ствовал себя несправедливо ущемленным. Потому что он был «новым человеком». Возьмем, к примеру, пленение мною царя Югурты. Ты знаешь, он приписал заслугу себе! А это было моих рук дело и моего ума! Если бы я не захватил тогда Югурту, война в Африке не закончилась бы так быстро. Кузен твоего отца, Катул Цезарь, хотел воздать мне должное в своих мемуарах, и его ошикали.
Даже если бы от этого зависела жизнь Цезаря, он ни словом, ни взглядом не выдал бы своего мнения по поводу этой удивительной версии пленения царя Югурты. Сулла был тогда всего лишь легатом Мария! Какой бы блестящей ни была финальная операция, пленение царя Югурты было заслугой Мария! Именно Марий послал Суллу на задание, именно Марий был главнокомандующим в той войне. Естественно, главнокомандующий не в состоянии делать все сам – для этого у него имеются легаты. Цезарь понимал, что слышит сейчас одну из самых ранних версий того, что станет впоследствии официальной историей: Марий проиграл, Сулла победил. По одной-единственной причине. Потому что Сулла пережил Мария.
– Ясно, – промолвил Цезарь и замолчал.
Помедлив немного, Сулла встал с кресла и прошел к ложу, где лежало одеяние flamen Dialis. Он поднял шлем из слоновой кости, украшенный острым зубцом и диском из шерсти, и стал перекидывать его с руки на руку.
– Ты сделал в шлеме хорошую подкладку, – заметил он.
– В нем очень жарко, Луций Корнелий, а я не люблю потеть, – объяснил Цезарь.
– И часто меняешь подкладку? – спросил Сулла, поднеся шлем к носу и нюхая его. – Пахнет приятно. О боги, как порой воняет воинский шлем! Я видел, как кони воротили морды, когда им предлагали напиться из шлема.
Еле заметная гримаса промелькнула на лице Цезаря, но он пожал плечами и постарался превратить все в шутку.
– Издержки войны, – заметил он беспечно.
Сулла ухмыльнулся:
– Интересно будет посмотреть, как ты справишься с такими издержками, мальчик! Ведь ты немного педант, не так ли?
– В некоторых случаях – возможно, – ровным голосом ответил Цезарь.
Apex вернулся на ложе.
– Значит, ты ненавидишь свою жреческую должность, а? – спросил Сулла.
– Я ее ненавижу.
– И все же Гай Марий настолько боялся мальчика, что связал его этой должностью.
– Могло показаться и так.
– Помню, в семье говорили, будто ты очень умный и разбираешь любой почерк. Это так?
– Да.
Подойдя к столу, Сулла порылся в документах и письмах, отыскал нужный и протянул Цезарю:
– Читай.
Взглянув на текст, Цезарь понял, почему Сулла выбрал для испытания именно это письмо. Написано было отвратительно: буквы налезали одна на другую, знаки препинания отсутствовали, так что письмо представляло собой сплошные бессмысленные каракули:
Ты меня не знаешь Сулла но я хочу тебе кое-что сказать и это то что есть один человек из Лукании по имени Марк Апоний у которого есть в Риме богатое имущество и я просто хочу чтобы ты знал что Марк Красс включил этого человека Апония в список чтобы захапать его имущество по дешевке на аукционе и это он сделал ради двух тысяч сестерциев.
Друг
Цезарь закончил читать и посмотрел на Суллу. Глаза его весело блестели.
Сулла, откинув голову, расхохотался:
– Я так и думал! И мой секретарь тоже предполагал нечто подобное. Спасибо, Цезарь. Ты ведь раньше не видел этого письма и не мог подготовиться?
– Совершенно верно.
– Ужасно, когда не можешь все делать сам, – сдержанно заметил Сулла. – Это самое плохое, что есть в должности диктатора. Я вынужден использовать агентов – задача слишком трудная. Человеку, упомянутому в письме, я доверял. Я знал, что он жаден, но не подозревал, что жадность его до такой степени вопиющая.
– В Субуре все знают Марка Лициния Красса.
– В связи с поджогами – горящими инсулами?
– Да. Его пожарные команды прибывают не прежде, чем он дешево купит имущество погорельцев, и только после этого тушат огонь. Красс становится самым богатым домовладельцем в Субуре. И самым непопулярным. Но на инсулу моей матери он рук не наложит! – поклялся Цезарь.
– На имуществе внесенных в списки он тоже больше не наживется, – резко проговорил Сулла. – Он порочит мое имя. Я предупреждал его! Он не послушал. Я больше не хочу его видеть. Пусть хоть сдохнет.
Неловко было выслушивать все это. Какое дело Цезарю до трудностей диктатора с его подручными? У Рима больше никогда не будет диктатора! Но Цезарь все ждал, надеясь, что рано или поздно Сулла перейдет к делу. Он чувствовал, что все эти посторонние разговоры были просто способом испытать его терпение, а возможно, и помучить.
– Твоя мать не знает этого, и ты тоже, но я не приказывал убивать тебя, – заговорил диктатор.
Цезарь удивленно посмотрел на Суллу:
– Не приказывал? Но некий Луций Корнелий Фагита говорил Рии совсем другое! Он ушел с тремя талантами из денег моей матери – якобы за то, что пощадил меня, когда я был болен. Ты только что говорил мне, как ужасна необходимость прибегать к услугам жадных агентов. Что ж, как вверху, так и внизу.
