– И никаких лекарств? – подозрительно спросил Луций Декумий.
– Лекарство не вылечит болезнь Цезаря. Как и греческие врачи из Эдепса, я верю, что в большинстве случаев питание полезнее лекарств, – твердо ответил Луций Тукций.
– Видишь? Все-таки он грек! – воскликнул Луций Декумий, когда врач ушел.
– Мне все равно, – живо отреагировала Аврелия. – Я буду следовать его рекомендациям, хотя бы в течение одного промежутка между базарными днями. Потом посмотрим. Но мне этот совет кажется дельным.
– Я лучше пойду на овечий рынок, – сказал Луций Декумий, который любил Цезаря больше, чем своих сыновей. – Куплю ягненка и прослежу, чтобы его зарезали при мне.
Но настоящим препятствием явился сам пациент, который наотрез отказался есть сырую печень ягненка, а смесь яйца с козьим молоком выпил с таким отвращением, что его вырвало.
Слуги устроили совещание с Аврелией.
– Печень обязательно должна быть сырой? – осведомился повар Мург.
Аврелия растерялась:
– Не знаю. Я просто подумала, что она должна быть сырой.
– Тогда, может быть, послать за Луцием Тукцием и спросить его? – предложил управляющий Евтих. – Цезарь не очень привередлив. Скорее консервативен. Однако я заметил вот что: он не любит пищу с сильным запахом. Например, яйца. Что же касается сырой печени – фу! Она воняет!
– Позволь мне сварить печень, а в молочную смесь с яйцом добавить сладкого вина, – попросил Мург.
– А как ты приготовишь печень? – спросила Аврелия.
– Я ее порежу на тонкие ломтики, каждый ломтик посолю, обваляю в муке и слегка поджарю на большом огне.
– Хорошо, Мург, я отправлю кого-нибудь к врачу рассказать ему, как ты намерен поступить, – решила мать больного.
Пришел ответ: «Добавьте что хотите в смесь и, конечно, поджарьте печень!»
После этого пациент стал соблюдать положенную диету, но без малейшего удовольствия.
– Что бы ты ни говорил об усиленном питании, Цезарь, я думаю, что оно идет тебе на пользу, – был вердикт его матери.
– Я знаю, что это так! Как ты думаешь, почему я ем эту гадость? – раздраженно ответил больной.
Как только рассвело, Аврелия села возле ложа сына с упрямым выражением на лице, говорившим о том, что она не сдвинется с места, пока не получит ответы на некоторые вопросы.
– Ну хорошо. Что все-таки случилось? – спросила она.
Сжав губы, Цезарь смотрел через открытое окно в гостиной матери в сад Гая Матия, который тот развел на дне светового колодца.
– Моя первая самостоятельная авантюра закончилась полным крахом, – сказал он наконец. – Пока все остальные вели себя с поразительной храбростью, я валялся как бревно, безмолвный, неподвижный. Героем был Бургунд, а героинями – ты, мама, и Рия.
Аврелия спрятала улыбку:
– Вероятно, это должно стать тебе наукой, Цезарь. Великий Бог, которому ты по-прежнему служишь, почувствовал, что тебе пора преподать урок – урок, которого ты никогда не желал учить: человек не может сражаться с богами. Греки были правы, говоря о гордыне. Человек, обуреваемый гордыней, отвратителен.
– Неужели мне настолько свойствен этот порок? Ты и вправду думаешь, что это уже гордыня? – удивился Цезарь.
– О да. В тебе уйма ложной гордости.
– Не вижу абсолютно никакой связи между гордыней и тем, что произошло в Нерсах, – упрямо сказал Цезарь.
– Греки назвали бы это гипотетической связью.
– Ты, наверно, хотела сказать – философской.
Поскольку с образованием у Аврелии все было в порядке, она пропустила его замечание мимо ушей.
– Ты искушаешь богов. Гордыня – это желание человека диктовать богам свою волю. Она нашептывает тебе, что ты выше других людей. Мы, римляне, знаем: боги не прибегают к личному вмешательству. Юпитер Всеблагой не говорит человеческим голосом, и меня никто не убедит, что Юпитер, который является людям во сне, – это не пустые сновидения. Нет, боги лишь направляют естественный ход человеческой жизни. Они наказывают гордецов обыденными вещами. Ты вот заболел. И я верю, что тяжесть твоего недуга – прямое указание на непомерность твоей гордыни. Лихорадка чуть не убила тебя!
– Ты усматриваешь божественный промысел в столь отвратительном событии! Я считаю, что переносчиком заразы было земное существо. И ни один из нас не может доказать, кто прав. Так в чем же дело? А дело в том, что я потерпел неудачу в моей первой попытке самостоятельно управлять своей жизнью. Я был пассивным объектом приложения героических усилий, в которых не принимал ровным счетом никакого участия.
– О Цезарь, неужели ты никогда не научишься?
Засияла чарующая улыбка.
– Наверное, никогда, мама.
– Сулла хочет тебя видеть.
– Когда?
– Как только ты достаточно окрепнешь. Я пошлю к нему человека, чтобы он назначил день.
– Тогда завтра.
– Нет, после следующего рыночного дня.
– Завтра.
Аврелия вздохнула:
– Ну хорошо. Завтра.
Цезарь настаивал на том, что отправится к Сулле один, без провожатых, и когда он обнаружил, что на некотором расстоянии от него все-таки идет Луций Декумий, стараясь не попадаться ему на глаза, он отослал его домой таким тоном, что Луций Декумий не посмел ослушаться.
