– Ладно, – уверенно сказал Помпей, – распрягите их и проведите в ворота по одному. Заставьте их опустить голову.
– Их не учили так делать, – возразил ошеломленный погонщик.
– Мне все равно, учили ли их срать через игольное ушко! – взорвался Помпей. Лицо его сделалось красным, словно вымазанное киноварью. – Просто сделайте это!
Первый слон отказался наклонить голову.
– Надавите на голову и заставьте его! – приказал Помпей.
Но ни давление, ни сидение на его бивнях не убедило животное пригнуться. Вместо этого слон разозлился. Его состояние передалось остальным слонам, двое из которых все еще были впряжены в колесницу. Они попятились назад, и колесница грозила наехать на одетых в львиные шкуры знаменосцев Помпея.
Пока погонщики пытались выполнить приказание Помпея, тот стоял, изрыгая проклятия и такие угрозы, от которых глаза погонщиков в ужасе стекленели. Но все напрасно. Слоны не желали проходить в ворота.
Прошел час. В воротах показался Варрон. Он явился узнать, что случилось. Он шел с другими сенаторами в первых рядах процессии.
Одного взгляда оказалось достаточно. Варрону вдруг захотелось упасть на дорогу и покатиться со смеху. Но этого он сделать не мог: взгляд Помпея посоветовал ему воздержаться от неуместного веселья, если ему не надоело жить.
– Отправь Скаптия и нескольких его людей в конюшни за лошадьми, – твердо распорядился Варрон. – Хватит, Магн, перестань беситься и подумай! Остальные участники парада уже дошли до Форума, и никто не знает, почему ты не следуешь за ними. Сулла сидит на подиуме храма Кастора и все больше волнуется, а устроители пира в храме Юпитера Статора рвут на себе волосы!
Помпей сел на грязный булыжник мостовой в своем триумфальном наряде и разрыдался. Варрон сам послал людей за лошадьми и проследил, чтобы слонов отцепили от колесницы. К этому времени на сцене появилось несколько огородников с Прямой улицы, вооруженных лопатами и тачками. Они намеревались собрать то, что считалось лучшим удобрением в мире. Беззаботно заняв позицию между огромных ног толстокожих гигантов, они деловито выгребали навозные лепешки размером с круг арпинского сыра. Только спешка и чувство сострадания не позволяли Варрону расхохотаться, когда он кричал и понукал всех. Наконец погонщики повели своих подопечных к Овощному рынку – никто не мог заставить их вернуться по пути, которым они пришли.
Тем временем первая половина процессии остановилась на Римском форуме напротив внушительного ионического фасада храма Кастора и Поллукса, где, высоко над всеми, сидел Сулла с начальником конницы, двумя консулами, некоторыми членами своей семьи и друзьями. Вежливость и обычай требовали, чтобы триумфатор был самым важным человеком во время празднования триумфа, поэтому сии достойные люди не участвовали в процессии и не приглашались на пир.
Все беспокоились. Все замерзли. День был ясный, но дул обжигающий северный ветер, и низкое солнце не могло растопить сосульки, свисающие с карнизов храма. Наконец Варрон возвратился, бегом поднялся, прыгая через две ступени подиума, и что-то прошептал Сулле на ухо. Взрыв почти непристойного хохота диктатора вызвал сильное любопытство у присутствующих. Все еще смеясь, Сулла поднялся и прошел на край подиума, чтобы обратиться к толпе.
– Подождите еще немного! – крикнул он. – Наш триумфатор на подходе! Он решил усилить зрелищность своего парада и запряг в квадригу слонов вместо лошадей! Но слоны застряли в Триумфальных воротах, поэтому он послал за лошадьми! – Пауза, потом громким шепотом: – О, как бы я хотел быть там, чтобы увидеть это собственными глазами!
Это замечание вызвало приглушенный хохот. И только те, кто знал Помпея, – Метелл Пий, Варрон Лукулл, Красс – засмеялись громко.
– Знаете, неумно оскорблять Суллу, – сказал Метелл Пий стоявшим вокруг него. – Я не раз замечал это. Он имеет в некотором роде исключительное притязание на любовь Фортуны, поэтому ему даже нет нужды унижать противников. Богиня это делает за него. Сулла – ее любимец.
– Чего я не могу понять, – нахмурился Варрон Лукулл, – так это почему Помпей не измерил высоту ворот заранее. Следует отдать ему должное, обычно он соображает.
– До тех пор, пока его фантазии не одерживают верх над здравым смыслом, – сказал запыхавшийся Варрон. Он бежал всю дорогу от ворот и даже вверх по ступеням храма Кастора. – Слоны были его идеей фикс, но ему и в голову не приходило, что все пойдет не так. Бедный Магн, какой удар для него!
– Мне его жаль, клянусь, – сказал Варрон Лукулл.
– Мне тоже. Теперь он поймет, что я имел в виду, – сказал Метелл Пий и пристально посмотрел на покрасневшего Варрона. – И как он отнесся к этому?
– С ним будет все в порядке, когда он появится на Форуме, – сказал Варрон, слишком преданный другу, чтобы рассказать о его слезах.
