– Мы поплывем на корабле, – сказал царь, ненавидевший путешествовать по суше.
– Нет, мы поедем по суше. Мне нравится чувствовать под ногами землю. Гай Марий, который по браку был моим дядей, говорил мне, что я всегда должен путешествовать по суше. Тогда, если в будущем мне придется участвовать в кампании на этой земле, я буду знать характер местности. Очень полезно.
– Значит, и Марий, и Сулла – оба твои дядья?
– У меня исключительные родственные связи, – торжественно произнес Цезарь.
– Думаю, у тебя есть все, Цезарь! Влиятельные родственники, высокое рождение, тонкий ум, изящное тело и красота. Я очень рад тому, что я – не ты.
– Почему?
– У тебя всегда будут враги. Ревность. Или зависть, если ты предпочитаешь это слово, чтобы описать страстное желание достигнуть чего-то, помимо любви. Они будут идти за тобой по пятам подобно тому, как фурии преследовали бедного Ореста. Кто-то будет завидовать твоей красоте, кто-то – твоему телу, кто-то – твоему происхождению, а найдутся и такие, кто вздумает завидовать твоему уму. Но большинство будет завидовать всему вместе. И чем выше ты поднимешься, тем больше будет зависти. У тебя везде найдутся враги, а друзей у тебя не появится. Ты не сможешь доверять ни мужчине, ни женщине.
Цезарь выслушал это спокойно.
– Да, полагаю, это справедливое замечание, – сказал он неторопливо. – И что же ты посоветуешь?
– Однажды, во времена царей, жил один римлянин. Звали его Брут, – начал царь, снова обнаруживая знание римской истории. – Брут был очень умен. Но он скрывал это под маской тупоумия, отсюда и его прозвище. И когда царь Тарквиний Гордый убивал людей направо и налево, ему и в голову не пришло уничтожить Брута, который и сверг его, став первым консулом новой Республики.
– И казнил собственных сыновей, когда те попытались вернуть из ссылки царя Тарквиния Гордого и восстановить монархию в Риме, – сказал Цезарь. – Брр! Я никогда не восхищался Брутом. И никогда не стану подражать ему, прикидываясь дурачком.
– Тогда придется принимать все, что тебе выпадет.
– Поверь мне, я готов к этому!
– Уже слишком поздно, чтобы выезжать в Халкедон сегодня, – хитро проговорил царь. – Я бы предпочел ранний ужин, а потом мы еще раз насладимся столь замечательной беседой. На рассвете выедем.
– Хорошо, на рассвете, – бодро согласился Цезарь, – но не отсюда. Я через час отправляюсь в Халкедон. Если ты хочешь ехать со мной, поторопись.
И Никомед поторопился – по двум причинам. Во-первых, он отлично знал, что должен внимательно следить за своевольным Цезарем. И во-вторых, он был по уши влюблен в молодого человека, который продолжал заявлять, будто не испытывает слабости к мужчинам.
Царь увидел, как Цезарь седлает мула.
– Мул?
– Мул, – высокомерно ответил Цезарь.
– Почему?
– Это моя причуда.
– Ты – на муле, а твой вольноотпущенник на нисейском коне?
– Ты же сам видишь.
Вздохнув, царь с помощью слуг уселся в двухколесную повозку и последовал за Цезарем и Бургундом. Но когда они остановились на ночь под крышей одного землевладельца, такого старого, что он уже и не ожидал снова увидеть своего господина, Цезарь извинился перед Никомедом:
– Прости меня. Моя мать сказала бы, что я не дал себе труда немного подумать. Ты очень устал. Тебе нужно было плыть на корабле.
– Мое тело изнемогло, это правда, – с улыбкой отозвался Никомед. – Но твое присутствие делает меня снова молодым.
И действительно, когда он присоединился к Цезарю за завтраком в Халкедоне, где располагалась царская резиденция, он был бодр, говорлив и казался хорошо отдохнувшим.
– Как ты понимаешь, – сказал он, стоя на широком молу, опоясывавшем гавань в Халкедоне, – у меня имеется небольшой военный флот. Двенадцать трирем, семь галер с пятью рядами гребцов каждая и четырнадцать беспалубных кораблей. Это здесь. И еще есть в Хрисополе и в Даскилии.
– Разве Византий не имеет своей доли в пошлине с Боспора?
– Теперь нет. Раньше византийцы действительно брали пошлину. Они были очень сильны, у них был флот, почти равный родосскому. Но после падения Греции, а потом и Македонии им пришлось снарядить большую сухопутную армию, чтобы сдерживать фракийских варваров, которые все еще нападают на них. Византий просто не мог себе позволить содержать и флот, и армию одновременно. Поэтому теперь пошлину взимает Вифиния.
– Вот почему у тебя несколько скромных маленьких флотов.
– И вот почему я должен сохранить мои скромные маленькие флоты! Я могу отдать Риму десять трирем и пять галер. И еще десять беспалубных кораблей. Остальные предстоит нанять.
– Нанять? – рассеянно переспросил Цезарь.
– Конечно. Как же, ты думаешь, мы набираем флоты?
– Как и мы! Строите корабли.
– Расточительно. Но ведь это вы, римляне! – сказал царь. – Поддерживать на плаву собственные корабли, когда они не нужны, стоит больших денег. Поэтому у нас, эллинов Азии и Эгейского моря, флоты минимальные. Если вдруг нам нужны дополнительные корабли, мы нанимаем их.
