— В Никомедии? Кто?
— Я думал оставить Вифинию тебе.
— Мне?
— Да, тебе. Чтобы ты был царем.
— Нет, дорогой мой старый друг, это невозможно.
— Из тебя получился бы великий царь, Цезарь. Разве ты не хотел бы править своей собственной землей?
— Моя собственная земля — Рим, Никомед, и как всех римлян, меня воспитывали в республиканской вере.
Нижняя губа царя задрожала.
— И я не могу уговорить тебя?
— Нет.
— Вифинии нужен кто-то молодой и очень сильный, Цезарь. Я не могу подумать ни о ком другом.
— Есть Рим.
— И римляне — такие, как Гай Веррес.
— Это правда. Но существуют и такие, как я. Единственный вариант — это Рим, Никомед. Если ты не хочешь, чтобы Вифинией правил Понт.
— Все, что угодно, только не это!
— Тогда оставь Вифинию Риму.
— А ты можешь написать мое завещание, как полагается по римским законам?
— Да.
— Тогда сделай это, Цезарь. Я оставлю свое царство Риму.
В середине декабря царь Вифинии Никомед III умер. Одну его руку держал Цезарь, другую — его жена. Он так и не проснулся. Ушел, не простившись с любимыми.
Завещание с курьером послали в Рим, и Цезарь получил ответ от Сената, еще прежде чем восьмидесятипятилетний царь скончался. В ответе говорилось, что губернатор провинции Азия Марк Юний Юнк прибудет в Вифинию, чтобы после смерти царя официально ввести Вифинию в состав провинции Азия. Так как Цезарь хотел остаться до этого события, то он должен будет сообщить Юнку о факте смерти царя.
Это было разочарование. Первым губернатором Вифинии не станет человек приятный или понимающий.
— Я хочу, чтобы составили каталог всех ценных вещей и произведений искусства, — сказал Цезарь вдовствующей царице, — а также содержания казны, состава флота, армии, переписали каждый комплект доспехов, мечи, пики, зафиксировали, сколько единиц артиллерии и осадных орудий, — всего, что у вас есть.
— Это будет сделано, но зачем? — недовольно спросила Орадалтис.
— Потому что, если губернатор провинции Азия думает, что сможет набить свой кошелек, присвоив хоть одну пику или одну драхму, я хочу знать об этом, — решительно объяснил Цезарь. — Тогда я обвиню его в Риме и приложу все силы к тому, чтобы его наказали! Потому что составленную вами перепись освидетельствуют по крайней мере шесть самых влиятельных римлян. Это сделает документ свидетельством, которое не сможет проигнорировать даже жюри сенаторов.
— Ой! А со мной ничего не сделают? — воскликнула царица.
— Лично с тобой — ничего. Но если ты сможешь переехать из дворца в частный дом — лучше не здесь, в Никомедии, а в Халкедоне или в Прусе, — взяв с собой, что пожелаешь, тогда всю оставшуюся жизнь ты проживешь в покое и уюте.
— Тебе очень не нравится этот Марк Юний Юнк.
— Он мне очень не нравится.
— Он такой же, как Гай Веррес?
— Сомневаюсь, Орадалтис. Просто обычный корыстный человек. Почувствовав себя здесь первым официальным представителем Рима, он постарается украсть все, что, как он решит, Рим позволит ему увезти, — спокойно объяснил Цезарь. — Рим потребует от него каталог, но я думаю, что ваш список и его список не совпадут. Тут мы его и поймаем!
— А он не заподозрит, что у нас тоже существует собственный список?
Цезарь засмеялся:
— Только не он! Восточные царства обычно не склонны проявлять такую аккуратность. Точность, аккуратность — это черта римлян. Конечно, зная, что я здесь, он решит, что я первым обобрал дворец, поэтому он даже не подумает, что я мог сговориться с тобой, чтобы поймать его.
К концу декабря все было сделано. Царица переехала в маленькую рыболовецкую деревню Реба, за мысом Боспора на берегу Эвксинского моря. Здесь у Никомеда была личная вилла, и царица сочла ее идеальным местом для уединившейся правительницы.
— Когда Юнк потребует от тебя освободить виллу, ты покажешь ему копию документа, устанавливающего право на собственность, и скажешь ему, что оригинал находится у твоих банкиров. Где у тебя будет банк?
— Я подумала о Византии. Это ближе всего.
— Отлично! Византий не входит в состав Вифинии, поэтому Юнк не сможет проверить твои счета или присвоить твои деньги. Ты также скажешь Юнку, что все, что находится на вилле, — это твоя собственность, часть твоего приданого. Это не позволит ему что-нибудь отнять у тебя. Поэтому не вноси в каталог того, что ты захочешь взять с собой. Если кто и имеет право взять что-то из дворца, это ты.
— Но я должна подумать и о Низе, — с тоской сказала старая женщина. — Кто знает? Может быть, когда-нибудь, прежде чем я умру, моя дочь вернется ко мне.
