– Хрисогон, приведи сюда моих ликторов – в малиновых туниках, а не в скучных старых белых тогах! И тащи египетское кресло. То, с крокодилами вместо подлокотников и со змеями вместо спинки. И невысокий подиум. Да, у меня должен быть небольшой подиум! Покрой его пурпуром, да настоящим, а не твоей подделкой. Поторопись!
Делегация, стоявшая молча, уже смирилась с тем, что придется долго ждать, пока все приказания не будут исполнены. Но Хрисогон не зря был управляющим диктатора. В комнату быстро вошли двадцать четыре ликтора в малиновых туниках с топорами в фасциях. Их лица были заученно безучастны. За ними следом четверо здоровых рабов внесли небольшой подиум, водрузили его точно в центр позади бассейна, аккуратно накрыли тирской пурпурной тканью, такой темной, что она казалась почти черной. Потом появилось кресло – великолепная вещь из полированного черного дерева с позолотой. В глаза кобр с раздутыми капюшонами были вставлены рубины, а глаза крокодилов сияли изумрудами. В центре спинки переливался великолепный многоцветный скарабей.
Когда сцена была готова, Сулла обратился к ликторам:
– Мне нравятся топоры в пучках прутьев. Я рад тому, что я – диктатор и обладаю властью отправлять правосудие в пределах моих владений! Ну что ж, посмотрим… Двенадцать слева от меня, и двенадцать – справа. В линию, мальчики, поближе друг к другу. Встаньте так, чтобы получилась выгнутая дуга… Хорошо, хорошо! – Он повернулся к делегации, посмотрел на нее, нахмурился. – Нет, что-то не так! А, вот оно! Я не вижу ног Аврелии. Хрисогон! Принеси ту золотую скамеечку, которую я стащил у Митридата. Я хочу, чтобы Аврелия стояла на ней. Иди. Живо!
И вот наконец все завершено и диктатор удовлетворен. Сулла опустился в кресло с крокодилами и змеями на невысоком подиуме, накрытом тирским пурпуром, очевидно забыв, что ему подобало бы сидеть в простом курульном кресле из слоновой кости. Не то чтобы кто-либо из присутствующих испытывал желание покритиковать. Важно было то, что сам диктатор очень радовался. А это давало надежду на благоприятный исход.
– Говорите! – приказал он звучным голосом.
– Луций Корнелий, мой сын умирает…
– Громче, Аврелия! Играй так, чтобы слышали зрители с кавеи!
– Луций Корнелий, мой сын умирает! Я пришла с моими друзьями умолять тебя простить его!
– Твои друзья? Все эти люди – твои друзья? – спросил он, удивляясь слегка наигранно.
– Они все – мои друзья. Они присоединяются ко мне и тоже просят, чтобы ты позволил моему сыну вернуться домой, пока он не умер. – Аврелия произнесла эти слова отчетливо, так чтобы ее слышали на воображаемой кавее. Она снова стала собой. Если Сулла хочет греческую трагедию, он ее получит! Она простерла к нему руки, розовая ткань соскользнула и оголила матовую кожу. – Луций Корнелий, Цезарю только восемнадцать лет! Он мой единственный сын!
В ее голосе послышались рыдания. Они дойдут до кавеи, если именно этого хотел Сулла!
– Ты же видел моего сына. Бог! Римский бог! Потомок Венеры, достойный богини! И такой смелый! Разве он не доказал свою смелость, бросив вызов тебе, величайшему человеку в мире? Испугался ли он? Нет!
– О, это великолепно! – воскликнул Сулла. – Я и не знал, что у тебя такой талант, Аврелия! Продолжай так же, продолжай!
– Луций Корнелий, умоляю тебя! Спаси моего сына! – Ей удалось повернуться на крохотной скамеечке, она протянула руки к Фонтее, взглядом умоляя эту женщину поддержать ее игру. – Молю Фонтею, старшую весталку Рима, чтобы она также попросила за моего сына!
К счастью, к этому моменту прочие участники сцены начали выходить из состояния оцепенения и вновь обрели дар речи. Фонтея воздела руки, постаралась придать лицу страдальческое выражение, чего не делала лет с четырех.
– Спаси его, Луций Корнелий! – воскликнула она. – Спаси его!
– Спаси его! – прошептала Фабия.
– Спаси его! – крикнула Лициния.
Семнадцатилетняя Юлия Страбона переиграла всех, залившись слезами.
– Ради Рима, Луций Корнелий! Спаси его ради Рима! – раздался громогласный голос Гая Котты – голос, которым был знаменит его отец. – Мы просим тебя, спаси его!
– Для Рима, Луций Корнелий! – выкрикнул Марк Котта.
– Для Рима, Луций Корнелий! – рявкнул Луций Котта.
Последним оказался Мамерк, который проблеял:
– Спаси его!
Молчание. Одна сторона смотрела на другую. Сулла сидел в своем кресле прямо, правая нога выставлена чуть вперед – классическая римская поза. Подбородок поджат, брови насуплены. Он ждал. И вдруг: «Нет!»
Все действо опять повторилось.
И снова: «Нет!»
Чувствуя себя выжатой, как стираная тряпка, но стараясь играть еще лучше, Аврелия в третий раз принялась умолять диктатора спасти жизнь ее сыну. Голос ее раздирал душу, руки дрожали. Юлия Страбона ревела во весь голос, Лициния выглядела так, словно сейчас присоединится к Юлии. Хор просящих звучал все громче и затих после третьего блеяния Мамерка.
Молчание. Сулла ждал, приняв позу, которую он явно считал позой Зевса, – грозную, царственную, торжественную. Наконец он встал, ступил на край подиума, где и остался, зловеще хмурясь.
