– Сулла! Тот, кто однажды подпал под твое обаяние, никогда не сможет освободиться от тебя! Женщины или мужчины, не имеет значения. Ты неповторим. После тебя все другие бледнеют. Дело не в нравственности или великодушии. – Метробий улыбнулся. – У тебя нет ни того ни другого. Может быть, ни один великий человек не является высоконравственным. Или великодушным. Вероятно, человек, одаренный этими качествами, по определению не может стать великим. Я перезабыл всего Платона, поэтому не могу сейчас привести по этому поводу цитату из него или Сократа.
Боковым зрением Сулла заметил, что Далматика обернулась и смотрит в их сторону, но на таком расстоянии он не видел выражения ее лица. Затем она завернула за угол и исчезла.
– Означают ли твои слова, – спросил диктатор, – что, если мне позволят снять с себя сегодняшний груз обязанностей, ты сможешь жить со мной, пока я не умру? Мне недолго осталось, но, надеюсь, хотя бы некоторое время будет принадлежать только мне, а не Риму. Если ты посвятишь мне часть своей жизни, обещаю тебе, ты никак не пострадаешь, по крайней мере в финансовом отношении.
Метробий засмеялся, покачал кудрявой черноволосой головой:
– О Сулла! Как ты можешь купить то, что принадлежит тебе уже тридцать лет?
Слезы подступили, но не потекли.
– Значит, когда я сложу с себя это бремя, ты будешь со мной?
– Буду.
– Когда придет время, я пошлю за тобой.
– Завтра? На будущий год?
– Скоро. Может быть, года через два. Ты подождешь?
– Подожду.
Сулла глубоко вздохнул, он был почти счастлив: слишком короткое счастье, слишком короткое! Ибо он помнил, что каждый раз, когда он виделся с Метробием, умирал кто-нибудь из тех, кого он любил. Юлилла. Его сын. Кто будет на этот раз? «Но мне все равно, – подумал он. – Потому что Метробий значит больше. Кроме, конечно, моего сына. Но мальчика уже нет. Пусть это будет Корнелия Сулла. Или близнецы. Но только не Далматика!» Сулла коротко кивнул Метробию, словно это была самая обычная встреча, и пошел прочь.
Метробий стоял, глядя в спину уходящего Суллы, счастливый. Значит, маленькие местные божки в его полузабытом доме в Аркадии говорили правду: если человек чего-то очень-очень хочет, в конце концов он это получит. И чем дороже цена, тем больше награда. Только когда Сулла исчез из виду, он отправился в комнату для переодевания.
Сулла шел медленно, в полном одиночестве. Это была редкая для него роскошь. Как он найдет в себе силы ждать Метробия? Уже больше не мальчика – но всегда его мальчика.
Он услышал вдалеке голоса и пошел еще медленнее, не желая, чтобы кто-нибудь увидел его лицо. Ибо, хотя в его сердце радостно теплилась надежда, Сулла гневался из-за этой безрадостной миссии, которую он должен завершить. И еще – боялся, что умереть может Далматика.
Один голос был высоким, другой низким. Сулла узнал их. Странно, как все-таки различаются мужские голоса! Нет двух одинаковых при кажущейся схожести тембра и выговора. Говоривший мог быть только Манием Ацилием Глабрионом, мужем его падчерицы Эмилии Скавры.
– На самом деле он собрал недостаточно, – рассуждал Глабрион своим неповторимым голосом, сильным и в то же время аристократически томным. – Тринадцать тысяч талантов пополнили казну благодаря проскрипциям, и он еще хвастается! По правде говоря, ему стоило бы прятать голову от стыда! Сумма должна была быть в десять раз больше! Имущество стоимостью в миллионы пошло за несколько тысяч, его собственная жена – владелица пятидесяти миллионов, такова реальная цена поместий, купленных за пятьдесят тысяч, – позор!
– Я слышал, ты и сам хорошо нажился, Глабрион, – отозвался другой знакомый голос, Катилины.
– А-а, пустяки. Не больше, чем мне положено по праву. Страшный старый негодяй! Как у него хватило наглости объявить, что проскрипции закончатся в календы следующего месяца, когда имена все еще продолжают появляться на ростре каждый раз, когда кто-нибудь из его прихлебал или родственников приглядит лакомый кусочек где-нибудь в Кампании или на побережье! Ты заметил, как он остался поболтать с актером, который играл хвастливого солдата? Он не может устоять перед сценой – или перед каким-нибудь подонком, который вышагивает на ней с важным видом! Это еще с юности, конечно, когда он сам был не лучше самой вульгарной шлюхи, которая когда-либо раздвигала ноги перед праздником Венеры Эруцины! Я думаю, над ним потешаются гомики, когда собираются обсудить, кто кого подцепил.
– Думай, что говоришь, Глабрион, – сказал Катилина, смутившись. – Ты тоже можешь попасть в списки.
Но Глабрион от души рассмеялся.
– Только не я! – весело воскликнул он. – Я – член семьи, я – зять Далматики! Даже Сулла не сможет внести в проскрипционный список члена семьи, ты же знаешь.
