Они сидели в уединенном углу лоджии с видом на море. Дул прохладный легкий ветер, красиво расположенный ряд кипарисов отбрасывал приятную тень. В мягком свете было заметно, что несколько дней пребывания на свежем воздухе не очень-то пошли на пользу Далматике. Она выглядела осунувшейся и серой, гораздо старше своих тридцати семи лет.
– Я знаю, – сказала она в ответ на предложение примирения со стороны мужа. – Я бы хотела смириться! Но когда ты втягиваешь в свои дела моих детей – это нечто совсем другое.
– Глабрион должен был уйти. Имелся только один способ добиться этого – вырвать его из семьи. Эмилия молода. Она переживет удар. Помпей не такой плохой человек.
– Он ниже ее по рождению.
– Согласен. Тем не менее я должен привязать его к себе. Новый брак Эмилии убедит Глабриона в том, что он не смеет больше выступать против меня, когда я обладаю властью отдать дочь Скавра за такого человека, как Помпей из Пицена. – Сулла нахмурился. – Хватит, Далматика! У тебя нет сил противостоять мне.
– Знаю, – тихо повторила она.
– Ты плохо выглядишь. Я начинаю думать, что это не имеет отношения к Эмилии, – проговорил он участливо. – В чем дело?
– Я думаю… мне кажется…
– Скажи!
– У меня будет еще ребенок.
– Юпитер!
Сулла разинул рот от изумления, потом пришел в себя, посуровел.
– Я согласна, это не то, что нам сейчас нужно, – устало сказала она. – Боюсь, я старовата для этого.
– А я вот слишком стар. – Сулла пожал плечами и повеселел. – Ну что ж, дело сделано, мы оба виноваты. Я так понял, что ты не собираешься избавляться от ребенка?
– Я слишком долго откладывала, Луций Корнелий. При сроке в пять месяцев аборт для меня небезопасен. Я не заметила сразу. Правда, я не заметила.
– Ты виделась с доктором или повитухой?
– Нет еще.
Он поднялся:
– Я сейчас же пришлю к тебе Луция Тукция.
Далматика вздрогнула:
– О Сулла, пожалуйста, не надо! Он – бывший армейский хирург, он ничего не знает о женщинах!
– Все равно он лучше, чем все твои никудышные греки!
– Мужчины-врачи – я согласна. Но я бы предпочла знахарку из Неаполя или Путеол.
Сулла не стал спорить.
– Приглашай кого хочешь, – отрывисто бросил он и ушел с лоджии.
У Далматики побывало несколько знахарок и повитух. Все они соглашались, что она ослабла, потом говорили, что со временем, когда ребенок примет устойчивое положение, она будет чувствовать себя лучше.
Итак, в ноны секстилия рабы закрыли виллу, и кавалькада отправилась в Рим. Сулла ехал верхом впереди, потому что был слишком нетерпелив и не мог передвигаться черепашьим шагом, вровень с носилками, где несли женщин. В результате он появился в Риме на два дня раньше прочих домочадцев и занялся последними деталями предстоящего праздника.
– Все пекари в Риме пекут хлеб и пирожные. Корабли с мукой уже прибыли, – самодовольно сообщил Хрисогон, который прискакал в Рим еще раньше Суллы.
– А рыба будет свежая? Уж больно жаркая погода.
– Уверяю тебя, Луций Корнелий, обо всем уже позаботились. Я распорядился, чтобы отгородили сетями часть реки выше ристалища, и рыба к нужному дню приплывет туда. Тысяча рабов будет потрошить ее и готовить утром в день праздника.
– А мясо?
– Гильдия поставщиков обещала нежное жареное мясо. Молочные поросята, цыплята, барашки. Из Италийской Галлии пришло известие, что ранние яблоки и груши привезут вовремя, – пятьсот повозок в сопровождении двух эскадронов кавалерии сейчас катятся по Фламиниевой дороге. В Альбе-Фуценции сейчас собирают землянику и укладывают на лед. Она прибудет в Рим в канун праздника – тоже с военным эскортом.
– Люди так падки до лакомств, что не гнушаются воровством, – сказал диктатор, который в юные годы изведал бедность и голод и поэтому понимал такие вещи, как бы ни старался делать вид, будто это ему чуждо.
– Имей мы дело просто с хлебом, Луций Корнелий, повода беспокоиться не возникло бы, – объяснил Хрисогон. – В большинстве случаев они крадут редкие яства, которых еще не пробовали, либо ранние фрукты.
– Ты уверен, что у нас достаточно вина?
– Вина больше, чем достаточно, господин.
– Надеюсь, никакой кислятины?
– Только отличного качества. Те продавцы, которые могли бы всучить несколько амфор с прокисшим вином, слишком хорошо знают, кто покупатель. – Хрисогон улыбнулся, что-то вспомнив. – Я объявил, что, если мы обнаружим хоть одну амфору с прокисшим вином, их всех распнут, будь они гражданами Рима или нет.
– Я не хочу накладок, Хрисогон. Никаких недоразумений!
Но недоразумение, которое все же имело место, было вовсе не связано с народным праздником. Это касалось Далматики. Супруга диктатора приехала в Рим, сопровождаемая множеством знахарок – всеми, каких только сумела собрать Корнелия Сулла в городах по Аппиевой дороге, мимо которых они проезжали.
– У нее кровотечение, – сообщила дочь Суллы отцу.
На лице его явно было написано облегчение.
– Она потеряет ребенка? – быстро спросил он.
– Мы думаем, что может.
– Было бы очень хорошо.
