал, что войска провозгласили его императором на поле сражения? Тьфу!
Сулла взял лист и составил ответ Помпею. Такое письмо он не хотел диктовать секретарю.
Каким удовольствием стало для меня получить от тебя письмо! Благодарю за интересные сведения, которые ты поведал мне об Африке. Я должен постараться как-нибудь съездить туда – хотя бы для того, чтобы увидеть эти существа, похожие на коров. Как и ты, я тоже узнаю слона, когда его увижу.
Поздравляю. Какой ты шустрый парень! Сорок дней. Это, я думаю, тот отрезок времени, за который Месопотамия была затоплена тысячу лет назад.
Я знаю, что могу верить тебе в том, что ни в Африке, ни на Сицилии не обязательно оставлять войска, но, дорогой мой Помпей, следует соблюдать осторожность. Поэтому я приказываю тебе оставить пять твоих легионов в Утике и вернуться домой с одним легионом. Мне все равно с каким, если у тебя среди них имеется любимый. Кстати, о любимых. Определенно ты сам один из любимцев Фортуны!
К сожалению, я не могу разрешить отпраздновать триумф, несмотря на то что солдаты многократно провозгласили тебя императором на поле сражения. На триумф имеют право только члены сената, которые получили статус претора. Ты еще одержишь много побед, Помпей. Рано или поздно, но ты будешь праздновать свой триумф.
Я должен поблагодарить тебя за быструю доставку той части Карбона, которой он ел, видел, слышал и которая ужасно воняла. Нет ничего лучше головы, чтобы убедить в том, что некто повержен в прах, говоря словами Гомера. Моя речь о том, что Карбон мертв и в Риме нет консулов, получила убедительное под- тверждение. Как умно ты поступил, поместив голову в уксус! Спасибо тебе и за Сорана, и за старого Брута.
Есть еще одна мелочь, мой дорогой Помпей. Я бы все-таки предпочел, чтобы ты выбрал менее демонстративный способ избавиться от Карбона. Я начинаю верить тому, что говорят люди. Каждый человек из Пицена в глубине души – галл. Когда ты плюхнулся в курульное кресло судьи в toga praetexta и окружил себя ликторами, ты предстал перед всеми олицетворением Рима. Но повел ты себя вовсе не как римлянин. Промучив бедного Карбона несколько часов на палящем солнце, потом ты вдруг объявляешь барственным тоном, что он-де не заслуживает суда и должен быть казнен на месте. Поскольку в течение нескольких дней до этого мучительного публичного процесса ты содержал его в дрянном помещении и кормил отвратительно, Карбон был болен. Но когда он умолял тебя позволить ему удалиться, чтобы перед смертью без свидетелей освободить кишечник, ты отказал ему! Он умер, как мне сказали, весь в дерьме, но достойно.
Как я проведал об этом? У меня есть свои источники. Если бы я не знал всего, сомневаюсь, что сейчас был бы диктатором Рима. Ты очень молод и ошибся, посчитав, что если я поручил тебе отправить Карбона к праотцам, значит у меня не найдется для него времени. Это правда, но только отчасти. У меня очень много времени на все, что касается римского консульства. И нельзя не учитывать то обстоятельство, что в момент смерти Карбон был законно избранным консулом. Ты хорошо сделаешь, Помпей-младший, если запомнишь на будущее, что консулу полагается оказывать честь, даже если его зовут Гней Папирий Карбон.
А теперь об именах. Я тут слышу, что этот варварский эпизод на рыночной площади в Лилибее стал поводом наградить тебя еще одним прозвищем. Удачная возможность добавить немного блеска тому, кому не посчастливилось иметь третье имя, а, Помпей Без Третьего Имени? Adulescentulus carnifex – Мясничок. Думаю, это замечательное третье имя для тебя, Мясничок! Как и твой отец, ты – мясник.
Повторяю: пять легионов оставь в Утике, пусть ждут нового наместника. Я пришлю его, когда сочту нужным. Ты сам можешь вернуться домой, когда захочешь. Жду тебя с нетерпением. Поболтаем о слонах, и ты можешь просветить меня, рассказав еще что-нибудь про Африку и про всякие африканские штучки.
Я должен выразить тебе мои соболезнования по поводу смерти Публия Антистия Вета и его жены, твоих тестя и тещи. Неизвестно, почему Брут Дамасипп включил их в число своих жертв. Но конечно, Брут Дамасипп тоже мертв. Я его казнил. Но без шума, Помпей Мясничок. Без шума.
«Это письмо, – подумал Сулла, закончив, – я действительно сочинял с удовольствием». Но потом он нахмурился, стал серьезным и некоторое время размышлял над тем, как ему поступить с Мясничком. Этот молодой человек так запросто не отдаст того, на что положил глаз, как в случае с триумфом. И любой, кто мог усесться в курульное кресло на общественной площади не римского города в окружении ликторов как олицетворение римского государства, а потом показать себя настоящим дикарем, не сочтет нужным обращать внимание на тонкости триумфального протокола. Вероятно, Сулла догадался, что Мясничок достаточно ловок, чтобы добиваться триумфа такими средствами, что отказать ему будет трудно. И Сулла принялся думать. Потом он опять заулыбался. Секретарь, входя к диктатору, невольно вздохнул с облегчением: Сулла в хорошем настроении!
– Ах, Флоскул! Ты как раз вовремя. Садись и возьми свои дощечки. Я настроен вести себя чрезвычайно великодушно по отношению к людям, включая этого великолепного человека Луция Лициния Мурену, моего наместника провинции Азия. Да, я решил простить ему все его нападки на царя Митридата и его проступки против меня. Думаю, мне может понадобиться этот бесполезный Мурена, поэтому напиши ему и скажи, что он должен как можно скорее вернуться домой, чтобы отпраздновать свой триумф. Ты также напиши любому Флакку, какой сыщется в Заальпийской Галлии, и также прикажи ему прибыть в Рим, чтобы тоже отметить свой триумф. Обязательно укажи им, чтобы они имели при себе хотя бы по два легиона…
Сулла с головой ушел в работу. Его секретарь трудился усердно, чтобы не отстать. Воспоминания об Аврелии и том неприятном разговоре улетучились. Сулла даже не вспомнил, что у Рима был непокорный фламин Юпитера. Имелся другой, намного более опасный молодой человек, с которым предстояло обойтись нежно. Ибо Мясничок был очень умен, когда дело касалось его самого.
Как и предсказывала Рия, непогода в Нерсах стихла и установилась настоящая зима. Однако Соляная дорога, ведущая в Рим, все еще оставалась проходимой, равно как и дорога от Реате до Нерс, а также путь через горы в долину реки Атерн.
Но для Цезаря это не имело значения, потому что с каждым днем его состояние медленно ухудшалось. На ранней, более легкой стадии болезни он пытался вставать, чтобы уйти, но как только он поднимался на ноги, голова его кружилась, и он становился похож на ребенка, который учится ходить. На седьмой день его стало клонить в сон, который постепенно перешел в бессознательное состояние.
А потом у двери дома Рии остановился Луций Корнелий Фагита в сопровождении незнакомца, который видел Цезаря и Бургунда в таверне в Требулах. Оказавшись без Бургунда, которого Рия сама отправила рубить дрова, женщина была бессильна – и чужаки вошли в дом.
– Ты – мать Квинта Сертория, а этот человек, спящий на кровати, – Гай Юлий Цезарь, фламин Юпитера, – произнес Фагита, очень довольный.
– Он не спит. Его нельзя разбудить, – сказала Рия.