Голоса затихли вдали, но Сулла застыл на месте – за углом. Казалось, жизнь остановилась в нем, ледяные глаза мрачно сверкнули. Значит, вот что они говорят за его спиной? И после всех этих лет… Конечно, Глабриону известно многое из того, чего не ведает Рим. Но ясно, Рим скоро пронюхает обо всем, что Глабрион знает или придумает. Сколько было досужих сплетен? Сколько раз Глабриону удавалось сунуть нос в документы, которые накапливались в кабинете Суллы год за годом? Сулла собирал все письменные свидетельства ко дню отставки, ибо намеревался издать мемуары, как сделал десять лет назад Катул Цезарь. В рабочей комнате вечно разбросано множество табличек с заметками, поэтому несложно познакомиться с их содержанием. Глабрион! Почему он не подумал о Глабрионе, вечно снующем из дома в дом? В привилегированный круг посетителей диктатора входили не только Корнелия Сулла или Мамерк. Глабрион! А кто еще?
Тлеющий гнев оттого, что он, Сулла, вынужден держать Метробия на расстоянии, вновь разгорелся мрачным неумолимым огнем. Он зашагал к дому. «Значит, – думал он, – я не могу внести в списки члена моей семьи? Да, не могу, в этом он прав. И все же – разве обязательно это должна быть проскрипция? Можно ли найти лучший способ?»
Он обогнул угол и наткнулся на Помпея. Оба, покачнувшись от неожиданности, отступили назад.
– Что, Магн, гуляешь один? – спросил Сулла.
– Иногда хорошо побыть одному, – ответил Помпей, пристраиваясь к шагу диктатора.
– Согласен. Но не говори, что устаешь от Варрона!
– Варрон может быть занозой в заднице, особенно когда начинает разглагольствовать о Катоне Цензоре и старых временах, когда деньги имели реальную цену. Хотя пусть лучше рассуждает об этом, чем о невидимых силах, – усмехнулся Помпей.
– Правда, я и забыл, что он был другом бедного старого Аппия Клавдия, – сказал Сулла, радуясь тому, что в подобном настроении столкнулся именно с Помпеем. – Интересно, почему мы все считаем Аппия Клавдия таким старым?
Помпей хихикнул:
– Потому что он родился старым! Но ты не в курсе, Сулла. Аппий Клавдий совсем ушел в тень в эти дни. В городе появился новый человек, по имени Публий Нигидий Фигул. Настоящий софист. Или пифагореец? – Он небрежно пожал плечами. – Не важно, я никогда не мог различить направлений в философии.
– Публий Нигидий Фигул! Это известное имя, но я не знал, что он появился в Риме. Может, он поэт-буколик?
– Нет, он не деревенщина, если ты об этом. Скорее тыква, наполненная горохом: трещит, трещит… Он специалист по этрусским предсказаниям, от молнии до печени. Знает больше долей печени, чем я – риторических фигур.
– А сколько риторических фигур ты знаешь, Магн? – спросил Сулла, с удовольствием отвлекаясь.
– Думаю, две. Или их три?
– Назови.
– Color и descriptio.
– Две.
– Две.
Они немного прошли молча, улыбаясь, но думая при этом каждый о своем.
– Ну и каково это – быть всадником, у которого больше нет своего специального места в театре? – поинтересовался Сулла.
– Я не жалуюсь, – беспечно ответил Помпей. – Я никогда не хожу в театр.
– О-о… Тогда где же ты сегодня был?
– Ходил на Прямую улицу. Просто прогуляться, знаешь. Рим меня удручает. Не люблю я его.
– Ты здесь один?
– Более-менее. Жену оставил в Пицене, – поморщился Помпей.
– Не по вкусу она тебе, Магн?
– Сойдет, пока не подвернется что-нибудь получше. Обожает меня! Просто недостаточно хороша для меня, вот и все.
– Ну, ну! Она же из семьи эдила.
– А я – из консульской семьи. Такой же должна быть и моя жена.
– Так разведись с ней и найди себе консульскую жену.
– Ненавижу пустые светские разговоры с женщинами или их отцами.
Именно в этот момент Суллу и осенило. Он встал как вкопанный посреди дороги, ведущей от Велабра к Этрусской улице, как раз у подошвы Палатина.
– Боги! – ахнул он. – Боги!
Помпей тоже остановился.
– Да? – вежливо поинтересовался он.
– Дорогой мой всадничек, у меня появилась блестящая идея!
– Замечательно.
– Оставь эти банальности! Я думаю!
Помпей послушно молчал, пока Сулла шевелил губами беззубого рта, похожими на мантию плавающей медузы. Вдруг Сулла схватил Помпея за руку.
– Магн, приходи ко мне завтра утром, в третьем часу, – сказал он, радостно подпрыгнул и побежал прочь.
Помпей остался на месте, хмуря лоб. Затем он зашагал, но не к Палатину, а к Форуму. Дом его находился в Каринах, самом богатом районе у Эсквилинского холма.
Сулла спешил домой, словно преследуемый фуриями. Его ждало дело, которое он сделает с радостью!
– Хрисогон, Хрисогон! – гаркнул он с порога, сбросив тогу на пол.
Появился управляющий, взволнованный – состояние, в котором он часто пребывал последнее время, как мог бы заметить Сулла. Но он этого не замечал.
– Хрисогон, возьми письмо и беги в дом Глабриона. Я хочу, чтобы ко мне немедленно пришла Эмилия Скавра.
– Луций Корнелий, ты вернулся домой без ликторов!
– Я их отпустил еще до начала пьесы. Иногда они надоедают, – нетерпеливо объяснил Сулла. – Теперь ступай и приведи мне падчерицу!
– Эмилию? Для чего она тебе? – спросила Далматика, входя в комнату.