– Он еще и не так поступит.
– Не обязательно, – возразила жена, которая знала своего мужа. – Ты просто первая попала под руку. Очень часто он удовлетворяется первой жертвой. К тому времени, как Глабрион обо всем узнает, Сулла может остыть и проявить милосердие.
Если Сулла и не смилостивился, то, по крайней мере, самый страшный гнев, вызванный неосторожными словами Глабриона, поутих. А Глабрион оказался достаточно проницателен, чтобы понять: открытый бунт сделает ситуацию еще более рискованной.
– В этом нет необходимости, Луций Корнелий, – сказал он. – Если я оскорбил тебя, то приложу все усилия, чтобы загладить свою вину. Уверяю, я ни за что не подверг бы опасности мою жену.
– Твоей бывшей жене ничто не угрожает, – сказал Сулла, грустно улыбаясь. – Эмилия Скавра – она-то является членом моей семьи! – в полной безопасности. Но она не может оставаться женой человека, который критикует ее отчима и распространяет о нем лживые сплетни.
Глабрион облизал губы:
– Язык мой опережает разум.
– Он частенько это делает, как я слышал. Конечно, это касается только тебя. Но в будущем ты уже не сможешь в подобных случаях считать себя особенным, поскольку ты-де принадлежишь к моей семье. Распуская язык, ты будешь отвечать за это наравне с другими. Я не осудил ни одного сенатора после первого списка. Но могу вернуться к былым временам. Я оказал тебе честь, сделав тебя сенатором, хотя тебе не было еще тридцати лет. Я возвысил молодых людей из знатных семей с прославленными предками. Пока я оставлю тебя в сенате и не вывешу твое имя на ростре. Буду ли я и впредь таким милосердным, зависит от тебя, Глабрион. Твой ребенок растет в животе сводной сестры моих детей, и это – единственная твоя защита. Когда он родится, я отошлю его тебе. А теперь, пожалуйста, уходи.
Глабрион молча вышел. Он не рассказал никому из своих близких друзей об истинной причине внезапного развода. Не объяснил он и причин, почему вдруг срочно покидает Рим и едет в свои поместья. Его брак с Эмилией Скаврой не имел для него большого значения, если говорить о чувствах. Она удовлетворяла его, не более: высокое рождение, приданое, все, что положено. С годами между ними могла бы возникнуть привязанность. Теперь же этого не случится. Время от времени в нем мелькало сожаление, когда он думал о ней, – большей частью потому, что его ребенок никогда не узнает своей матери.
Дальнейшее не помогло устранить брешь, возникшую между Суллой и Далматикой. Помпей пришел к диктатору на следующее утро, как ему и было велено.
– У меня есть для тебя подходящая жена, Магн, – сразу же объявил Сулла.
Помпей стал похож на спящего льва – он делался таким всегда, когда случалось нечто, о чем требовалось хорошенько подумать, прежде чем действовать или говорить. Поэтому он молчал, переваривая эту информацию со спокойным выражением лица. Что скрывалось за маской спокойствия, он не выдал. «Наверное, – подумал Сулла, пристально следя за ним, – сейчас он повернулся на другой бок под лучами какого-то метафорического солнца, облизывая остатки мяса со своих усов. Медлительный, но опасный. Да, лучше привязать его к семье, – это не Глабрион».
– Какой ты заботливый, диктатор! – наконец сказал Помпей. – И кто же это может быть?
– Моя падчерица, Эмилия Скавра, патрицианка. Из семьи, лучше которой ты не нашел бы, хоть век ищи. Приданое двести талантов. Доказала, что может рожать. Она беременна от Глабриона. Вчера они развелись. Я понимаю, что тебя не вполне устраивает жена, которая уже ждет ребенка от другого мужчины, но зачатие было добродетельным. Она хорошая девочка.
То, что Помпея ошарашила эта новость, было очевидно. Он глупо засиял:
– Луций Корнелий, дорогой Луций Корнелий! Я в восторге!
– Хорошо, – кратко ответил Сулла.
– Можно мне увидеть ее? Не думаю, чтобы я когда-либо встречался с ней.
Слабая усмешка промелькнула на лице диктатора, когда он вспомнил о синяках на лице Эмилии Скавры. Он покачал головой:
– Пусть пройдут два-три рыночных интервала, Магн, а потом приходи, и я женю тебя на ней. Тем временем я прослежу, чтобы ее приданое, все до единого сестерция, было возвращено. Она будет здесь, со мной.
– Чудесно! – воскликнул Помпей, вне себя от восторга. – Она знает?
– Еще нет, но это ей очень понравится. Она тайно влюблена в тебя с тех пор, как увидела твой триумф, – легко солгал Сулла.
Этот выстрел пробил шкуру льва! Помпей чуть не лопнул от удовольствия.
– О, великолепно! – возопил он и ушел с видом сытого животного из семейства кошачьих.
Теперь Сулла должен был сообщить новость жене и ее дочери. Это он выполнит с удовольствием. Когда после девяти лет спокойной жизни все случившееся свалилось на Далматику как гром среди ясного неба, она посмотрела на Суллу совсем по-другому. И ему это не понравилось. В результате у него появилось желание причинить ей боль.
