– Если все пройдет хорошо, ты свободен. Ты можешь быть женат на ком хочешь, даже на дочери Цинны.
– Я так понимаю, что никаких изменений в гражданском статусе Цинниллы не произошло? – холодно спросил Цезарь.
– Конечно нет! Если бы она стала римской гражданкой, ты носил бы laena и apex до конца своих дней! Я даже не ожидал от тебя, мальчик, такого вопроса.
– Я спросил, Луций Корнелий, потому, что lex Minicia автоматически распространится и на наших с ней детей. А это совершенно неприемлемо. Я не был внесен в списки. Почему должны страдать мои дети?
– Да, понимаю, – сказал диктатор, ничуть не задетый таким выпадом. – По этой причине я внесу изменения в свой закон, чтобы защитить таких людей, как ты. Lex Minicia de liberis будет применяться только к детям поименованных в проскрипционных списках. Если один из супругов – римлянин, тогда их совместные дети останутся римлянами. – Он нахмурился. – Следовало это предусмотреть. Но этого не было сделано. Вот что бывает, когда законы издаются в спешке. Но то, каким образом мое внимание было привлечено к этому, публично поставило меня в смешное положение. И все по твоей вине, мальчик. И по вине твоего глупого дяди Котты. Толкование моих законов должно быть в пользу детей тех, кто занесен в списки.
– Я рад этому, – усмехнулся Цезарь. – Теперь я вырвался из лап Гая Мария.
– Да, это так.
Сулла вдруг принял деловой вид и поменял тему:
– Митилена отказывается платить римлянам дань. В данный момент там правит мой проквестор Лукулл, но я назначил Терма претором провинции Азия. Его первым заданием будет подавить бунт в Митилене. Ты сказал, что предпочитаешь военную службу, поэтому я посылаю тебя в Пергам к Терму. Надеюсь, ты проявишь себя, Цезарь, – сказал Сулла официальным тоном. – От того, насколько успешно ты выполнишь обязанности младшего военного трибуна, зависит окончательное решение по твоему делу. Никто в истории Рима не пользуется таким почетом, как военный герой. Я намерен возвеличивать всех подобных людей. Они получат привилегии и почести, каких не будет у других. Если ты совершишь подвиги на поле боя, я и тебя возвеличу. Но если ты не справишься, я зарою тебя по уши в землю – так, как Гаю Марию и не снилось.
– Это справедливо, – сказал Цезарь, довольный решением.
– И еще одно, – лукаво взглянув на Цезаря, добавил Сулла. – Твой конь. Животное, на котором ты, будучи фламином Юпитера, повсюду разъезжал вопреки всем законам Великого Бога.
Цезарь весь напрягся:
– Да?
– Я слышал, ты намерен выкупить коня. Ты этого не сделаешь. Я приказываю тебе ездить на муле. Мул был достаточно хорош для меня. Он подойдет и тебе.
В голубых глазах, так похожих на глаза диктатора, вспыхнуло желание убить Суллу на месте. Но… «О нет! – сказал себе Цезарь. – Ты не поймаешь меня на этом, Сулла!»
– Ты воображаешь, Луций Корнелий, что я считаю ниже моего достоинства ездить на муле? – громко спросил он.
– Не имею ни малейшего понятия, что ты считаешь ниже твоего достоинства.
– Я – лучший наездник, – спокойно сказал Цезарь, – а ты, как я слышал, худший. Но если мул хорош для тебя, то для меня он даже более чем хорош. Искренне благодарю тебя за понимание. И за твою проницательность.
– Теперь можешь идти, – сказал Сулла, никак не отреагировав на выпад Цезаря. – Когда будешь уходить, пожалуйста, пошли ко мне моего секретаря.
Эта легкая вспышка раздражения слегка приуменьшила благодарность Цезаря за предоставленную ему свободу. «Не было ли это заранее обдуманным шагом? Кажется, Сулла с самого начала планировал закончить беседу этим гнусным условием про мула, – с удивлением соображал Цезарь. – Сулла не хочет, чтобы я был ему благодарен. Ему не нужно, чтобы сын Аврелии попал в зависимость от него. Один из Юлиев обязан одному из Корнелиев? Насмешка над патрициатом!» И, поняв это, Цезарь стал куда лучше думать о Луции Корнелии Сулле: «Он действительно меня освободил! Он дал мне жизнь, с которой я волен делать все, что захочу – или смогу. Он никогда мне не понравится. Но ведь было время, когда я чувствовал, что смог бы полюбить его».
Потом Цезарь подумал о Буцефале и заплакал.
– Сулла мудр, Цезарь, – сказала Аврелия, полностью одобрив решение диктатора. – Тебе предстоят большие траты. Ты должен купить белого вола, безукоризненного, без единого изъяна. А за такого придется заплатить не меньше пятидесяти тысяч. Угощение для всех жрецов и авгуров встанет тебе вдвое дороже. Потом – приобрести снаряжение для Азии. Да еще поддерживать свой статус. Я помню, как твой отец говорил, что младшие военные трибуны презирают тех, кто не может позволить себе роскошь и экстравагантность. Ты не богат. Доход от твоей земли накапливался со времени смерти отца. У тебя не было нужды тратить его. Теперь все изменится. Выкуп Буцефала – это лишние расходы. В конце концов, тебя не будет здесь, чтобы носиться на нем. Тебе надлежит ездить на муле, пока Сулла не отменит приказа. И ты можешь подобрать великолепного мула не дороже десяти тысяч.