Пришло сообщение о том, что Юнк приплыл в Геллеспонт и прибудет в Никомедию через несколько дней. По пути он намерен остановиться в Прусе для инспекции, сказал его посланец. Цезарь перевез царицу на виллу, удостоверился, что казна выдала ей достаточно денег, чтобы обеспечить хорошим доходом, поместил деньги Орадалтис и каталог у выбранных ею банкиров в Византии и отплыл из Византия со своей свитой в двадцать человек. Он будет держаться фракийского берега Пропонтиды всю дорогу до Геллеспонта и таким образом избежит встречи с Марком Юнием Юнком, губернатором Вифинии.
Цезарь не собирался возвращаться в Рим. Он планировал отправиться на Родос и там год или два поучиться у Аполлония Молона. Цицерон убедил его, что это значительно повысит его ораторские способности, хотя Цезарь хорошо знал, что его ораторские способности уже и без того достаточно высоки. Он не скучал по Риму, как Цицерон, не грустил и по своей семье, хотя иметь такую семью было приятно, она помогала сохранять спокойствие, уверенность. Его жена, ребенок, мать ждут его и будут на месте, когда он вернется. Ему и в голову не приходило, что кто-то может умереть, пока его не будет дома.
Это путешествие оказалось дорогостоящим, но он не разрешил Никомеду и Орадалтис дать ему денег. Он только попросил оставить ему что-нибудь на память, и ему вручили настоящий изумруд — из Скифии, а не из Аравийского залива, где изумруды намного бледнее и непрозрачные. Это был гладкий, не ограненный камень размером с куриное яйцо. На нем были выгравированы профили царя и царицы Вифинии. Естественно, продать такую вещь он не мог. Но Цезарь не беспокоился о деньгах. В настоящее время он имел их достаточное количество, а будущее, он был убежден, само позаботится о себе — таково было его отношение к финансам, которое доводило его мать до помрачения рассудка. Но вот свита из двадцати человек и нанятый корабль обошлись ему раз в десять дороже, чем все путешествия, которые он совершал до этого!
В Смирне он опять провел некоторое время с Публием Рутилием Руфом. Его сильно позабавили рассказы старика о Цицероне, который посетил его на пути в Рим с Родоса.
— Поразительный образчик выскочки! — таков был приговор Цицерону Рутилия Руфа. — Он никогда не будет счастлив в Риме, знаешь, хотя обожает этот город. Я бы назвал его солью земли — порядочный, добросердечный и старомодный человек.
— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — кивнул Цезарь. — Беда в том, дядя Публий, что у него великолепный ум и большие амбиции.
— Как у Гая Мария.
— Нет, — решительно возразил Цезарь, — не как у Гая Мария.
В Милете он узнал подробности о том, как Веррес украл тончайшую шерсть, гобелены и ковры из города, и посоветовал этнарху подать жалобу в римский Сенат.
— Хотя, — добавил Цезарь, готовый сесть на корабль, чтобы плыть в Галикарнас, — вам повезло, что вместе с ними он не украл предметы искусства и не ограбил ваши храмы. Такое он проделывал в других местах.
Корабль, который он нанял в Византии, был достаточно опрятным грузовым судном в сорок весел, с высоким полуютом, где были расположены два рулевых весла, с каютой посреди палубы. Тридцать мулов и лошадей — включая несейского коня и своего любимого Двупалого — Цезарь разместил в стойлах между его каютой и полуютом. Поскольку они никогда не плавали на расстояние больше пятидесяти миль без захода в другой порт, подготовка к повторному плаванию была чем-то вроде тяжелого испытания, так как лошадей и мулов пришлось загонять на корабль и снова ставить в стойла.
Милет не отличался от Смирны, Питаны и полудюжины других портов. Все в окрестностях гавани знали, что этот корабль нанят римским сенатором, и всем было очень интересно. Посмотрите, вот он! Красивый молодой человек в белоснежной тоге, который идет, словно ему принадлежит весь мир! А разве ему не принадлежит весь мир? Ведь он римский сенатор. Конечно, разговорам способствовали и некоторые лица из его сопровождения, так что все обычные бездельники, слонявшиеся в гавани Милета, знали, что этот путешественник — аристократ высшего класса, блестящий человек и единственный, кто уговорил царя Вифинии Никомеда оставить свое царство Риму. Не приходилось удивляться, что Цезарь был рад, когда сходни убрали, якорь подняли и корабль снова вышел в море.
Стоял замечательный день, море было спокойным, легкий бриз надувал большой льняной парус, давая возможность гребцам отдохнуть, и до Галикарнаса они доберутся уже на следующий день. Так уверял Цезаря капитан, когда они стояли вместе на полуюте.
Они проплыли вдоль побережья семь или восемь миль. Вдали показался мыс. Корабль Цезаря спокойно прошел между мысом и видневшимся вдали островом.
— Фармакусса — сказал капитан, указывая на остров.
Они миновали этот остров, держась берега. А еще дальше по курсу находился город Иасс, расположенный на материке. Они обогнули следующий полуостров, двигаясь вдоль изрезанной береговой линии. Фармакусса имела очертания женской груди, причем одна грудь, южная, была больше другой.
— Кто-нибудь там живет? — спросил Цезарь просто так.
— Никого, даже пастухов с овцами.
Остров почти исчез из виду, когда низкая военная галера вынырнула из-за большой «груди», двигаясь наперерез кораблю Цезаря.
— Пираты! — взвизгнул капитан с побелевшим лицом.