– Я устал быть под вечным присмотром, когда надо мной кудахчут! – кричал он, пугая прохожих. – Оставьте меня в покое!
Дорога была трудная, но к дому Суллы Цезарь подошел еще полный сил. Он быстро поправлялся.
– Я вижу, ты в тоге, – сказал Сулла, сидевший за столом. Он показал на laena и apex, аккуратно разложенные на ложе. – Я сохранил их для тебя. У тебя нет запасных?
– Во всяком случае, второго apex у меня нет. Это был подарок моего дорогого благодетеля Гая Мария.
– А apex Мерулы не подходил?
– У меня большая голова, – очень спокойно ответил Цезарь.
Сулла хихикнул:
– Верю!
Он посылал человека к Аврелии выведать, знал ли Цезарь о второй части предсказания, и, получив отрицательный ответ, решил, что из его уст Цезарь этого не услышит. Но он повел речь о Марии. Сулла изменил свое решение по двум причинам. Первая – ставшие ему известными обстоятельства фламината Цезаря, вторая – одноактная пьеса (и последующая вечеринка), которая сильно его порадовала. Это настолько взбодрило Суллу, что даже месяц спустя он все еще вспоминал отдельные, самые интересные моменты. После этого он смог с новой энергией взяться за исполнение своих обязанностей.
Да, в тот момент, когда внушительная делегация вошла в его атрий столь торжественно и театрально, Сулла словно выпрыгнул из самого себя, из своей страшной скорлупы, из безрадостной, тяжелой жизни. На какое-то время реальность исчезла, и он окунулся в потрясающую живую картину. И с того дня у него снова появилась надежда. Он знал, что это закончится. Он знал, что волен сделать то, что ему очень хотелось: скрыть себя и свое безобразие в мире бурного веселья, волшебства, праздности, игры, развлечений и бурлеска. Он избавится от этой однообразной, скучной работы и погрузится в совсем другое, бесконечно более желанное будущее.
– Ты наворотил тысячу ошибок, когда сбежал, Цезарь, – заговорил Сулла довольно дружелюбно.
– Нет нужды напоминать мне об этом. Я и сам понимаю.
– Ты слишком привлекателен, чтобы быть незаметным, к тому же склонен к позерству, – принялся перечислять Сулла, загибая пальцы. – Гигант Бургунд, твой великолепный конь, твое симпатичное лицо, твое природное высокомерие… мне продолжать?
– Нет, – с печальным видом ответил Цезарь. – Я уже слышал об этом от матери и от других.
– Хорошо. Однако готов поспорить, они не дали тебе того совета, который намерен дать тебе я. Этот совет, Цезарь, – принять свою судьбу. Если ты человек выдающийся, если не можешь слиться с окружением, то не пускайся в необдуманные путешествия, требующие неприметности. Впрочем, ты, конечно, можешь сделаться галлом, как я однажды. Я вернулся с торком на шее и считал это великой удачей. Но Гай Марий был прав. Эта вещь обращала на себя внимание, а мне этого не хотелось. Поэтому я перестал носить торк. Я был римлянином, а не галлом. И Фортуна благоволила ко мне, а не к этому бездушному куску золота, каким бы красивым он ни был. Куда бы ты ни отправился, тебя заметят. Как и меня. Поэтому учись действовать с учетом своей натуры и внешности. – Сулла хмыкнул, слегка удивленный. – Какой я благонамеренный! Я же почти никогда не даю хороших советов!
– Благодарю за совет, – искренне отозвался Цезарь.
Диктатор отмахнулся:
– Я хочу знать, почему Гаю Марию вздумалось сделать тебя flamen Dialis?
Цезарь помолчал, подбирая слова. Он понимал, что его ответ должен быть логичным и беспристрастным.
– Гай Марий имел возможность достаточно хорошо узнать меня за те месяцы, что я провел с ним после его второго удара, – начал он.
Сулла сразу прервал его:
– Сколько лет тебе было тогда?
– Десять, когда я впервые пришел к нему, и двенадцать, когда все закончилось.
– Продолжай.
– Меня интересовало все, что он мог рассказать о солдатской службе. Я слушал его очень внимательно. Он научил меня ездить верхом, владеть мечом, метать копье, плавать. – Цезарь криво улыбнулся. – В те дни у меня были большие амбиции относительно военной службы.
– Поэтому ты и слушал очень внимательно?
– Да, конечно. И я думаю, у Гая Мария сложилось впечатление, что я хочу превзойти его.
– А почему он так подумал?
Другой покаянный взгляд.
– Потому что я сам сказал ему об этом!
– Хорошо. Перейдем к фламинату. Объясни подробно.
– Я не могу дать тебе логичного ответа, правда. Я считаю, что он превратил меня во фламина Юпитера, чтобы помешать мне сделать военную или политическую карьеру, – произнес Цезарь, чувствуя себя неловко. – Такой ответ продиктован не тщеславием. У Гая Мария тогда не все в порядке было с головой. Может быть, он просто вообразил это.
– Ну что же… – сказал Сулла с непроницаемым лицом. – Поскольку он мертв, мы никогда не узнаем истинной причины, не так ли? Однако твоя теория имеет под собой разумные основания. Гай Марий всегда боялся, что его затмит тот, кто может это сделать по праву рождения. Старинные и великие имена. А его имя было новым, и он чув