Взгляд, брошенный на мать, отнюдь не говорил о послушании, но Цезарь не промолвил ни слова, и если он и мечтал о своем коне и скучал по нему, то держал это в себе.
Несколько дней спустя состоялось искупительное жертвоприношение. К этому времени Цезарь уже собрался в путь, чтобы приступить к выполнению обязанностей младшего военного трибуна под командованием Марка Минуция Терма, наместника провинции Азия. Угощение должно было состояться в храме Юпитера Статора, а ритуал искупления – перед алтарем, воздвигнутым у подножия лестницы, ведущей в храм Юпитера Всесильного на Капитолии.
Одетый в тогу (его laena и apex были отданы жрецам на хранение до тех пор, пока не будет построен новый храм Юпитера, куда их следовало поместить), Цезарь сам вывел белоснежного вола из стойла, провел по Большой Субуре и Аргилету. Хотя можно было обойтись лентами, обвив ими великолепные рога, Цезарь не стал экономить: рога животного он покрыл золоченой фольгой. На шее вола висела гирлянда из самых экзотических и дорогих цветов, между рогами лежал венок из белых роз. Копыта вола тоже были позолочены, хвост обвит золотыми лентами и цветами. Цезаря сопровождали его гости: Котты, Гай Матий, Луций Декумий с сыновьями и бóльшая часть братьев из таверны на перекрестке – все в тогах. Аврелии не было. Женщинам запрещалось присутствовать при любом жертвоприношении Юпитеру Всеблагому, который был богом римлян-мужчин.
Представители разных жреческих коллегий собрались возле алтаря. Помощники жрецов, которые должны были зарезать вола, ждали рядом. Хотя в обычае было заранее давать жертвенному животному сонное снадобье, Цезарь отказался сделать это: Юпитеру следует предоставлять любую возможность продемонстрировать свое удовлетворение или недовольство. Этот факт немедленно стал известен всем. А белый вол, без единого пятнышка или изъяна, зорким взглядом смотрел на всех и шел твердым шагом, важно размахивая хвостом, – очевидно, ему нравилось быть в центре внимания.
– Ты с ума сошел, мальчик! – прошептал Гай Аврелий Котта, когда ожидающая толпа стала расти, покрыв крутой Капитолийский холм. – Все будут видеть это животное, а ты не дал ему сонного зелья! Что ты будешь делать, если вол взбунтуется?
– Он будет вести себя хорошо, – спокойно ответил Цезарь. – Он знает, что от него зависит моя судьба. Все должны стать свидетелями тому, что я безропотно подчиняюсь воле Великого Бога. – Цезарь чуть слышно хихикнул. – Кроме того, я – один из фаворитов Фортуны, мне сопутствует удача!
Цезаря окружили. Он отошел в сторону, к бронзовой треноге, на которой был приготовлен таз с водой, и вымыл руки. То же проделали великий понтифик (Метелл Пий Свиненок), rex sacrorum, царь священнодействий (Луций Клавдий), и еще двое главных жрецов: фламин Марса (принцепс сената Луций Валерий Флакк) и фламин Квирина (недавно назначенный Мамерк). Теперь, когда тело и одежда были церемониально чисты, жрецы подняли складки своих тог, лежащие на плечах, и покрыли ими головы. Как только они это сделали, их примеру последовали остальные.
Великий понтифик подошел к алтарю:
– О могущественный Юпитер Всеблагой Всесильный! Если ты желаешь, чтобы так обращались к тебе, назову тебя так, если нет – назову любым другим именем, какое ты изберешь! Прими жертву от твоего слуги Гая Юлия Цезаря, от того, кто был твоим фламином, а теперь желает искупить вину за свое неправильное назначение, которое он принял не по доброй воле. Он желает, чтобы ты знал об этом!
Свиненок выговорил все это громко, без единой запинки, и отступил назад, бросив яростный взгляд на Суллу, которому удалось сохранить строгое выражение лица. Эта безупречная речь стоила Свиненку нескольких дней упорной тренировки, более изнурительной, чем военная муштра.
Младшие жрецы сняли с вола цветы, золотую фольгу и тщательно скатали в плотный шар. Они работали, не обращая внимания на Цезаря, который выступил вперед и положил руку на влажный розовый нос своей жертвы. Темно-рубиновые глаза под сенью длинных густых ресниц, бесцветных, как кристалл, смотрели на Цезаря, и Цезарь не почувствовал дрожи недовольства при прикосновении.
Он стал молиться. Голос его звучал намного выше его природного тона, так что каждое слово доходило до самых дальних рядов присутствующих.
– О могущественный Юпитер Всеблагой Всесильный! Если ты желаешь, чтобы так обращались к тебе, назову тебя так, если нет – назову любым другим именем, какое ты изберешь! О великий бог или богиня – какой пол пожелаешь ты избрать, о ты, являющийся духом Рима! Прими, молю тебя, в дар это священное животное, которое я приношу тебе в знак искупления за мое неправомерное назначение твоим фламином. Молю тебя освободить меня от моих клятв и дать мне возможность служить тебе на другом поприще. Я подчинюсь твоей воле, но предлагаю тебе это самое лучшее, самое большое и самое сильное живое существо, надеясь, что ты удовлетворишь мою просьбу.