Младшие жрецы сняли с вола цветы, золотую фольгу, которую тщательно скатали в плотный шар. Они работали, не обращая внимания на Цезаря, который выступил вперед и положил руку на влажный розовый нос своей жертвы. Темно-рубиновые глаза под сенью длинных густых ресниц, бесцветных как кристалл, смотрели на Цезаря, и Цезарь не почувствовал дрожи недовольства при прикосновении.
Он стал молиться. Голос его звучал намного выше его природного тона, так что каждое слово доходило до самых дальних рядов присутствующих.
— О могущественный Юпитер Наилучший Величайший! Если ты желаешь, чтобы так обращались к тебе, назову тебя так, если нет — назову любым другим именем, какое ты захочешь! О великий бог или богиня — какой пол пожелаешь ты избрать, о ты, являющийся духом Рима! Прими, молю тебя, в дар это священное животное, которое я приношу тебе в знак искупления за мое неправомерное назначение твоим фламином. Молю тебя освободить меня от моих клятв и дать мне возможность служить тебе на другом поприще. Я подчинюсь твоей воле, но предлагаю тебе это самое лучшее, самое большое и самое сильное живое существо, надеясь, что ты удовлетворишь мою просьбу.
Он улыбнулся, глядя на вола, как казалось, с пониманием. Младшие жрецы выступили вперед. Цезарь и великий понтифик повернулись, каждый взял с треноги по золоченой чаше, а Rex Sacrorum — золоченый таз с пшеницей.
— Призываю к тишине! — громовым голосом крикнул Цезарь.
Наступила тишина — такая, что теплый и мягкий ветерок донес деловой шум от аркад, расположенных близ Форума. Флейтист поднес к губам инструмент, сделанный из берцовой кости врага, и стал наигрывать печальную мелодию, чтобы заглушить посторонние звуки.
Как только зазвучала флейта, Rex Sacrorum осыпал пшеницей голову животного. Вол высунул розовый язык и слизал с носа налипшие гранулы крупчатки. Помощник жреца, popa, встал перед жертвой, держа в руке молот, чтобы оглушить ее.
— Пора? Могу я ударить? — громко спросил он Цезаря.
— Ударь! — крикнул в ответ Цезарь.
Молот взметнулся вверх и опустился точно между глаз ничего не подозревающего животного. Вол тяжело упал на передние ноги, вытянув вперед голову. Задняя часть туловища медленно завалилась на правую сторону. Хороший знак.
Как и popa, оголенный по пояс, cultarius взял в руки рога и поднял вверх безжизненную голову вола. Мускулы его рук напряглись, так как голова оказалась очень тяжелой — она весила более двадцати килограммов. Затем он стал опускать ее, пока нос животного не коснулся булыжников.
— Жертва согласна, — объявил он Цезарю.
— Тогда совершай жертвоприношение! — крикнул Цезарь.
Cultarius выхватил из ножен большой, острый как бритва нож и, когда popa снова поднял голову вола, одним взмахом перерезал волу шею. Кровь хлынула, но не брызнула: служитель знал свое дело. Ни на кого, даже на него, не попало ни капли. Popa аккуратно положил голову вола, повернув ее направо, Цезарь протянул cultarius свой кубок, и тот так ловко подставил сосуд под струю, что ни одна капля не запачкала его стенок. Затем протянул свой кубок и Метелл Пий.
Стараясь не наступить на обильную струю крови, стекавшую вниз по холму, Цезарь и великий понтифик направились к голому алтарному камню. Там Цезарь медленно вылил на камень кровь из своего кубка и сказал:
— О могущественный Юпитер Наилучший Величайший! Если ты желаешь, чтобы так обращались к тебе, назову тебя так, если нет — назову любым другим именем, какое ты захочешь! О великий бог или богиня — какой пол пожелаешь ты избрать, о ты, являющийся духом Рима! Прими, молю тебя, эту жертву как искупление! Прими также золото с рогов и копыт твоей жертвы и сохрани его для украшения твоего нового храма.
Затем и Метелл Пий опорожнил свой кубок:
— О могущественный Юпитер Наилучший Величайший! Если ты желаешь, чтобы так обращались к тебе, назову тебя так, если нет — назову любым другим именем, какое ты захочешь! Прошу тебя принять искупительную жертву Гая Юлия Цезаря, который был твоим фламином и остается твоим слугой.
Как только Метелл Пий четко произнес последнее слово своей молитвы, раздался коллективный вздох облегчения, достаточно громкий, чтобы его можно было слышать на фоне печальной мелодии флейтиста.
Последним был Rex Sacrorum. Он рассыпал из чаши оставшееся зерно на брызги крови, разлившейся звездами по камню.
— О могущественный Юпитер Наилучший Величайший! Если ты желаешь, чтобы так обращались к тебе, назову тебя так, если нет — назову любым другим именем, какое ты захочешь! Я свидетельствую, что тебе принесли жизненную силу этой лучшей, наибольшей и сильнейшей жертвы и что все свершилось в соответствии с предписанным ритуалом, без единой ошибки. По условиям нашего договора с тобой я заключаю, что ты очень доволен как принесенной жертвой, так и самим жертвователем Гаем Юлием Цезарем. Более того, Гай Юлий Цезарь желает сжечь свое приношение целиком ради твоего удовольствия и не хочет ни куска взять для себя. И пусть процветает Рим и все, кто живет в нем.
