– Ты отличный тактик, Лукулл. Все будет хорошо, – заверил Терм.
На рассвете Лукулл поднялся на одну из башен, выстроенных вдоль стен римского лагеря, чтобы осмотреть вражеские позиции. Его войска находились уже на нейтральной территории, сосредоточившись перед рвом, со дна которого были спешно удалены сотни тысяч острых кольев. Лукулл не хотел, чтобы римские солдаты падали на колья, если его армия вынуждена будет отступить. Одно хорошо: это будет битва насмерть. Стена Лукулла не даст легионерам убежать с поля боя. Не то чтобы он заранее предусматривал подобный поворот событий. Бывшие солдаты Фимбрии, когда у них есть настроение драться, так же хороши, как любая армия, которой ему приходилось командовать.
Еще до восхода солнца Лукулл лично появился на нейтральной полосе со своими подчиненными, обступившими его в ожидании приказаний.
– Я не могу обратиться к армии, солдаты все равно меня не услышат, – проговорил он сквозь зубы. – Поэтому все зависит от того, насколько хорошо сейчас услышите меня вы, и от вашего повиновения. В качестве ориентира вам будут служить большие северные ворота Митилены, поскольку они как раз в центре нашей позиции. Армию я построю в форме вогнутого полумесяца. Но в середине строя, точно напротив ворот, будет острый клин. Этот клин выступит прежде всех остальных. Его цель – ворота. Моя тактика – использовать этот клин, чтобы разделить армию противника на две части и каждую часть потом окружить крыльями полумесяца. Это значит, что придется жестко держать строй, а концы крыльев должны все время находиться на одной линии с острием клина. У меня нет кавалерии, поэтому я должен просить тех, кто будет стоять на концах полумесяца, действовать по-кавалерийски – быстро и с натиском.
Около семидесяти человек толкались вокруг Лукулла, забравшегося на небольшой ящик, чтобы видеть всех. Присутствовали центурионы когорт и все офицеры. Хмурый взгляд командующего остановился на Цезаре и на центурионе, командовавшем той когортой мятежников, которую Лукулл с самого начала намеревался подставить под стрелы. Командующий хорошо помнил имя этого центуриона – Марк Силий, напористый, скверно воспитанный выскочка, который всегда был главарем депутаций, регулярно приходивших к командующему с петициями. Сейчас не время для мести. Единственное, что необходимо, – принять решение, основанное на здравом смысле. А решить он должен был вот что: нужно ли именно эту когорту ставить в острие клина, где она наверняка погибнет до последнего человека, или разместить ее позади полумесяца, где она может послужить лишь подкреплением.
И он решил:
– Цезарь и Силий, ваше место – в голове клина. Атакуете ворота. Достигнув ворот, удерживайте позицию, что бы они на вас ни кидали.
И продолжил инструктировать остальных.
– Да помогут мне боги, этот cunnus Лукулл дал мне в начальники смазливого ребенка, – проворчал Силий, скривив рот, пока они ждали, когда Лукулл закончит.
Это еле слышное высказывание центуриона Цезарь воспринял без малейшего раздражения. Наоборот, он рассмеялся:
– А что бы ты предпочел: чтобы тебя повел в бой смазливый ребенок, который два года просидел на коленях Гая Мария, слушая, как надо сражаться, или какой-нибудь «многоопытный» легат, который не может отличить центр от фланга?
Гай Марий! Это имя радостным звоном отзывалось в сердце каждого римского солдата. Взгляд, которым Марк Силий окинул своего командира, был пристальным, почти ласковым.
– И кем же ты приходишься Гаю Марию? – спросил он.
– Он был моим дядей. И верил в меня, – ответил Цезарь.
– Но это твоя первая кампания, твое первое сражение! – возразил Силий.
– Ты все про меня знаешь, Силий, не так ли? Тогда тебе следует узнать еще кое-что. Я не подведу ни тебя, ни твоих людей, но, если вы меня подведете, я прикажу всех вас выпороть, – сказал Цезарь.
– Договорились, – быстро ответил Силий и исчез, чтобы сообщить своим младшим центурионам, что предстоит делать.
Лукулл был не из тех военачальников, которые попусту тратят время. Как только его офицеры узнали, что от них требуется, и построили своих солдат, он дал сигнал к атаке. Ему было ясно, что у противника нет никакого плана сражения. Митиленцы просто ждали огромной массой у своих стен и, когда римская армия сдвинулась с места, не пытались выступить против нее. Они примут атаку римлян на щиты и только потом будут драться. Они были уверены, что одолеют числом.
Столь же проницательный, сколь свирепый, Силий пустил слух среди всех своих шестисот солдат: их командир – смазливый ребенок, который был учеником Гая Мария. А Гай Марий верил в него.
Цезарь один вышел вперед и встал перед штандартом. Большой прямоугольный щит – на левой руке, меч – в металлических ножнах. Некогда Марий говорил ему, что меч нельзя вынимать из ножен до самого последнего момента, до того мига, когда враг уже перед тобой и надо его опередить, потому что: «Ты не можешь позволить себе смотреть под ноги, идешь ты или бежишь, – с трудом выговаривал старик, шевеля непарализованным уголком рта. – Если у тебя в правой руке обнаженный меч, а ты нечаянно попадешь ногой в ямку или споткнешься о камень, ты ранишь самого себя».
