– Ради положения, которое ты занимаешь, соберись! Хотя наша встреча и началась неофициально, все же это аудиенция царя Вифинии официальному представителю Рима. А ты сидишь здесь, размалеванный, как saltatrix tonsa, и распускаешь сопли, едва заслышав неприкрытую правду! Мое воспитание не позволяет грубить почтенным старцам, которые к тому же являются царями – клиентами Рима, но ты меня к этому принуждаешь! Ступай и умой лицо, царь Никомед, а потом мы начнем разговор сначала.
Покорный, как ребенок, царь Вифинии поднялся с кресла и вышел из комнаты.
Очень быстро он вернулся, освеженный. Его сопровождали несколько слуг, которые несли подносы с легкими закусками.
– Хиосское вино, – объявил царь, садясь и приветливо улыбаясь Цезарю без всякой обиды. – Двадцатилетней выдержки!
– Благодарю тебя, но я предпочел бы воды.
– Воды?
Глаза Цезаря снова заулыбались.
– Боюсь, что так. Я не люблю вина.
– Тогда получается, что вода Вифинии знаменита, – сказал царь. – Что ты будешь есть?
Цезарь равнодушно пожал плечами:
– Мне все равно.
Царь Никомед теперь смотрел на своего гостя по-другому, пытливо, без примеси удовольствия при виде мужской красоты. Он заглядывал гораздо дальше того, что сперва восхитило его в Цезаре. Значительно глубже.
– Сколько тебе лет, Гай Юлий?
– Я предпочел бы, чтобы ты называл меня Цезарем.
– Пока ты не начал терять свои чудесные волосы, – сказал царь, выдавая то обстоятельство, что пробыл в Риме достаточно долго, чтобы освоить азы латыни.
Цезарь засмеялся:
– Согласен, имя, означающее «кудрявый, длинноволосый», обязывает. Остается надеяться, что я, как все Цезари, сохраню их до старости, не в пример лысеющим Аврелиям. – Он немного помолчал и добавил: – Мне только что исполнилось девятнадцать.
– Моложе моего вина! – воскликнул царь удивленно. – Так в тебе течет кровь Аврелиев? Орестов или Котт?
– Моя мать – Аврелия Котта.
– И ты похож на нее? Я не вижу большого сходства между тобой и Луцием Цезарем или Цезарем Страбоном.
– Некоторые черты характера у меня от нее, а некоторые – от отца. Если ты хочешь найти во мне Цезаря, думай не о младшем брате Луция Цезаря, а о его старшем брате Катуле Цезаре. Все трое погибли, когда Гай Марий вернулся, если ты помнишь.
– Да. – Никомед задумчиво отпил хиосского вина, потом сказал: – Обычно самодержавие производит сильное впечатление на римлян. Они все делают вид, что придерживаются республиканских принципов, но на самом деле крайне чувствительны к реалиям царской власти. А ты абсолютно к ним равнодушен.
– Если бы у Рима был царь, им был бы я, – просто отозвался Цезарь.
– Потому что ты патриций?
– Патриций? – скептически переспросил Цезарь. – О боги, нет! Я из Юлиев! Это значит, я веду происхождение от Энея, чьим отцом был смертный человек, а матерью – Венера-Афродита.
– Ты – потомок сына Энея, Аскания?
– Мы называем Аскания именем Юл, – сказал Цезарь.
– Сын Энея и Креусы?
– Некоторые говорят так. Креуса погибла в пламени Трои, но ее сын спасся вместе с Энеем и Анхизом, отцом Энея. Они пришли в Лаций. Но у Энея был еще сын от Лавинии, дочери царя Латина. Его тоже звали Асканий, или Юл.
– Так который же сын Энея твой предок?
– Оба, – серьезно ответил Цезарь. – Видишь ли, я считаю, что имелся только один сын. Загадка в том, кем была его мать, поскольку все знают, что отцом его был Эней. Романтичнее считать, что Юл являлся сыном Креусы, но вероятнее всего, как я думаю, он был сыном Лавинии. После смерти Энея Юл, став взрослым, основал город Альба-Лонга у подножия горы Альбан. Там он и скончался, оставив семью Юлов – Юлиев – править. Мы были царями Альбы-Лонги. Но после того как город захватил римский царь Сервий Туллий, нас перевезли в Рим как его самых главных граждан, превосходящих других знатностью. И мы так и считаемся первыми гражданами Рима, о чем говорит хотя бы тот факт, что мы являемся потомственными жрецами Юпитера Латиария, который намного старше Юпитера Всесильного.
– Я думал, что те древние обряды отправляли консулы, – сказал царь Никомед, демонстрируя свое знание римских обычаев.
– Это делается только раз в году, в день его праздника, как уступка Риму.
– В таком случае, если Юлии такие знатные, почему за несколько столетий существования Республики они не стали более могущественными?
– Деньги, – кратко ответил Цезарь.
– О, деньги! – воскликнул царь, хорошо осведомленный в данном вопросе. – Ужасная проблема, Цезарь! Для меня тоже. У меня как раз нет денег, чтобы снарядить флот. Вифиния разорена.
– Вифиния не разорена, и ты снарядишь флот, мышиный царь! Иначе – хлоп! – ты хрустнешь, как вафля.
– У меня нет кораблей!
– Тогда зачем мы сидим здесь, напрасно теряя время? – Цезарь вскочил. – Поставь свою чашу, царь Никомед, и – за дело! – Он взял царя под руку. – Давай! Мы сейчас же отправимся в гавань и посмотрим, что у нас есть.