Потом он вздохнул, но так, что этот вздох был бы услышан в самом заднем ряду кавеи, и поднял сжатые кулаки к потолку, усеянному великолепными звездами.
– Ну хорошо, пусть будет по-вашему! – воскликнул он. – Я пощажу его! Но предупреждаю! В этом мальчишке я вижу много Мариев!
После чего он, качнувшись, словно молодой козлик, соскочил с подиума и радостно запрыгал вдоль бассейна:
– О, мне это было необходимо! Замечательно, замечательно! Я не испытывал такого удовольствия с тех самых пор, как спал между моей мачехой и любовницей! Быть диктатором – это не жизнь! У меня даже нет времени посетить театр! Но это лучше любой пьесы, и я был режиссером! Вы все очень хорошо играли. Кроме тебя, Мамерк. Сначала ты все испортил своей praetexta, а потом стал издавать такие странные звуки. Ты зажат, дружище, слишком зажат! Ты должен постараться вести себя естественно!
Подойдя к Аврелии, Сулла помог ей сойти со скамеечки из цельного золота, после чего крепко обнял:
– Чудесно, чудесно! Ты выглядела как Ифигения в Авлиде, моя дорогая.
– А чувствовала себя торговкой в миме.
Диктатор совсем забыл про ликторов, которые с деревянными лицами стояли по обе стороны пустого кресла с крокодилами. Ничто в работе больше не удивит их!
– А теперь – в триклиний, и устроим вечеринку! – сказал диктатор, испугав всех стоявших перед ним. Одной рукой он обнял пришедшую в ужас Юлию Страбону. – Не плачь, глупенькая, все хорошо! Я просто пошутил.
Он выразительно посмотрел на Мамерка и подтолкнул к нему Юлию Страбону:
– Мамерк, возьми свой носовой платок и вытри ей лицо.
Затем Сулла вновь обнял Аврелию:
– Великолепно! Действительно великолепно! Знаешь, ты должна носить только розовое.
Ослабевшая до того, что у нее дрожали ноги, Аврелия нахмурилась и сказала, глядя в пол:
– «Я вижу в нем много Мариев!» Лучше бы сказал: «Я вижу в нем много Сулл!» Было бы ближе к истине. Он совсем не похож на Мария, но иногда бывает очень похож на тебя.
Далматика и Корнелия Сулла ожидали снаружи, совершенно ошарашенные. Когда ушли ликторы, они не слишком удивились, но потом они видели, как уносят подиум и пурпурное покрывало, египетское кресло и, наконец, золотую скамейку. Теперь все смеялись – почему плакала Юлия Страбона? – и Сулла обнимал за плечи Аврелию, которая не переставала улыбаться.
– Вечеринка! – выкрикнул Сулла, кинулся к жене, взял в руки ее лицо и поцеловал. – У нас будет вечеринка, и я собираюсь напиться!
Только спустя некоторое время Аврелия поняла, что ни один из «актеров», разыгравших ту невероятную сцену, не нашел ничего унизительного в сочиненной Суллой драме и не посчитал, что Сулла умалил свое достоинство, поставив эту сцену. Как бы то ни было, эффект оказался противоположный. Разве можно не бояться человека, которому безразлично, как он выглядит?
Никто из участников спектакля никому не рассказал эту историю, не нажил на ней капитала, не поведал и о вечеринке у Суллы, не обсуждал пикантные подробности над бокалом разбавленного водой вина со сластями. И не из страха за свою жизнь, а большей частью потому, что Рим вряд ли когда-нибудь поверит такому.
Когда Цезарь вернулся домой, то сразу же ощутил на себе последствия одноактной пьесы, разыгранной его матерью. Сулла прислал своего личного врача Луция Тукция осмотреть больного.
– Честно говоря, состояние Суллы – плохая рекомендация для врача, – сказала Аврелия Луцию Декумию. – Мне остается только надеяться, что без Луция Тукция здоровье Суллы было бы гораздо хуже.
– Он – римлянин, – ответил Луций Декумий, – а это уже кое-что. Грекам я не доверяю.
– Греческие врачи очень знающие.
– По части теории и этики. Они лечат своих пациентов новыми идеями, а не старыми проверенными средствами. Старые средства самые лучшие. Я вот, например, когда угодно готов принять толченых сырых пауков со снотворным порошком!
– Что ж, Луций Декумий, как ты сказал, этот врач – римлянин.
Поскольку в этот момент у комнаты Цезаря появился врач, разговор прекратился. Тукций был небольшого роста, кругленький, гладенький, чистенький. Он был главным хирургом в армии Суллы, и именно он направил Суллу в Эдепс, когда тот заболел в Греции.
– Полагаю, неглупая женщина в Нерсах оказалась права: твой сын действительно страдал неизвестной формой малярии, – поведал он оживленно. – Ему повезло. Не многие выздоравливают после нее.
– А он выздоровеет? – нетерпеливо спросила Аврелия.
– Да, конечно. Кризис давно миновал. Но болезнь ослабила ток его крови. Поэтому он такой бледный и слабый.
– И что же нам делать? – сварливо спросил Луций Декумий.
– Вообще-то, у людей, потерявших много крови от ран, такие же симптомы, как у Цезаря, – беззаботно проговорил Тукций. – В подобных случаях если они не умирают сразу, то постепенно выздоравливают сами по себе. Но я считаю полезным кормить их раз в день печенью ягненка. Чем моложе животное, тем быстрее идет выздоровление. Я рекомендую Цезарю употреблять печень ягненка и выпивать каждый день по три яйца в козьем молоке.