– Я запомню его имя, и твоей матери вернут деньги, – сказал Сулла, явно рассерженный, – но дело не в этом. Дело в том, что я вообще не приказывал тебя убивать! Я приказал доставить тебя ко мне живым, чтобы задать те вопросы, которые я сейчас задавал.
– А после этого убить меня.
– Сначала я так и собирался поступить.
– Но потом ты дал слово, что не убьешь меня.
– Полагаю, ты не изменил свое решение относительно развода с дочерью Цинны.
– Нет. Я никогда не разведусь с ней.
– Это ставит Рим перед трудной проблемой. Я не могу приказать убить тебя, ты не хочешь быть фламином Юпитера, ты не разведешься с дочерью Цинны, потому что она – способ избавиться от жреческих обязанностей. И не трудись пускаться в высокопарные рассуждения о чести, этике, принципах!
И вдруг его обезображенное болезнью лицо стало таким невероятно старым… Губы втянулись внутрь беззубого рта, потом зашлепали, словно что-то обсуждали сами с собою. Сулла был похож на Сатурна, размышлявшего, целиком ли проглотить очередного ребенка.
– Твоя мать рассказала тебе о том, что здесь произошло?
– Только то, что ты пощадил меня. Ты же ее знаешь.
– Аврелия – необыкновенная. Ей нужно было родиться мужчиной.
Самая обаятельная в мире улыбка озарила лицо Цезаря.
– Ты все время это говоришь! Должен признаться, я рад, что она – женщина.
– Я тоже, я тоже! Если бы она была мужчиной, мне пришлось бы приглядывать за своими лаврами. – Сулла хлопнул себя по бедрам и наклонился вперед. – Итак, мой дорогой Цезарь, ты продолжаешь оставаться проблемой для всех жреческих коллегий. Что нам с тобой делать?
– Освободи меня от фламината, Луций Корнелий. Больше ты ничего не сможешь для меня сделать, разве что убить меня, а это будет означать нарушение данного тобою слова. Я не верю, что ты нарушишь его.
– Почему ты так уверен, что я сдержу обещание?
Цезарь удивленно поднял брови:
– Я – патриций, как и ты! Но что еще важнее, я – из Юлиев. Ты никогда не нарушишь слова, данного такому высокорожденному патрицию, как я.
– Да, это верно. – Диктатор откинулся в кресле. – Члены коллегии жрецов постановили, Гай Юлий Цезарь, освободить тебя от твоих обязанностей, как ты и предполагал. Я не могу говорить за остальных, открою лишь, почему лично я принял это решение. Думаю, Юпитер Всеблагой не хочет, чтобы ты был его особым жрецом. Возможно, у него в отношении тебя другие планы. Не исключено, что вся эта история с пожаром храма – его способ освободить тебя. В точности я этого не знаю. Я лишь ощущаю – нутром. Гай Марий был самым длинным испытанием в моей жизни – словно греческая Немезида. Так или иначе, ему удалось испортить мои лучшие дни. И по причинам, в которые я не хочу вдаваться, Гай Марий приложил огромные усилия, чтобы посадить на цепь тебя. Я вот что скажу тебе, Цезарь. Если он хотел посадить тебя на цепь, то я намерен тебя освободить. Я буду смеяться последним. И ты дашь мне такую возможность.
Никогда Цезарь не ждал спасения от жрецов. Гай Марий приковал его, а Сулла освободит. Пристально глядя на Суллу, Цезарь уверился в том, что его отпускают только по этой самой причине: Сулла хотел посмеяться последним. Итак, в конце концов Гай Марий сам оказался виновником своего поражения.
– Я и мои коллеги-жрецы – мы находим, что в ритуалах твоего посвящения во фламины Юпитера могли быть упущения. Никто из очевидцев сейчас не может быть абсолютно уверен в том, что все прошло как должно. Даже сомнения достаточно, если принять во внимание кровавый ужас тех дней. Поэтому мы пришли к выводу, что тебя следует освободить от этой должности. Однако, пока ты жив, мы не можем назначить другого фламина Юпитера из опасения совершить ошибку. – Сулла положил ладони на стол. – Лучше всего использовать оговорку, избавляющую от ответственности. Существовать без фламина Юпитера – серьезное неудобство, но Юпитер Всеблагой Всесильный – это Рим, и он желает соблюдения законности. Поэтому, пока ты жив, Гай Юлий Цезарь, другие жрецы будут исполнять твои обязанности, служа Юпитеру.
Теперь Цезарь должен был что-то сказать. Он облизал губы.
– Это кажется справедливым и разумным выходом, – произнес он.
– Мы тоже так думаем. Однако это значит, что твое членство в сенате прекращается с того момента, когда Великий Бог даст свое согласие. Чтобы получить его согласие, ты должен принести в жертву Юпитеру Всеблагому белого вола. Если жертва будет принята, твой фламинат завершится. Если что-то пойдет не так, будем снова думать. Великий понтифик и rex sacrorum совершат ритуал. – В блеклых холодных глазах Суллы почему-то мелькнула и пропала веселая искорка. – Потом ты устроишь для всех жрецов угощение в храме Юпитера Статора на Верхнем форуме. Эта жертва и угощение явятся искуплением твоей вины за те неудобства, которые Великий Бог вынужден будет терпеть, лишившись своего жреца.
– Я буду счастлив подчиниться, – произнес Цезарь.