Лепид в упор смотрел поверх таблички на молчавших сенаторов. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что даже Катул ошеломлен речью Филиппа. Кто бы ни стоял за ним, это определенно не Катул и не кто-то из членов его фракции.
— Я отвечу на каждый пункт речи Филиппа, почтенные отцы. Первый пункт. Моя пассивность при жизни диктатора. Это неправда! Все это знают! Вспомните! Второй пункт. Голосование по поводу общественных денег на похороны диктатора. Да, я был против. И многие тоже были против. А почему бы и нет? Разве у нас нет права голоса? Третий пункт. Что касается моей оппозиции, которая является как бы сигналом для моих сторонников — разве они у меня есть? — о том, что я развяжу все, что завязал Сулла. Абсолютная ерунда! Я попытался аннулировать два закона и преуспел только с одним. Но дал ли я хоть малейший намек кому-нибудь, что я намерен отменить все законы Суллы? Разве вы слышали, чтобы я критиковал новую судебную систему? Или новые правила обращения с общественными слугами? Сенат? Процесс выборов? Новые законы об измене, ограничивающие действия провинциальных губернаторов? Ограничение функций народных собраний? Даже урезанный по самые уши плебейский трибунат? Нет, почтенные отцы, вы такого от меня не слышали! Потому что я не намерен соваться в эти постановления!
Последняя фраза была произнесена таким громовым голосом, что некоторые даже вскочили со своих мест. Лепид помолчал, дав сенаторам время успокоиться, потом продолжил:
— Четвертый пункт. Утверждение, что мой новый закон, возвращающий некоторые отобранные земли — некоторые, не все! — их первоначальным владельцам, — это предательский закон. Неправда. Мой lex Aemilia Lepida не говорит, что все конфискованные земли, принадлежавшие изменившим Риму городам и округам, должны быть возвращены их прежним владельцам. Это касается только земель, принадлежавших городкам, чье участие в войне было принудительным.
Лепид понизил голос, добавил в него побольше чувства:
— Коллеги-сенаторы, пожалуйста, подумайте! Если мы хотим видеть действительно единую римскую Италию, мы должны отменить старые наказания, которым мы подвергли италийских союзников. Теперь эти люди по закону являются римлянами, как и мы сами! Если Луций Корнелий Сулла в чем-то и ошибся, так это именно в этом деле. Для человека в его возрасте это может быть понятно. Но для большинства из нас, кто по крайней мере лет на двадцать моложе его, думать так же, как думал он, просто непозволительно. Позвольте мне также напомнить вам, что Филипп — тоже пожилой человек с устаревшими, вышедшими из моды предрассудками. Когда он был цензором, он продемонстрировал свои предрассудки ужасным способом, отказавшись сделать то, что фактически сделал Сулла, — распределить новых римских граждан по тридцати пяти трибам.
Сенаторы начали колебаться. Ведь это действительно был более молодой Сенат, чем десять лет назад. Чувствуя, что худшее позади, Лепид продолжал:
— Пятый пункт. Мой закон о зерне. Он тоже направлен на восстановление справедливости. Я считаю, что, если бы Луций Корнелий Сулла остался диктатором еще некоторое время, он бы сам в этом убедился и сделал бы то, что сделал я, — узаконил возврат дешевого зерна низшим классам. Частные торговцы зерном — жадные. Никто не может отрицать этого! И действительно, Сенат оказался достаточно мудр, чтобы увидеть смысл в моем законе о зерне, ибо Сенат одобрил его. Таким образом, мы удалили вероятность насилия и мятежа в Риме на случай неурожая в нынешнем году. Ибо нельзя отнять у простых людей привилегию, которой они пользовались так долго, что стали считать ее своим правом! Шестой пункт. Мои обязанности консула, на которого пал жребий наблюдать за курульными выборами. Да, жребий пал на меня, и по нашей новой конституции это значит, что только я могу их выполнить. Но, почтенные отцы, я вовсе не просил, чтобы меня послали вербовать четыре легиона для подавления недовольства в Фезулах, определив это моей первостепенной задачей! Это вы, вы сами направили меня! По своей доброй воле! Я не просил вас об этом! Вы не подумали — да и мне это не пришло в голову! — что курульные выборы по важности превосходят открытый мятеж в самой Италии. Я признаю, что счел первейшей задачей ликвидацию волнений. До выборов еще уйма времени. В конце концов, ведь еще только начало квинктилия! Седьмой пункт. Не идет вразрез с законами Суллы и тот факт, что оба консула будут отсутствовать в Риме, ведя войну. Даже если это война за пределами Италии. Согласно Луцию Корнелию Сулле, первейший долг консулов — заботиться о Риме и об Италии. Ни Квинт Лутаций Катул, ни я не превышаем консульских полномочий. Для ведения войны можно назначить командующим не сенатора только в том случае, если законно выбранные магистраты и другие компетентные сенаторы отсутствуют в Риме. И наконец, пункт восьмой. Почему же я менее квалифицирован, чем Квинт Лутаций Катул? Мы оба служили легатами в Италийской войне. Мы соблюдали честный нейтралитет, за который Луций Корнелий Сулла не наказал нас. В конце концов, вот мы, последняя пара консулов, выбранных лично им! У нас одинаковый военный опыт. Нельзя сказать, кто из нас засияет ярче на поле боя в Фезулах. В интересах Рима надеяться, что оба мы проявим себя одинаково хорошо, не так ли? Обычная римская практика показывает, что если консулы хотят принять командование согласно директиве Сената, то они должны это сделать. Консулы были направлены Сенатом, консулы взяли на себя командование. Больше сказать нечего.
