самоограничения, Цезарь открыл для себя одну истину. Жизнь постоянно преподносит головоломки, которые очень трудно решить.
Возмущение Византия римлянами было вызвано, конечно, захватом города Фимбрией и Флакком четыре года назад, когда они – назначенные правительством Цинны – решили, что лучше идти в Азию и воевать с Митридатом, нежели отправляться в Грецию и воевать с Суллой. Для Византия не имел значения тот факт, что Фимбрия убил Флакка, а Сулла уничтожил Фимбрию. Важно было лишь то, что город страдал. А здесь их властитель ласкается к римлянину.
Итак, приняв решение, Цезарь поставил перед собой цель произвести на византийцев хорошее впечатление и по возможности спасти свое достоинство. В этом ему должны помочь ум и образованность. Кроме того, он пустил в ход еще одно свое качество, которого так опасалась его мать, – обаяние. Благодаря этому знатнейшие горожане несколько смягчились, видя, как сильно этот римлянин отличается от исключительно невоспитанных и тупых Флакка и Фимбрии. Но в конце концов Цезарь вынужден был признать: все это вкупе с внешностью укрепило их убеждение относительно его сексуальных наклонностей. Понятие «мужчина-самец» не предполагает наличия обаяния.
Тогда Цезарь пошел в лобовую атаку. Первая фаза этой атаки состояла в том, что он стал грубо пресекать все попытки сближения со стороны мужчин. Вторая – в том, чтобы выяснить имя самой знаменитой куртизанки Византия и заняться с ней любовью. Ублажать ее до тех пор, пока она не запросит пощады.
– У него пенис как у осла, и он настоящий развратник, – с утомленным видом сообщила она всем своим друзьям и любовникам, потом улыбнулась, вздохнула и чувственно раскинула руки. – О, как он великолепен! У меня уже столько лет не было такого мальчика!
И это сработало, не обидев царя Никомеда. Отныне его преданность римскому юноше виделась в истинном свете – как безнадежная страсть.
А теперь – обратно в Никомедию, к царице Орадалтис, к собачке Сулле, в этот сумасшедший дворец со множеством мальчиков и пререкающимися и интригующими слугами.
– Мне жаль, но я вынужден ехать, – объявил Цезарь царю и царице за их последним совместным ужином.
– Нам не менее жаль отпускать тебя, – хмуро отозвалась царица Орадалтис, подталкивая ногой собачку.
– Ты вернешься, после того как вы усмирите Митилену? – спросил царь. – Нам бы очень этого хотелось.
– Вернусь. Даю вам слово, – ответил Цезарь.
– Хорошо! – Никомед был доволен. – А теперь, пожалуйста, объясни мне одну латинскую загадку, которую я никак не могу разгадать. Почему cunnus – мужского рода, а mentula – женского?
Цезарь растерялся:
– Не знаю.
– Ведь должна же быть причина.
– Честное слово, я никогда не думал об этом. Но теперь, когда ты обратил мое внимание на эту несообразность, я тоже заинтересовался.
– Сunnus должна быть cunna. Это ведь женские гениталии, в конце концов! А mentula должен быть mentulus, коль скоро это пенис. Вы, римляне, так гордитесь своим мужским достоинством, а на самом деле ваши женщины – мужчины, а мужчины – женщины!
И царь откинулся на спинку кресла, весь сияя.
– Ты выбрал не слишком вежливые слова для обозначения наших половых органов, – серьезно отозвался Цезарь. – Сunnus и mentula – ругательства. Ответ очевиден, я думаю. Род слова обозначает пол, который должен найти себе пару. Пенис предназначен для женского органа, а судьба вагины – приветствовать приход пениса.
– Ерунда! – воскликнул царь.
– Софистика! – молвила царица, пожав плечами.
– А ты что скажешь об этом, Сулла? – спросил Никомед у собаки, к которой он стал относиться намного лучше после приезда Цезаря, может быть, потому, что Орадалтис больше не использовала пса, чтобы так безжалостно дразнить старика.
Цезарь расхохотался:
– Когда я вернусь домой, я обязательно спрошу его об этом!
После отъезда Цезаря дворец опустел. Два престарелых обитателя бродили по дворцу, сбитые с толку, и даже собака была печальна.
– Он стал нам сыном, которого у нас никогда не было, – сказал Никомед.
– Нет! – решительно возразила Орадалтис. – Он – сын, которого у нас никогда не могло быть. Никогда.
– Из-за моей наследственной предрасположенности?
– Конечно нет! Потому что мы не римляне. А он – римлянин.
– Может быть, вернее сказать: он – это он.
– Никомед, как ты думаешь, он вернется?
Этот вопрос, казалось, взбодрил царя.
– Да, я верю, что он вернется, – очень твердо ответил он.
Когда Цезарь прибыл в Абидос в октябрьские иды, он увидел обещанный флот, стоявший на якоре: два огромных понтийских боевых корабля, восемь квинквирем, десять трирем и двадцать добротно построенных, но не слишком приспособленных к военным действиям галер.