Обе женщины сидели в гостиной Далматики. Они буквально застыли на месте, когда Сулла вошел к ним без предупреждения. Первое, что он сделал, – посмотрел на лицо Эмилии Скавры, которое было все в синяках и сильно распухло под носом. И только потом он взглянул на Далматику. Ни гнева, ни отвращения в это утро он не заметил, хотя в ее взгляде, довольно холодном, оставалась неприязнь. «Она кажется больной, – подумал он. – Женщины часто заболевают, когда они не в духе».
– Хорошие новости! – объявил он радостно, на что жена никак не отреагировала. – Я нашел тебе нового мужа, Эмилия.
Та подняла голову и тупо посмотрела на него красными от слез глазами.
– Кого? – еле слышно спросила она.
– Гнея Помпея Великого.
– О Сулла, не может быть! – взорвалась Далматика. – Я отказываюсь верить, что ты говоришь серьезно! Выдать замуж дочь Скавра за этого дурачка из Пицена? Мою дочь, из рода Цецилиев Метеллов? Я не согласна!
– В данном случае твое мнение ничего не значит.
– Тогда я хотела бы, чтобы Скавр был жив! Уж у него-то было влияние!
Сулла засмеялся:
– Да, у него было! Но все равно это ничего не изменило бы. Мне нужно привязать Помпея к себе чем-то более надежным, чем благодарность, – благодарность ему несвойственна. А ты, падчерица, единственная женщина в семье, которая у меня есть в данный момент.
Лицо Далматики еще больше посерело.
– Пожалуйста, не делай этого, Луций Корнелий! Пожалуйста!
– Я же ношу ребенка Глабриона, – прошептала Эмилия Скавра. – Конечно, Помпей не захочет меня.
– Кто? Магн? Ему все равно, даже если бы у тебя было шестнадцать мужей и шестнадцать детей в детской, – сказал Сулла. – Он умеет оценить выгодную сделку, а ты – выгодная сделка для него при любой цене. Я даю тебе двадцать дней, чтобы вылечить лицо, а потом ты выйдешь за него замуж. После того как родится ребенок, я отошлю его Глабриону.
Рыдания возобновились.
– Пожалуйста, Луций Корнелий, не делай этого со мной! Оставь мне моего ребенка!
– У тебя будут еще дети от Помпея. А теперь перестань вести себя как дурочка и смирись с неизбежным. – Сулла перевел взгляд на Далматику. – Это тебя тоже касается, жена.
Он вышел, оставив Далматику утешать свою дочь.
Через два дня Помпей сообщил ему письмом, что развелся со своей женой и хотел бы узнать дату свадьбы.
«Я планирую уехать из города и вернуться к нонам секстилия, – ответил Сулла, – так что, думаю, через два дня после моего возвращения. Ты можешь показаться в моем доме в это время, не раньше».
Геркулес Непобедимый был богом победителя-триумфатора и единолично властвовал над большим открытым пространством перед Большим цирком – Бычьим форумом, где располагались различные мясные лавки. Там стояли его Великий алтарь, его храм и его статуя, нагая – за исключением тех дней, когда какой-нибудь полководец отмечал свой триумф. Тогда статую облачали в триумфальные одежды. Прочие храмы, посвященные другим ипостасям Геркулеса, тоже находились здесь, ибо сей чтимый сын Юпитера являлся также Оливарием, богом-покровителем оливковых деревьев, богатых торговцев и торговых судов.
В честь праздника Геркулеса Непобедимого, как Сулла объявил городу, диктатор пожертвует десятую часть своего личного состояния этому богу в благодарность за покровительство во всех его военных мероприятиях. Предвкушение удовольствий охватило все население Рима. Поскольку Геркулес Непобедимый не имел храмовых фондов, в которых хранились бы пожертвованные деньги, все средства тратили – от имени бога и полководца-триумфатора – на общественный пир для всех свободных мужчин. За день до ид секстилия будут накрыты пять тысяч столов, причем за каждым смогут пировать более сотни голодных граждан (это не говорило о том, что в Риме имелось полмиллиона свободных мужчин, – это свидетельствовало лишь о том, что устроитель праздника понимал: трудно исключить из числа пирующих проворных старух, решительных жен и бесцеремонных детей). Список с местонахождением этих пяти тысяч столов был приложен к объявлению. Сказался огромный опыт Суллы в вопросах материально-технического обеспечения больших масс людей. Пиршество было тщательно спланировано и осуществлено так, чтобы участники оставались в пределах своих округов, не запруживали улиц, не переходили в другие районы, что могло вызвать драки и общественные беспорядки.
Запустив в действие эту машину, Сулла уехал на свою виллу в Мизене с женой, дочерью, близнецами, внуками, падчерицей и Мамерком. Далматика избегала его с тех пор, как он расторг брак Эмилии Скавры с Глабрионом. Когда супруга проходила мимо диктатора, он замечал, что она выглядит больной. Отдых у моря явно был ей необходим. В окружение Суллы входили также консул Декула, который готовил все законы, и вездесущий Хрисогон.
Лишь через несколько дней после того, как они переселились на побережье, Сулла выкроил свободное время, чтобы побыть немного с женой, все еще избегавшей его.
– Бесполезно злиться на меня из-за Эмилии, – заговорил он вполне любезным, но не извиняющимся тоном. – Я всегда буду делать то, что должен. Тебе уже давно пора знать это, Далматика.