Цезарь взял протянутую руку, крепко пожал.
– Гай Юлий Цезарь, – ответил он, но улыбнуться в ответ не смог. – Думаю, меня расквартировали здесь. Младший военный трибун.
– Мы знали, что восьмого где-нибудь найдут, – сказал Габиний, повернувшись к остальным. – Теперь полный состав – младшие военные трибуны, самое дно общества и шип в боку нашего полководца. Время от времени мы трудимся. Но поскольку нам не платят, Лукулл не может настаивать на этом. Мы только что пообедали. Что-то еще осталось. Но сначала познакомься с твоими товарищами-страдальцами.
Остальные уже были на ногах.
– Гай Октавий.
Невысокого роста мускулистый молодой человек, Гай Октавий был хорош греческой красотой. Каштановые волосы и карие глаза. Только уши торчат, как ручки у глиняной кружки. Его рукопожатие было приятно крепким.
– Публий Корнелий Лентул, просто Лентул.
Заносчивый – очевидно. И типичный Корнелий – смуглая кожа, простое лицо. Он выглядел так, словно ему трудно держаться, однако он старался, неуверенный, но упрямый.
– Лентул-модник – Луций Корнелий Лентул Нигер. Конечно, мы зовем его Нигер.
Еще один заносчивый, еще один типичный Корнелий, еще более надменный, чем просто Лентул.
– Луций Марций Филипп-младший. Мы зовем его Lippus. Он – настоящая улитка.
Прозвище «гноящийся» было недобрым, потому что глаза у Липпуса не гноились. Они были очень большие, темные, мечтательные. И лицо значительно более приятное, чем у его отца, – конечно, наследство бабушки из рода Клавдиев, на которую он похож. Он производил впечатление добродушной безмятежности. Рукопожатие его оказалось мягким, но не вялым.
– Марк Валерий Мессала Руф. Рыжий.
Не самонадеян, хотя патрицианское имя прозвучало довольно надменно. Руф был действительно рыжим – рыжие волосы, рыжие глаза. Но нрава, казалось, спокойного.
– И последний, как всегда, потому что мы обычно смотрим поверх его головы, – Марк Кальпурний Бибул.
Бибул был самым надменным из всех. Вероятно, потому, что он был маленький, тщедушный человечек. Черты его лица сами сложились в естественное выражение превосходства. Острые скулы, горбатый римский нос, рот всегда словно чем-то недоволен, совершенно прямые брови над слегка выпученными бледно-серыми глазами. Волосы и брови очень светлые, почти белесые, без золотистого оттенка, что делало его старше своих двадцати одного года.
Очень редко у двух человек с первого взгляда возникает обоюдная необъяснимая неприязнь. Она инстинктивна и неискоренима. Такова была неприязнь, которая мгновенно вспыхнула между Гаем Юлием Цезарем и Марком Кальпурнием Бибулом. Царь Никомед говорил о врагах. Так вот, это был враг, Цезарь не сомневался.
Габиний отодвинул от стены восьмой стул и поставил его к столу между собой и Октавием.
– Сядь и поешь, – предложил он Цезарю.
– Я с удовольствием сяду, но извините меня, если я есть не буду.
– Вина, ты выпьешь немного вина!
– Я никогда его не пью.
Октавий захихикал.
– О, тебе здесь понравится! – воскликнул он. – Обычно тут напиваются так, что весь пол в блевотине.
– Ты – фламин Юпитера! – воскликнул сын Филиппа.
– Был им, – поправил Цезарь, не желая пускаться в объяснения. Но потом передумал и продолжил: – Лучше я расскажу вам сейчас, чтобы больше мне не задавали вопросов.
Он рассказал свою историю спокойно, твердым голосом, настолько тщательно подбирая слова, что все они вскоре поняли: новый трибун – интеллектуал, если не ученый.
– Ну и история! – молвил Габиний, когда рассказ был окончен.
– Значит, ты все еще женат на дочери Цинны? – сказал Бибул.
– Да.
– И теперь, – засмеялся Октавий, – у нас уже нет никакой надежды прекратить эту древнюю вражду, Габиний! С Цезарем у нас четыре патриция! Война насмерть!
Остальные бросили на него испепеляющие взгляды, и он затих.
– Приехал прямо из Рима, да? – спросил Руф.
– Нет, из Вифинии.
– А что ты делал в Вифинии? – простодушно спросил Лентул.
– Собирал флот для осады Митилены.
– Спорю, что старый женоподобный Никомед в тебя влюбился, – ухмыльнулся Бибул.
Он знал, что звучит это оскорбительно для присутствующих. Возможно, он не собирался говорить этого. Но не сдержался.
– Да, представь себе, – холодно сказал Цезарь.
– И ты получил свой флот? – продолжал Бибул.
– Естественно, – ответил Цезарь с надменным видом.
Бибул колюче засмеялся:
– Естественно? Ты хочешь сказать – противоестественно?
Никто не успел заметить, как все произошло. Цезарь молниеносно облетел стол. Шесть пар глаз увидели только, что он держит Бибула на весу одной рукой. Выглядело это странно, даже комично. Бибул размахивал руками перед улыбающимся лицом Цезаря, но его руки были слишком коротки, чтобы дотянуться, – сцена из мима.
– Если бы ты не был блохой, – сказал Цезарь, – я бы сейчас зарыл твою морду в булыжник на улице. К сожалению, Блоха, это было бы равносильно убийству. Ты слишком ничтожен, чтобы делать из тебя месиво. Поэтому не попадайся мне на пути!