Вот и все. Закончилось без единой ошибки. Пока жрецы и авгуры снимали с голов покровы и спускались с Капитолийского холма по направлению к Форуму, младшие жрецы, которые были профессиональными исполнителями ритуала жертвоприношения, начали приводить все в порядок. С помощью лебедки и люльки они подняли с земли огромную тушу и водрузили ее на погребальный костер, затем поднесли факел, сопровождая все это песнопениями. Рабы носили ведра с водой, чтобы смыть с земли последние следы крови. Уже разносился чудесный аромат — жареное мясо и дорогие благовония, которые Цезарь купил и разложил среди бревен костра. Кровь на алтаре будет оставлена до тех пор, пока туша вола не превратится в золу, а потом смоют и ее. А шар золота был уже на пути в казну, где он будет помечен именем дарителя с указанием причины и даты события.
Угощение, устроенное потом в храме Юпитера Статора на высоте Велия на вершине Римского Форума, прошло так же безупречно, как и жертвоприношение. Пока Цезарь ходил среди гостей, призывая их отведать угощения и обмениваясь любезностями, множество глаз оценивающе смотрели на него. Эти глаза раньше просто не замечали молодого Цезаря. Теперь он по положению и по рождению стал их соперником на политической арене, а его манеры, его стать, выражение его красивого лица — все говорило о том, что он пристально наблюдал за всеми.
— Он напоминает твоего отца, — сказал Метелл Пий Катулу, упоенный своим успехом, ведь ему удалось провести церемонию четко, не заикаясь.
— В этом нет ничего удивительного, — ответил Катул, рассматривая Цезаря с инстинктивной неприязнью. — Мой отец был из Цезарей. Он симпатичный. Это я еще мог бы вынести. Но я не уверен, что смогу выдерживать его ужасное самомнение. Только посмотри на него! Намного моложе Помпея! А вышагивает так, словно владеет всем миром.
Поросенок постарался найти оправдание:
— Ну а как бы ты чувствовал себя на его месте? Он освободился от этого ужасного фламината.
— Может статься, что мы будем проклинать тот день, когда позволили Сулле убедить нас освободить его, — сказал Катул. — Видишь его там, с Суллой? Два сапога — пара.
Пораженный Поросенок в упор смотрел на Катула. Катул готов был откусить себе язык. На какой-то момент он забыл, что перед ним не Квинт Гортензий. Он уже привык к тому, что его шурин всегда рядом, готовый выслушать его. Но Гортензия не было, потому что, когда Сулла проинформировал жреческие коллегии о том, кто войдет в них, имени Квинта Гортензия не прозвучало. И Катул посчитал решение Суллы непростительным. Такого же мнения держался и сам Квинт Гортензий.
Не ведая о том, что оскорбил Катула, Сулла тем временем беседовал с Цезарем, стараясь получить от него интересующие его сведения.
— Ты не усыпил свою жертву. Колоссальный риск, — заметил он.
— Я любимец Фортуны, — ответил Цезарь.
— Почему ты так думаешь?
— Ты только посмотри! Меня освободили от фламината. Я выжил после болезни, от которой обычно умирают. Ты не убил меня. И я с заметным успехом обучаю своего мула подражать аристократическому коню.
— У твоего мула есть имя? — усмехнулся Сулла.
— Конечно. Я назвал его Вислоухий.
— А как ты называл своего очень аристократичного коня?
— Буцефал.
Сулла затрясся от хохота, но ничего не сказал. Он оглядел присутствующих, а после молвил, протянув руку:
— Для восемнадцатилетнего юноши ты все замечательно устроил.
— Я следую твоему совету, — сказал Цезарь. — Поскольку я не способен смешиваться с толпой, я решил, что даже этот мой первый прием должен быть достойным моего имени.
— О да, ты заносчив. Не переживай, Цезарь. Это незабываемое угощение. Устрицы, кефаль, тибрская рыба, перепела — такой пир стоил тебе состояния.
— Конечно, больше, чем я могу позволить себе, — спокойно ответил Цезарь.
— Тогда ты расточитель, — только и сказал Сулла.
Цезарь пожал плечами:
— Деньги — это инструмент, Луций Корнелий. Мне все равно, есть они у меня или нет. Возможно, ты находишь, что деньги существуют для того, чтобы их копить. Я считаю, что деньги должны находиться в постоянном движении. Иначе они застаиваются. Так же и экономика. Отныне все деньги, которые встретятся на моем пути, я буду тратить на мою карьеру.
— Это прямой путь к банкротству.
— Я всегда справлюсь, — спокойно ответил Цезарь.
— Почему ты так уверен?
— Потому что я — любимец Фортуны. Мне сопутствует удача.
Сулла вздрогнул:
— Это я — любимец Фортуны! Это мне сопутствует удача! Но помни: за удачу приходится платить. Фортуна — ревнивая и требовательная любовница.
— Но зато самая лучшая! — воскликнул Цезарь и засмеялся так заразительно, что все замолчали.
Многие из присутствующих надолго запомнят этот смех Цезаря и часто будут потом вспоминать — не потому, что у них возникли какие-то предчувствия, а потому, что он обладал двумя особенностями, которых они не имели: он был молод и красив Конечно, он не мог уйти, пока прием не покинет последний гость, а разошлись все много часов спустя. К тому времени Цезарь успел составить свое мнение о каждом из присутствующих. Таков уж был склад его ума — всегда откладывать в памяти все с чем сталкивался. Да, интересная компания — таков был его вердикт.