Но Филипп не унимался. Не выказав ни разочарования, ни гнева, он умело перевел спор в жалобу на явную вражду двух консулов и проиллюстрировал это полусотней конкретных примеров, от обычных разногласий до серьезных стычек. Солнце уже зашло (что означало, что Сенат должен прекратить обсуждения), но и Катул, и Лепид не желали откладывать решение на следующий день, так что писцы Палаты зажгли факелы и Филипп продолжил говорить. Он хорошо рассчитал. К тому времени как Филипп закончит свои разглагольствования, сенаторы практически будут готовы согласиться на все, что угодно, только бы уйти домой, поесть и выспаться.
— Предлагаю, — сказал он наконец, — чтобы каждый консул поклялся, что он не превратит свою армию в инструмент личного мщения другому. Не такая уж великая просьба! Лично мне было бы спокойнее, если бы я знал о подобной клятве.
Лепид устало поднялся с места:
— Мое мнение о твоем предложении, Филипп, следующее: несомненно, это глупейшая вещь, которую я когда-либо слышал! Но если это сделает Палату счастливее и поможет выполнить наше задание быстрее, я готов дать клятву.
— Я тоже согласен, Марк Эмилий, — сказал Катул. — А теперь можно ли нам расходиться по домам?
— Как ты думаешь, чего добивался Филипп? — спросил Лепид Брута, обедая у него на следующий день.
— Я правда не знаю, — ответил Брут, качая головой.
— А у тебя есть какие-нибудь соображения, Сервилия? — обратился к женщине старший консул.
— Нет, — ответила она, хмурясь. — Мой муж рассказал мне в общих чертах, что говорилось вчера, но я могла бы узнать больше, если бы вы снабдили меня копией записи речи. Конечно, если ее записывали.
Мнение Лепида о политической зоркости Сервилии было так высоко, что он не увидел в этой просьбе ничего необычного и согласился завтра утром дать ей документ — еще до того, как он уедет из Рима вербовать свои четыре легиона.
— Я начинаю думать, — сказал Брут, — что у тебя нет шанса улучшить судьбу городов Этрурии и Умбрии, которые непосредственно не участвовали в войне на стороне Карбона. В Сенате много людей, разделяющих мнение Филиппа, и они не захотят слышать ничего, что ты сможешь им сказать.
Усмирение хотя бы некоторых районов Умбрии имело большое значение для Брута, у которого, после Помпея, было больше всех земли в Умбрии. Он не хотел, чтобы рядом с его владениями располагались солдатские поселения. Эти поселения размещались в основном вокруг Сполетия и Игувия. То, что земли Брута еще не получили ветеранов, произошло благодаря двум факторам: бездействию комиссий, назначенных провести распределение ветеранов, и отправке четырнадцати старых легионов Суллы для службы в Испанию двадцать месяцев назад. Только это второе обстоятельство дало Лепиду возможность вынести на обсуждение свои законы. Если бы все двадцать три легиона Суллы остались в Италии для демобилизации, как планировалось раньше, тогда Сполетию и Игувию пришлось бы встретить полный состав ветеранов.
— То, что вчера говорил Филипп, явилось для всех ударом, — сказал Лепид, краснея от гнева при одном упоминании о вчерашнем. — Я не могу поверить тем идиотам! Я действительно думал, что, ответив Филиппу, одержу победу. Я говорил убедительно, Сервилия, и только по делу! Но они позволили Филиппу обмануть себя и одобрили эту идиотскую клятву, которую мы должны дать сегодня утром в храме Семо Санку!
— Что означает, что они готовы уступать и дальше, — добавила Сервилия. — Меня беспокоит то, что тебя не будет в Палате, чтобы противостоять старому интригану, когда тот примется выступать в следующий раз. А он еще будет говорить! Он что-то замышляет.
— Я не знаю, почему мы называем его старым, — сказал Брут, желавший переменить тему. — Он не так уж и стар — всего пятьдесят восемь. И хотя он выглядит так, словно завтра его хватит апоплексический удар, думаю, что этого не случится. Это слишком хорошо, чтобы оказаться правдой!
Но Лепид устал от пустых разговоров и вдруг заговорил серьезно.
— Я уезжаю в Этрурию набирать армию, — сказал он. — И хотел бы, чтобы ты как можно скорее присоединился ко мне, Брут. Мы планировали работать одной командой на будущий год, но, думаю, нам надлежит начать действовать совместно сейчас же. В настоящее время в твоем суде нет ничего срочного, что не может подождать до следующего года и до нового судьи. Поэтому я прошу, чтобы ты был моим помощником, старшим легатом. Немедленно.
Сервилия заволновалась:
— Разве разумно вербовать людей в Этрурии? Почему не поехать в Кампанию?