После возвращения из-за границы регулярное общение с Нелидовой постепенно становится потребностью Цесаревича.
Мария Федоровна на первых порах не придавала отношениям мужа и фрейлины особого значения: мысль о возможной измене мужа ей не приходила в голову, так как Нелидова явно не блистала женскими прелестями. Зато в окружении Императрицы история эта вызывала повышенный интерес. Вот он, этот записной «праведник», тоже не устоял и связался, надо же подумать, с самой некрасивой из всех возможных! «Два урода» – достойная пара! Появился повод в очередной раз позлословить насчет Павла.
Фрейлина Екатерина Ивановна Нелидова.
Гравюра по портрету Ж.-Л. Вуаля. 1905–1909
Здесь самое время обратиться к свидетельству информированного очевидца – к мемуарам графини Варвары Николаевны Головиной[22] (1766–1819).
С 1783 года Головина стала служить при дворе в качестве фрейлины и оставалась в этой должности более двух десятков лет. Ее воспоминания интересны не только тем, что графиня многое знала, многих видела и со многими заметными людьми общалась. Она входила в небольшой кружок доверенных Екатерины II, а ее преклонение перед Императрицей носило форму какого-то религиозного культа. Она являлась фанатичной почитательницей Екатерины, которую воспринимала чуть ли не земным богом. В свою очередь, и Екатерина доверяла клевретке кое-что из того, что лежало на сердце. Потому воспоминания Головиной – если не прямое выражение взглядов Императрицы, то несомненное отражение их. К ним теперь и обратимся.
«Это была особа небольшого роста и совершенно некрасивая, – писала Головина о Нелидовой, – смуглый цвет лица, маленькие узкие глаза, рот до ушей, длинная талия и короткие кривые, так у таксы, ноги, – вот это в общем составляло фигуру, мало привлекательную. Но она была очень умна, обладала талантами и, между прочим, хорошо играла на сцене. Великий князь Павел часто смеялся над нею, но увидя ее в роли Зины в “Сумасшествии от любви”[23], увлекся ею».
Головина изложила подноготную отношений Павла и Нелидовой: основу ее составляла «интрига». Якобы по наущению Николая Голицына, убеждавшего Павла, что Мария Федоровна хочет сделать его «орудием своих интересов», Цесаревич сблизился с Нелидовой, которая «стала предметом его особенного внимания». Далее произошло то, что и должно было произойти в соперничестве между женщинами за мужчину: между ними началась вражда. Цесаревна в отчаянии обратилась за помощью к Императрице, и та «помогла»: «…госпожа Бенкендорф была отослана». Мемуаристке не казалось парадоксальным, что в итоге жалобы пострадало близкое к Марии Федоровне третье лицо, а отнюдь не Нелидова. Очевидно, Екатерина II была совсем не против стороннего увлечения Павла, но об этой «интриге» своего кумира строгая моралистка Головина умолчала.
Вослед за этим пассажем графиня скороговоркой очертила абрис дальнейших отношений между Павлом и Нелидовой, которые не отличались ровностью. В один момент между ними наступил разрыв, так как Павел «занялся другой фрейлиной», а Нелидова покинула двор и поселилась в Смольном институте. «Ренессанс» отношений наступил после восшествия Павла Петровича на престол. Нелидова опять появилась при дворе и получила звание «фрейлины с портретом»[24], что являлось редчайшим отличием. К этому времени Марию Федоровну и Нелидову связывали дружеские отношения, так как Императрица Мария без помощи фрейлины часто не могла «влиять» на супруга. Такова общая картина, запечатленная «альтер эго» Императрицы Екатерины.
В описании Головиной Нелидова – хитрая и злобная интриганка, озабоченная только тем, как сохранить свое влияние на Павла, а потому ненавидящая и презирающая всех прочих, особенно особ женского пола, кто мог вызвать хоть малейшую симпатию Цесаревича, а затем Императора Павла.
Фрейлина Екатерина Ивановна Нелидова.
Гравюра по портрету Д. Г. Левицкого. 1905–1909
Общеизвестно, что любые мемуары всегда субъективны. Впечатления и представления последующего времени неизбежно влияют на описание предшествующего, неизбежно ретушируют его. Но многие мемуаристы все-таки стремятся придать правдоподобность ушедшему, демонстрируют нарочитую объективность. Графиня Головина была не из числа таковых. Она фиксировала свои реминисценции на закате жизни, когда главных действующих лиц уже не было в живых. Однако графиня, к тому времени став католичкой и порвав фактически все связи с Россией, не нашла в себе сил подняться над страстями и пристрастиями давно минувших лет. Она ни разу не упомянула о позиции Екатерины II по отношению к Павлу, не привела ни одного ее высказывания в адрес сына, однако пересыпала свои воспоминания множеством эпизодов-анекдотов, рисующих Павла Петровича и всех близких к нему лиц в самом непривлекательном свете.
Графиня Варвара Николаевна Головина.