В письме царя Цезарю говорилось:
Поскольку корабли нужны для блокады, а не для преследования в море, я достал тебе вспомогательные суда, широкие, с палубами. Это бывшие торговые корабли. Они послужат вместо двадцати беспалубных боевых галер, которые ты просил. Если ты хочешь, чтобы жители Митилены зимой не имели доступа к гавани, тебе потребуются более остойчивые суда, а не легкие галеры, которые приходится вытаскивать на берег при приближении шторма. Купцы смогут выдержать шторм, при котором ни одно другое судно не осмелится оставаться в открытом море. Два понтийских боевых корабля тоже, думаю, будут полезны, хотя бы своим грозным видом. Они в состоянии пробить любое заграждение, поэтому пригодятся при атаке. Капитан порта в Синопе был готов отдать их даром, только за питание и жалованье командам (по пятьсот человек на судне). Как он говорит, у царя Понта нет для них работы в данный момент. С этим письмом я посылаю счет.
Расстояние от Абидоса на Геллеспонте до Анатолийского побережья острова Лесбос севернее Митилены составляло около сотни миль, на что, как сказал старший лоцман, понадобится от пяти до десяти дней, если погода удержится и все корабли будут в хорошем состоянии.
– Тогда нам лучше удостовериться, что сейчас все они в хорошем состоянии, – сказал Цезарь.
Не привыкший к работе с навархом (ибо, как полагал Цезарь, таково его теперешнее звание, пока он не прибудет на Лесбос), который настаивал, что его корабли следует тщательно проверить перед отплытием, старший лоцман собрал троих корабельных плотников из Абидоса и тщательно осмотрел каждое судно. При этом Цезарь неотступно следовал за ними, заглядывая через плечо и задавая бесчисленные вопросы.
– Ты не страдаешь морской болезнью? – с надеждой спросил старший лоцман.
– Нет, насколько я знаю, – ответил Цезарь, весело блеснув глазами.
За десять дней до ноябрьских календ флот составом в сорок кораблей вышел в Геллеспонт, где течение – из Эвксинского в Эгейское море – несло их к южному устью пролива у мыса Мастусия на фракийской стороне и дельте реки Скамандр на азиатской стороне. Недалеко от этого места, вниз по течению реки Скамандр, лежала Троя – легендарный Илион, с пепелища которого бежал его предок Эней, спасаясь от Агамемнона. «Жаль, что нет возможности посетить это внушающее благоговение место», – подумал Цезарь. Потом пожал плечами: что ж, будут и другие случаи побывать здесь.
Погода держалась. В результате флот – все еще в хорошем состоянии – прибыл к правой стороне северного мыса Лесбоса на шесть дней раньше срока. Поскольку Цезарь хотел явиться к месту назначения именно первого ноября, он снова проконсультировался у старшего лоцмана и разместил флот в бухте, расположенной в широком углублении береговой линии у Кидонии, где со стороны Лесбоса его не было видно. Противник на Лесбосе не волновал Цезаря: он хотел удивить осаждавшую Митилену римскую армию. И натянуть нос Терму.
– Тебе исключительно везет, – сказал старший лоцман, когда флот снова снялся с якоря накануне ноябрьских календ.
– Почему?
– Мне никогда не случалось плавать по такому спокойному морю в это время года – вот уже несколько дней стоит хорошая погода.
– Тогда с наступлением ночи мы войдем в любое защищенное место, какое сможем найти на Лесбосе. Завтра на рассвете я возьму самое быстроходное судно и поищу нашу армию, – сказал Цезарь. – Нет смысла снимать с якоря весь флот, пока я не узнаю, где именно военачальник намерен его разместить.
На следующий день с восходом солнца Цезарь отыскал римскую армию, сошел на берег, чтобы переговорить с Термом или Лукуллом – любым, кто командует в данный момент. Оказалось, это Лукулл. Терм все еще находился в Пергаме.
Они встретились у того места, где Лукулл наблюдал за постройкой стены и рва через узкую гористую полоску земли, на которой стояла Митилена.
Цезаря, конечно, разбирало любопытство. А Лукулл был раздражен, ему сообщили только, что какой-то незнакомый трибун хочет его видеть. Лукулл считал всех незнакомых младших офицеров занудами. Его влияние в Риме возросло с тех пор, как он явил себя преданным квестором Суллы. Лукулл оказался единственным легатом, который согласился идти на Рим в тот первый раз, когда Сулла был консулом. И с тех пор он оставался человеком Суллы – до такой степени, что Сулла доверял ему дела, которые обычно поручались чиновникам, занимавшим прежде преторские должности. Он вел военные действия против Митридата и остался в провинции Азия после ухода Суллы. Он удерживал Азию для Суллы, пока наместник Мурена самовольно воевал с Митридатом в Каппадокии.
Цезарь увидел стройного симпатичного человека чуть выше среднего роста. Он шел немного напряженной походкой. Причиной тому было не физическое недомогание – просто Лукулл о чем-то глубоко задумался. Его нельзя было назвать красивым, но определенно интересным: удлиненное бледное лицо, обрамленное копной жестких вьющихся волос того неопределенного цвета, который называется мышиным. Когда он подошел ближе, Цезарь увидел его глаза – ясные, светлые, холодного серого цвета.
Брови командующего сошлись на переносице.