Цезарь не боялся даже в самом глубоком уголке души. Ему и в голову не приходило, что его, избранника Фортуны, могут убить. И вдруг он услышал, что его люди поют:
Мы – солдаты Фимбрии!
Бойтесь солдат Фимбрии!
Мы заманили в ловушку царя Понта!
Мы – лучше всех!
Как зачарованный смотрел Цезарь на митиленцев, приближаясь к ним с каждым шагом. Прошло уже, наверное, четыре года с тех пор, как Фимбрия умер. Четыре года. За это время его солдаты служили при двух Лициниях – Мурене, а потом Лукулле. Фимбрия был жестокий человек. Но они до сих пор считали себя его людьми. «Они – не люди Лициния и, я подозреваю, никогда не будут его людьми. Не знаю, как они относились к Мурене. Но Лукулла они ненавидят! А кто же может его любить? Он такой чопорный аристократ. И он не считает нужным добиваться любви солдат. Как он ошибается!»
Точно в нужный момент Цезарь велел горнисту проиграть сигнал «метнуть пики» и постарался не присесть, когда свыше тысячи пик просвистели у него над головой в два залпа, приведя в смятение митиленцев. А теперь – в атаку!
Он выхватил меч и вскинул его вверх. За спиной Цезарь услышал характерный скрежет шестисот мечей, вынимаемых из ножен, и пошел на врага – спокойно, как сенатор в толпу на Форуме, держа щит перед собой и совершенно не думая о том, что происходит вокруг. Короткий, острый как бритва меч не годился для рубящего удара, наносимого сверху. Цезарь держал меч на уровне бедра, чуть подняв острие. Выпад – укол.
Неприятелю не нравится, когда меч врага нацелен на его гениталии. А когорта Фимбриевых смутьянов продолжала идти, тесня митиленцев, лишая их свободного пространства, чтобы они не могли свободно размахивать своими длинными мечами. Шок заставил их отступить, натиск римлян оказался стремителен, и клин целиком вошел в ряды осажденных.
Но вот первое смятение прошло, митиленцы осмелели и решили сражаться до конца. Все, кто ненавидел Рим, готовы были умереть, прежде чем их любимые Митилены опять попадут в руки Рима.
Битва началась. Цезарь вскоре обнаружил, что, когда враг приближается, нельзя ни убегать, ни показывать страха. Если ты отреагируешь подобным образом, ты мысленно уже проиграешь и шансы погибнуть увеличатся. Атаковать, атаковать, всегда атаковать. Надо выглядеть непобедимым, и тогда побегут солдаты противника. Цезарь упивался боем, обладая от природы чуткими рефлексами и феноменально острым зрением. И он сражался, сражался, не интересуясь тем, что делается у него за спиной.
И вдруг он сообразил, что даже в разгар схватки нельзя терять голову. Необходимо думать, постоянно думать. Ведь он – командир когорты, а он совсем забыл о ее существовании. Но как обернуться и посмотреть, что происходит, не рискуя при этом быть убитым? Как найти место, с которого он мог бы оценить ситуацию? Его рука немного устала, хотя низкое положение меча и его небольшой вес значительно облегчали римлянину задачу – не в пример тяжелому длинному оружию, которым пользовались противники. Их взмахи становились все беспорядочнее, а удары менее энергичными.
Груда мертвых тел громоздилась там, где он стоял, теснимый теми, кто еще жил и боролся. Цезарь вложил все свои силы и злость в прыжок – и вскочил на гору убитых. Теперь его ноги стали уязвимы, зато он стоял на самой высокой точке над полем боя и мог поворачиваться во все стороны.
Увидев своего юного командира, бывшие солдаты Фимбрии приветственно закричали, и это обрадовало его. Но тут же он увидел, что его когорта отрезана. Острие клина сделало свое дело, однако его никто не поддерживал. «Мы – остров, окруженный врагами, – подумал Цезарь. – Это все из-за Лукулла. Но мы выстоим, мы не умрем!» Огромными прыжками, приводя в замешательство врага, Цезарь добежал до Марка Силия, который продолжал отбиваться от неприятеля.
– Мы отрезаны. Просигналь «построиться в каре»! – крикнул он сигнальщику когорты, который бился рядом со знаменосцем.
Построились точно и быстро – о, это хорошие воины! Цезарь и Силий пробились к каре и обошли его по периметру, подбадривая людей и следя за тем, чтобы слабые места были укреплены.
– Будь у меня мой мул, я мог бы знать, что происходит на всем поле, – сказал Цезарь Силию, – но младшие военные трибуны, командующие когортами, не имеют права ездить верхом. И это ошибка.
– Ее легко исправить! – отозвался Силий, который теперь смотрел на Цезаря с большим уважением. Он свистом подозвал дюжину резервистов, стоявших неподалеку. – Мы построим для тебя пирамиду из людей и щитов.
Спустя некоторое время Цезарь уже стоял в полный рост на четырех щитах, которые держали над головами солдаты. Он забрался туда по живой лестнице.
– Берегись пик! – крикнул ему Силий.
Теперь Цезарю стало очевидно, что исход сражения до сих пор неясен, но тактика Лукулла в основном себя оправдала. Похоже, враг почувствовал, что вот-вот окажется в кольце.