Вне себя от гнева, Никомед вырвал руку:
– Перестань говорить мне, что я должен делать!
– Перестану, когда ты сделаешь это.
– Я сделаю, сделаю!
– Сейчас же. Времени нет.
– Завтра.
– Завтра из-за горы может появиться Митридат.
– Завтра Митридат не появится! Он в Колхиде, а две трети его солдат мертвы.
Цезарь сел, заинтересованный услышанным.
– Расскажи-ка мне подробнее.
– Он взял четверть миллиона солдат, чтобы наказать кавказских дикарей за разбой в Колхиде. Типично для Митридата! Трудно понять, как он умудрился потерять в бою столько людей. Но оказывается, дикарям даже не потребовалось для этого драться. Холод в высоких горах сделал дело за них. Две трети понтийских солдат погибли от холода, – объяснил Никомед.
– Рим об этом не знает, – нахмурился Цезарь. – Почему ты не сообщил консулам?
– Это случилось только что. И во всяком случае я не обязан сообщать обо всем Риму!
– Пока ты – друг и союзник, ты обязан это делать. Последнее, что мы слышали о Митридате, – что он в Киммерии, восстанавливает свои владения на севере Эвксинского моря.
– Он сделал это, едва Сулла приказал Мурене уйти из Понта, – кивнул Никомед. – Но Колхида оставалась непокорной и не хотела платить дань, поэтому Митридат решил сделать в пути остановку и разобраться с Колхидой, но тут узнал о набегах дикарей.
– Очень интересно.
– Так что, как ты сам видишь, слона нет.
Глаза Цезаря блеснули.
– И все-таки слон есть! И даже еще больших размеров. Его зовут Рим.
Царь Вифинии не мог сдержаться. Он согнулся пополам от смеха:
– Сдаюсь, сдаюсь! Ты получишь свой флот!
Вошла царица Орадалтис, следом за ней бежала собачка. Царица с удивлением увидела, что ее древний супруг смыл с лица косметику и смеется до слез. К тому же скромно, на расстоянии нескольких футов от молодого римлянина, похожего на тех парней, которые были не прочь сесть к царю Никомеду поближе.
– Дорогая моя, это Гай Юлий Цезарь, – представил царь, отдышавшись. – Потомок богини Афродиты, гораздо знатнее нас. Он только что вынудил меня дать ему огромный флот.
Царица (у которой не было иллюзий относительно Никомеда) царственным кивком приветствовала Цезаря.
– Удивляюсь, что ты не отдал ему все царство, – проговорила она и, прежде чем сесть, налила себе вина и взяла пирожное.
Собачка медленно приблизилась к Цезарю и легла у его ног, глядя на него с восхищением. Когда Цезарь наклонился, чтобы погладить ее, она перевернулась на спину, предлагая почесать ее упитанный животик.
– Как его зовут? – спросил Цезарь, любивший собак.
– Сулла, – ответила царица.
Цезарь вспомнил, как она недавно пнула ногой по яйцам Суллы. Теперь настала его очередь хохотать.
За обедом он узнал о судьбе Низы, их единственного ребенка и наследницы трона Вифинии.
– Ей пятьдесят лет, и у нее нет детей, – печально сказала Орадалтис. – Конечно, мы не позволили Митридату жениться на ней, и он сделал так, что мы не можем подыскать ей мужа. Это трагедия.
– Я могу надеяться, что увижу ее перед отъездом? – спросил Цезарь.
– Это не в наших силах, – вздохнул Никомед. – Когда Митридат вторгся в Вифинию и я убегал в Рим в последний раз, я оставил Низу и Орадалтис в Никомедии. И Митридат взял нашу девочку заложницей. Она все еще у него.
– И он женился на ней?
– Думаем, нет. Она никогда не блистала красотой и даже в то время была уже слишком стара, чтобы иметь детей. Если она открыто отказала ему, он мог ее убить. Впрочем, последнее, что мы слышали, – она жива и находится в Кабейре, где он содержит женщин, например дочерей и сестер, которым не разрешает выходить замуж, – сказала царица.
– Тогда будем надеяться, царь Никомед, что, когда следующий раз два слона столкнутся на дороге, римский слон победит. Если я не буду участвовать в войне лично, то позабочусь о том, чтобы командующий узнал, где находится царевна Низа.
– К тому времени я, наверное, уже умру, – серьезно сказал царь.
– Ты не можешь умереть, до того как вернется твоя дочь!
– Если ей суждено когда-нибудь вернуться, это уже будет понтийская марионетка. В этом все дело, – с горечью отозвался Никомед.
– Тогда тебе лучше завещать Вифинию Риму.
– Как Аттал Третий поступил с Азией, а Птолемей Апион – с Киренаикой? Никогда! – решительно возразил царь Вифинии.
– Тогда она достанется Понту. А Понт – Риму, и это означает, что в конце концов Вифиния все равно будет римской.
– Не будет, если я смогу помешать этому.
– Ты не сможешь этому помешать, – серьезно сказал Цезарь.
На следующий день царь сопроводил Цезаря в гавань, где усердно пытался доказать, что стоящие там корабли не годятся для военных действий.
– Ты же не стал бы держать здесь военный флот, – сказал Цезарь, не поддаваясь на хитрость царя. – Давай проедем в Халкедон.
– Завтра, – молвил царь, все более подпадая под обаяние своего трудного гостя.
– Мы выступим сегодня, – твердо возразил Цезарь. – Как далеко отсюда до Халкедона? Сорок миль? В один день мы не одолеем такое расстояние.