Действительно, Помпей провел оставшуюся часть триумфа с достоинством и тактом, хотя даже он не мог отрицать, что двухчасовой перерыв в середине торжественного парада низвел его до совсем уж прозаического уровня. И на дороге не было толпы народа, сбежавшейся, чтобы посмотреть на Помпея. Что такое лошади по сравнению с могучими слонами, особенно эти с трудом бредущие клячи, которых отыскал Скаптий?
И только когда триумфатор вошел в храм Юпитера Статора, в котором приготовлено было угощение, он ясно понял, каким смешным для важных людей казалось его фиаско со слонами. Испытания начались уже во время его возвращения с Капитолия после окончания триумфа. Он увидел группу людей, собравшихся вокруг колонны, на которой была установлена статуя Сципиона Африканского. Они покатывались со смеху. Но как только Помпей Великий подошел ближе, все расступились, чтобы он мог увидеть, что какой-то острослов написал мелом на цоколе крупными буквами:
У Африканца наверху столпа
Слоны достойны преклонения.
У Мясника – сплошной навоз,
Слоны размером оплошали!
В храме Юпитера Статора было еще хуже. Некоторые гости слишком уж акцентировали прозвание Magnus, обращаясь к триумфатору, а другие нарочно произносили его неправильно, и получалось Magus – «маг». А иные не без удовольствия каламбурили и называли его Manus – «рука», а это уже могло означать что угодно. Например, готовность обладателя руки обслужить себя в случае сексуальной надобности или, скажем, посредством той же руки доставить удовольствие Сулле. И очень немногие остались вежливыми – такие, как Метелл Пий и Варрон Лукулл. Несколько человек из приглашенных являлись друзьями и родственниками Помпея. Но они лишь усугубили ситуацию, возмущаясь остротами и задирая насмешников. А иные, например Катул и Гортензий, вообще отсутствовали, что также было всеми отмечено.
Однако у Помпея появился новый друг, причем не кто иной, как давно исчезнувший племянник диктатора, Публий Корнелий Сулла, с которым познакомил его Катилина.
– А я и не знал, что у Суллы есть племянник, – сказал Помпей.
– И он не знал, – весело ответил Публий Сулла и добавил: – Кстати, до недавнего времени я тоже не знал.
Катилина засмеялся.
– Это правда, – сказал он Помпею, явно смущенному.
– Ты уж просвети меня, – сказал Помпей, с радостью услышав смех, которому не он послужил причиной.
– Я вырос, считая себя сыном Секста Перквитиния, – объяснил Публий Сулла. – Всю жизнь я жил по соседству с Гаем Марием! Когда мой дед умер и отец наследовал ему, никто из нас даже не подозревал о правде. Но мой отец дружил с Цинной, так что после появления проскрипционных списков на ростре он ожидал увидеть свое имя в первых строчках каждого нового списка. Всякий раз он так переживал, что в конце концов умер.
Это было сказано с таким безразличием, что Помпей сделал правильный вывод: отец и сын не питали теплых чувств друг к другу. Что неудивительно, учитывая, что старого Секста Перквитиния в Риме не выносили.
– Я поражен, – сказал Помпей.
– Я узнал, кто я есть, когда перебирал старые записи, принадлежавшие моему деду, – продолжал Публий Сулла. – И обнаружил документы об усыновлении! Оказалось, что мой отец был усыновлен дедом еще до того, как родился мой дядя-диктатор. Сулла никогда не знал, что у него был старший брат. Во всяком случае, я подумал, что лучше отнести эти документы дяде Луцию – диктатору прежде, чем кто-то внесет мое имя в проскрипционный список!
– А ты и внешне похож на Суллу, – улыбаясь, заметил Помпей, – так что, думаю, трудностей не будет.
– Какие еще трудности? Разве это не самая замечательная удача? – воскликнул счастливый Публий. – Теперь я получил все состояние Перквитиния, меня минует проскрипция, и я, вероятно, еще унаследую долю миллионов дяди Луция – диктатора.
– Ты рассчитываешь стать его преемником?
Этот вопрос развеселил Публия, уже отведавшего напитков.
– Я? Преемник Суллы? Боги, нет! У меня, мой дорогой Магн, совсем нет политических амбиций!
– Разве ты уже не в cенате?
Катилина поспешил разрядить обстановку:
– Нам обоим Сулла поручил присутствовать на заседаниях cената, хотя официально еще не сделал нас сенаторами. Мы с Публием Суллой подумали, что сегодня ты можешь нуждаться в молодых дружеских лицах, поэтому и пришли, чтобы угоститься и подбодрить тебя.
– Я очень рад, что вы пришли, – с благодарностью сказал Помпей.
– Не позволяй этим высокомерным приверженцам mos maiorum стереть тебя в порошок, – сказал Катилина, хлопнув Помпея по спине. – Некоторым из нас действительно понравился твой триумф. Ты очень скоро будешь в сенате, обещаю. Сулла намерен наполнить его новыми людьми, которые придутся не по нраву старикам!
И вдруг Помпей покраснел.
– Что касается меня, – сказал он сквозь зубы, – сенат может идти в задницу! Я сам знаю, что мне делать со своей жизнью, и членство в сенате не входит в мои планы! Прежде чем я покончу с этим органом – или вступлю в него! – я намерен доказать ему, что он не может запретить выдающемуся человеку занять любую гражданскую или военную должность, какую он сочтет нужным, – будучи всего лишь всадником, а не сенатором!