Все еще держа Бибула на весу, он обвел взглядом комнату в поисках чего-нибудь подходящего и увидел шкаф высотой футов в шесть. Без большого усилия Цезарь посадил Бибула на шкаф, ловко избежав удара сапогом.
– Подрыгай там немного ногами, Блоха.
И вышел на улицу.
– А прозвище Блоха тебе подходит, Бибул! – смеясь, сказал Октавий. – Теперь я буду звать тебя Блохой. Ты этого заслуживаешь. А ты как думаешь, Габиний? Будешь звать его Блохой?
– Я скорее буду звать его задницей, – раздраженно ответил Габиний, красный от гнева. – Кто тянул тебя за язык, Бибул? Для этого не было никакого повода. Твоя грубость бросает тень на всех нас! – Он посмотрел на остальных. – Мне все равно, что вы будете делать, но я пойду помогу Цезарю разгружать вещи.
– Снимите меня! – крикнул Бибул со шкафа.
– Только не я! – с презрением отозвался Габиний.
В результате никто не захотел помочь ему. Бибулу пришлось соскочить на пол, потому что легкий шкаф был очень неустойчив и, спускаясь на руках, Бибул рисковал опрокинуть его на себя. В разгаре своего гнева он почувствовал замешательство и стыд: Габиний прав, что на него нашло? Все, чего он добился этим, – выставил себя грубияном, вызвал насмешки, потерял уважение товарищей. Он даже не мог успокоить себя тем, что одержал верх, ибо этого не произошло. Цезарь легко победил – победил с честью, не ударив человека, который меньше его, но лишь выставив напоказ его ничтожность. Естественно, что Бибула раздражали рост и мускулы других, поскольку сам он статью не обладал. Он хорошо знал, что мир принадлежит мускулистым и статным. Просто одного взгляда на Цезаря было достаточно, чтобы высветить его, Бибула, недостатки – некрасивое лицо, жалкое тело, ничтожный рост. А потом новичок поразил всех превосходной речью. Несправедливо!
Бибул не знал, кого ненавидит больше – себя или Гая Юлия Цезаря, человека, обладающего всем.
С улицы доносились взрывы хохота, слишком интригующие, чтобы Бибул мог противостоять искушению. Он тихо прокрался к двери, встал сбоку и украдкой выглянул. Там стояли шестеро его товарищей-трибунов, держась за животы от смеха, а человек, у которого было все, садился верхом на мула! Что он говорил при этом, Бибул не слышал. Но он знал, что это было остроумно, смешно, неотразимо, обворожительно, интересно, захватывающе.
– Ну, – сказал он себе, тихонько направляясь в свою комнату, – от этой блохи он никогда, никогда, никогда не избавится!
С приходом зимы в осаде Митилены наступила та фаза, когда осаждающие просто сидят и ждут, пока осажденные начнут голодать. А Луций Лициний Лукулл нашел наконец время написать письмо своему обожаемому Сулле.
Надеюсь, все это кончится весной благодаря одному удивительному обстоятельству, о котором я напишу ниже. Во-первых, я прошу о любезности. Если мне удастся завершить все к весне, я бы хотел вернуться домой. Прошло уже очень много времени, дорогой Луций Корнелий, и я мечтаю снова увидеть Рим, не говоря уж о тебе. Мой брат Варрон Лукулл теперь достиг положенного возраста и набрался опыта, чтобы стать курульным эдилом, и я желал бы разделить с ним эту должность. Больше нет должности, которую могут одновременно занимать два брата. Подумай об играх, которые мы будем устраивать! Не говоря уже об удовольствии совместной работы плечом к плечу. Мне тридцать восемь, моему брату тридцать шесть – преторский возраст, но мы еще не были эдилами. А этого требуют семейные традиции. Пожалуйста, назначь нас на эту должность, а потом разреши мне при первой возможности стать претором. Но если ты считаешь, что моя просьба неблагоразумна или я этого не заслуживаю, я, конечно, пойму.
Терм, кажется, справляется в провинции Азия, поручив мне осаду Митилены, чтобы чем-то меня занять и чтобы я ему не мешал. Неплохой человек. Местные его любят, потому что у него хватает терпения слушать их байки о том, почему они не могут заплатить дань. Но, терпеливо выслушав их, он все же заставляет их раскошелиться.
Те два легиона, которые у меня здесь, состоят из грубых, неотесанных солдат. Они были с Муреной в Каппадокии и Понте, а до этого – у Флакка. Они держат себя независимо, чего я не люблю и стараюсь выбить из них. Конечно, они возмущаются твоим указом, запрещающим им возвращаться в Италию, потому что они спустили Фимбрии убийство Флакка, и регулярно посылают ко мне депутации, спрашивая, не отменен ли еще указ. И уходят ни с чем. Теперь они изучили меня достаточно, чтобы понять: я казню каждого десятого, будь у меня хоть малейший повод. Они солдаты Рима и должны делать то, что им приказывают. Меня очень раздражает, когда рядовые и младшие трибуны считают, будто у них есть право иметь свое мнение – а иногда и более того.
Полагаю, к весне Митилена дойдет до такого состояния, когда я смогу начать штурм. Я построю несколько осадных башен – и надеюсь, наступление будет успешным. Если я добьюсь сдачи города к лету, остальная часть провинции Азия ляжет к нашим ногам укрощенной.