– Согласна, что не будет трагедии, если она потеряет ребенка, – отозвалась Корнелия Сулла, которая не тратила эмоций ни на раздражение, ни на возмущение, ибо слишком хорошо знала своего отца. – Беспокойство вызывает сама Далматика, папа.
– Что ты имеешь в виду?
– Она может умереть.
Что-то ужасное мелькнуло в его глазах – дочь не могла понять, что это было. Сулла в отчаянии затряс головой и закричал:
– Он – предвестник смерти! И цена всегда оказывается самой высокой! Но мне наплевать, мне все равно! – Увидев удивление на лице Корнелии Суллы, он пришел в себя и фыркнул: – Далматика сильная женщина, она не умрет.
– Надеюсь.
Сулла поднялся:
– Раньше она не соглашалась приглашать его, но теперь ей придется позволить ему осмотреть себя. Хочет она этого или нет.
– Приглашать – кого?
– Луция Тукция.
Когда несколько часов спустя бывший военный хирург ступил в кабинет Суллы, вид у него был мрачный. И Сулла, который прождал несколько часов в одиночестве, прошел за это время через все муки ада. Его свидания с Метробием всегда заканчивались каким-нибудь ужасным происшествием в семье. Это страшило Луция Корнелия, вызывало в нем чувство вины и покорности судьбе. Появление врача – одного, без Далматики – диктатор воспринял едва ли не с облегчением. Он не был уверен в том, что готов встретиться с женой лицом к лицу.
– У тебя плохие вести, Тукций.
– Да, Луций Корнелий.
– В чем именно дело? – спросил Сулла, кусая губу.
– Общее впечатление таково, что госпожа Далматика беременна, по крайней мере, она так думает, – сказал Луций Тукций. – Но я сомневаюсь, что она носит ребенка.
Рубцы на лице Суллы стали ярко-красными.
– Тогда что же там?
– Женщины говорят о кровотечении, но кровотечением в собственном смысле слова это назвать нельзя, – хмуро пояснил доктор. – Немного крови есть, но она смешана с дурнопахнущим веществом, которое я назвал бы гноем, будь это раненый солдат. Полагаю, у нее внутреннее нагноение, но, с твоего разрешения, Луций Корнелий, я бы хотел узнать мнение других врачей.
– Делай что хочешь! – резко сказал Сулла. – Завтра можешь приводить и уводить, кого сочтешь нужным. Я сейчас занят устройством свадьбы падчерицы. Вероятно, моя жена не сможет быть на этой свадьбе?
– Определенно нет, Луций Корнелий.
Таким образом, получилось, что Эмилия Скавра, будучи на пятом месяце беременности от первого мужа, вышла замуж за Гнея Помпея Великого в доме Суллы. С ней рядом не было никого, кто ее любил. Под покрывалом невесты она горько плакала, но как только церемония закончилась, Помпей стал утешать ее, стараясь во всем угодить новобрачной, и преуспел так, что, когда настало время уходить, она уже улыбалась.
Сулла должен был сообщить Далматике о совершившемся. Однако он продолжал находить оправдание за оправданием, чтобы только не заглядывать в комнату жены.
– Я думаю, – сказала Корнелия Сулла, которая одна поддерживала с ней связь, – что он не в силах видеть тебя такой больной. Ты же знаешь его. Если болен кто-то, на кого ему наплевать, он сохраняет полное спокойствие. Но если хворает любимый, Сулла опрометью бежит от несчастья.
В большой, просторной комнате, где лежала Далматика, чувствовался гнилостный запах, который усиливался при приближении к постели. Корнелия Сулла знала, что Далматика умирает. Луций Тукций оказался прав: не было никакого ребенка. Никто не знал, почему ее живот растет, как у беременной. Не знали ничего, кроме того, что причина этого роста – ужасная, смертоносная. Гнойные выделения продолжались. Больная горела так, что никакие лекарства и заботы не могли уменьшить жар. Но она еще оставалась в сознании. Ее глаза, пылающие, как два факела, с болью смотрели на падчерицу.
– Не стоит говорить обо мне, – сказала она, повернув голову на пропитанной по`том подушке. – Я хочу знать, как моя бедная Эмилия перенесла все случившееся. Было очень плохо?
– На самом деле все прошло нормально, – с удивлением сказала Корнелия Сулла. – Можешь верить или не верить, дорогая мачеха, но, когда она уходила в свой новый дом, она была вполне счастлива. Этот Помпей – удивительный человек. До сегодняшнего дня если я и видела его, то только издали. И у меня, как и у Эмилии, было предубеждение против него. Но он очень симпатичный – намного привлекательнее, чем этот дурак Глабрион! – и обладает огромным обаянием. Так что все началось слезами, но после того, как Помпей убедил ее, насколько она симпатична и как сильно он уже ее любит, Эмилия совсем перестала унывать. Я скажу тебе, Далматика, он намного лучше, чем я ожидала. Он умеет делать женщин счастливыми.
Далматика, казалось, поверила.
– О нем говорят всякое. Несколько лет назад, когда он был почти ребенком, у него была связь с Флорой – ты знаешь, о ком я говорю?
– Знаменитая куртизанка?
– Да. Сейчас она уже далеко не та, но, по слухам, все еще тоскует о Помпее, который не уходил от нее, не оставив следов своих зубов по всему ее телу. Не могу представить себе, почему это доставляло ей удовольствие! В конце концов Помпей устал от нее и передал ее одному из своих друзей, и это разбило ей сердце. Бедная глупышка! Куртизанка влюбилась, как деревенская девчонка.