Художник Э. Виже-Лебрен. 1797–1800
В потоке ее тенденциозных измышлений порой встречаются и неожиданные откровения: «Великого князя Павла Петровича было легче обмануть, чем кого-нибудь другого. Его характер, все более и более недоверчивый, оказался очень удобен для тех, кто хотел погубить его». И здесь графиня на первое место ставила… жену – Марию Федоровну. Супругу Павла, обладавшую различными достоинствами и явными недоставками, можно обвинять в чем угодно, но только не в коварных намерениях. Она всегда, невзирая на все перепады супружеских отношений, любила Павла и оставалась верна его светлой памяти многие годы и после убийства.
Головина, отмечая недоверчивость Павла, не объяснила причину этого качества, а она – на поверхности. Всю свою жизнь, начиная с первых сознательных лет, он встречал и видел вокруг только принуждение, ложь и предательство, и главным лицом этого мира насилия и лицемерия, его инспиратором была мать – Императрица Екатерина II. И кто бы в таких условиях мог сохранить доверчивость и открытость? Никто.
Отношения с Екатериной Нелидовой у Павла Петровича никогда не носили плотского характера. Это была преданная и чистая дружба, дружба высокая, а со стороны Павла – рыцарская. Он так ей дорожил, что летом 1788 года, отправляясь на войну со Швецией, адресовал Нелидовой записку на клочке бумаги: «Знайте, что, умирая, я буду думать о Вас».
К чести Павла Петровича, следует добавить, что при всем своем душевном увлечении Нелидовой, он никогда не позволил себе как-то унижать или третировать супругу: его отношение всегда оставалось уважительным, и он всегда высоко оценивал женские добродетели Марии Федоровны. Но ее мир тихого «немецкого» благополучия, ее растворенность в повседневных вещах и заботах надолго не занимали Павла. Она была настолько покорна мужу, что даже беседы никакой не получалось. Жена не умела спорить, выдвигать и отстаивать собственные взгляды и идеи. Нелидова же могла, и с ней было интересно.
В своих «Записках» командир эскадрона Конного полка Николай Александрович Саблуков (1776–1848)[25], по долгу службы проведший немало лет рядом с Павлом Петровичем, отметил одну важную черту личности Императора: «В характере Павла было истинное благородство и великодушие, и хотя он был ревнив к власти, но презирал те лица, которые слишком подчинялись его воле в ущерб истине и справедливости, а уважал тех, которые, для того чтобы защитить невинного, бесстрашно противились вспышкам его гнева». К числу таковых людей относилась и Екатерина Ивановна Нелидова.
Князь Александр Борисович Куракин.
Гравюра. XIX в.
В начале 1790 года, когда Павел Петрович вернулся из Финляндии с полей военных баталий со Швецией, он тяжело простудился, и его здоровье висело на волоске. Сам он уже думал, что наступил его последний земной час, и в этот час он решил вступиться за честь Нелидовой, которую в высшем свете Петербурга третировали как его «любовницу». Павел обратился с мольбой к Императрице, и это одно из самых проникновенных посланий Павла Петровича, свидетельствующее о высоте его душевных устремлений.
«Мне надлежит совершить пред Вами, Государыня, торжественный акт, как пред Царицею моею и матерью, акт, предписываемый моею совестью пред Богом и людьми; мне надлежит оправдать невинное лицо, которое могло бы пострадать, хотя бы негласно, из-за меня. Я видел, как злоба выставляла себя судьею и хотела дать ложные толкования связи, исключительно дружеской, возникшей между мадемуазель Нелидовой и мною. Относительно этой связи клянусь тем Судилищем, пред Которым мы все должны явиться, что мы предстанем пред Ним с совестью, свободной от всякого упрека, как за себя, так и за других. Зачем я не могу засвидетельствовать этого ценою моей крови? Свидетельствую о том, прощаясь с жизнью. Клянусь еще раз всем, что есть священного. Клянусь торжественно и свидетельствую, что нас соединяла дружба священная и нежная, но невинная и чистая. Свидетель тому Бог».
История не сохранила данных о том, как Екатерина II отнеслась к этой исповеди сына. Если бы она хотела, то скажи хоть единое слово в поддержку этой дружбы, и злобная сплетня если бы и не умерла, то приутихла. Однако мать такого слова не сказала, и мемуары ее клевретки Головиной это вполне удостоверяют.
В какой-то момент Марию Федоровну начало заботить систематическое и долгое общение супруга с фрейлиной. Он проводил с ней по несколько часов тет-а-тет и в вечерних беседах в своем кабине, и на дневных прогулках. Какая бы супруга могла спокойно взирать на подобное? Мария начала подозревать Нелидову в далеко идущих замыслах. Перед ней вставал зловещий образ мадам де Ментенон, портреты и бюсты которой она видела в Версале.
В начале 1782 года в письме Сергею Ивановичу Плещееву (1752–1802), с которым Мария поддерживала теплые дружеские отношения со времени своего прибытия в Россию, она излила горести сердца.
«Вы будете смеяться над моей мыслью, но мне кажется, что при каждых моих родах