– Нанимать корабли? Но где? – с изумлением спросил Цезарь. – Если бы корабли можно было раздобыть в Эгейском море, Терм уже давно командовал бы ими.
– Конечно, не в Эгейском море! – с презрением фыркнул Никомед, радуясь тому, что может что-то преподать этому страшно умному юноше. – Я найму их в Пафлагонии и Понте.
– Ты хочешь сказать, что Митридат одолжит корабли своему врагу?
– А почему бы нет? Сейчас они болтаются без дела, и это стоит ему денег. У него не хватает моряков, чтобы укомплектовать команды. Не думаю, что он планирует вторжение в Вифинию и в римскую провинцию Азия в нынешнем или будущем году.
– Значит, мы заблокируем Митилену кораблями, принадлежащими царству, с которым Митилена так хочет вступить в союз! – сказал Цезарь, качая головой. – Удивительно.
– Нормально, – быстро возразил Никомед.
– И как же ты собираешься нанимать?
– Через агента. Самый надежный человек сейчас здесь, в Халкедоне.
Цезарь подумал о том, что, вероятно, если корабли будут наняты царем Вифинии для Рима, то Рим должен будет за них заплатить. Но поскольку Никомед, казалось, считал данную ситуацию обычной, Цезарь умно попридержал язык. Во-первых, у него не было денег, а во-вторых, у него не было полномочий добывать деньги. Следовательно, лучше пустить все на самотек. Но он начал понимать, почему у Рима возникали проблемы в его провинциях и с клиентами-царями. Из разговора с Термом он заключил, что Вифинии заплатят за этот флот – когда-нибудь в будущем. Теперь же он понял, сколько лет Вифинии придется этого дожидаться.
– Ну вот, обо всем договорились, – сказал царь шесть дней спустя. – Твой флот будет ждать тебя в гавани Абидоса. Можешь забрать его в пятнадцатый день вашего октября. Это почти через два месяца. И конечно, ты проведешь это время со мной.
– Я должен сам следить за наймом кораблей, – возразил Цезарь, не потому, что компания царя была так уж ему неприятна, а потому, что считал контроль необходимым.
– Ты не можешь следить за этим, – сказал Никомед.
– Почему?
– Так не делается.
Они вернулись к Никомеду. Цезарь теперь не чувствовал неприязни к нему. Чем дольше он общался со стариком, тем больше тот ему нравился. И его жена. И ее собачка.
Поскольку требовалось чем-то занять предстоявшие два месяца, Цезарь наметил путешествия в Пессинунт, Византий и Трою. К сожалению, царь настоял на том, чтобы сопровождать его в Византий, к тому же морем, поэтому Цезарь так и не попал ни в Пессинунт, ни в Трою. Дорога, которая заняла бы два-три дня по суше, растянулась почти на месяц при плавании на корабле. Путешествие с царем оказалось утомительно медленным, поскольку царь останавливался в каждой рыбачьей деревушке и позволял ее обитателям лицезреть свое величество в полном блеске – хотя, из уважения к Цезарю, без толстого слоя косметики.
Греческий город Византий существовал шестьсот лет на мысу гористого полуострова на Боспоре, со стороны Фракии, и имел одну гавань, в форме рога, с северной стороны и другую, более открытую, с южной. Высокие стены города были мощно укреплены, а о его богатстве свидетельствовали размеры и красота зданий, как частных, так и общественных.
«Фракийский Боспор красивее Геллеспонта и более величествен», – подумал Цезарь, уже плававший по Геллеспонту. Царь Никомед был властителем города – это стало ясно с того момента, как царская баржа вошла в гавань. Все важные лица города появились там, чтобы приветствовать его. Однако от Цезаря не ускользнуло, что некоторые смотрят на него не слишком дружелюбно. Возможно, не всем понравилось, что царь Вифинии в таких добрых отношениях с римлянином. А это вело к другой дилемме. До сих пор общение Цезаря с царем Никомедом имело место в пределах Вифинии, где жители хорошо знали своего правителя, любили и понимали его. В Византии все обстояло не так. Вскоре стало очевидно, что здесь Цезаря принимают за любовника царя Вифинии.
Было бы очень легко опровергнуть это предположение: несколько слов здесь, несколько слов там о старых дураках, которые выставляют себя старыми дураками, и какая досада ради флота возиться со старым дураком. Но Цезарь не мог так поступить. Он полюбил Никомеда – во всех отношениях, кроме того, в котором его подозревали. И он не мог обидеть старика, нанося ему удар в то самое место, которое и для него самого было наиболее чувствительным. Цезарь не смел задеть его гордость. Однако имелись убедительные причины прояснить ситуацию, главным образом потому, что было затронуто будущее самого Цезаря.
Он всегда знал, куда он шел, – все время вверх, только к вершине. Трудно осуществлять такое восхождение, скрывая от всех истинную свою натуру. Но еще хуже пытаться это делать, зная, что выводы о тебе делаются неправильные. Будь царь моложе, Цезарь мог бы решиться на откровенное объяснение, ибо, хотя Никомед и осуждал нетерпимое отношение римлян к гомосексуализму как неэллинское и даже варварское, он постарался бы сам рассеять неблагоприятную для Цезаря иллюзию – в силу своей природной теплоты и благодушия. Но преклонный возраст царя останавливал Цезаря. Он не мог быть уверен в том, что рана, которую он нанесет при таком объяснении, не окажется слишком тяжелой. После юности, проведенной в жестких рамках