Барон Гейкинг так описал день тезоименитства Императрицы, приходившийся на 22 июля. Обычно это было радостное торжество, но в 1798 году картина была уже совершенно иной: «22 июля Двор находился в Петергофе. Так как то было день Императрицы, то и я был принужден туда отправиться. Государь был в явно дурном настроении: со мною обошелся холодно и не сказал мне ни слова. Фрейлина Нелидова казалась мне погруженною в глубокую печаль, которую она напрасно старалась скрыть. Бал этот был похож на похороны, и все предсказывали новую грозу».
Павел I восстал, решив покончить с женской опекой. Этот «мятеж» не только радостно был приветствуем придворными интриганами, но он в значительной степени был ими подготовлен. Анна Лопухина стала орудием грязной комбинации, «инструментом» борьбы против Императрицы, но не за Монарха, а как раз против него. Павел Петрович не разглядел здесь потаенного смысла…
Никто доподлинно не узнал: любила ли Лопухина Императора в полном смысле этого слова. На публике она изображала кроткое создание, со слезами умиления смотревшее на повелителя. Она в его присутствии краснела, млела, трепетала, но так и осталось неясным, что являлось причиной приступов чуть ли не «лихорадки», охватывавшей Анну. То ли действительно неизъяснимое пленительное чувство, то ли экстатическое обывательское осознание приобщенности ее, тихой и довольно забитой московской барышни, к «центру вселенной» – Императору Всероссийскому.
Император же, когда видел Лопухину, испытывал доселе незнакомое чувство восторга. Он становился каким-то беззаботным и радостным юнцом, который смотрит на мир широко раскрытыми и беззаботными глазами, не ведая еще, какие испытания и потрясения ему приготовлены. Павел Петрович влюбился, и это переполнявшее его чувство побороло даже страх и инстинкт самосохранения, который был привит ему почти с рождения.
Современников и потомков всегда живо интересовала тема: являлась ли Анна Лопухина-Гагарина любовницей Императора, его «наложницей». Многие уверенно говорили «да», приводя в качестве «бесспорного доказательства» многочисленные «факты любви». Анна Лопухина стала одной из двух лиц женского пола, не принадлежавших к императорской фамилии, удостоенных ордена Святого Иоанна Иерусалимского дам[42]. Имя Анна, в буквальном переводе с древнееврейского – «милостивая», «благодатная», он воспринял как знак сакрального благорасположения, что стало девизом Государя. Слово «благодать» было помещено на штандарте Конногвардейского полка. «Благодать» – так был назван 130-пушечный фрегат, спущенный со стапелей в 1798 году. Малиновый цвет, любимый Лопухиной, сделался излюбленным цветом Императора.
По желанию Лопухиной Император устраивал балы и разрешил танцевать вальс, запрещенный ранее как танец «безнравственный». Анне же этот танец чрезвычайно нравился. Любовь Самодержца сломала запрет, как и запрет на строгие танцевальные костюмы. Теперь барышни и дамы могли его выбирать по своему усмотрению. Приводились и иные подобного рода примеры «любовного закабаления». Но все они ничего не подтверждали, кроме того, что Павел Петрович был влюблен, чего он и сам никогда не скрывал.
Передавали, что Монарх чуть ли не ежедневно посещал дом Лопухиных на Дворцовой набережной, куда приезжал «инкогнито» в карете, запряженной парой лошадей, в сопровождении только одного лакея. Там он оставался на несколько часов. И все.
Из всего вышесказанного совершенно не следует, что между Монархом и Лопухиной существовала альковно-интимная связь. В русском языке слова «любовница» и «возлюбленная» имеют разные смысловое наполнение. Даже такая ненавистница Императора Павла, как княгиня В. Н. Головина, вынуждена была признать, что он «придавал своей страсти и всем ее проявлениям рыцарский характер, почти облагородивший ее». Словечко «почти» сути не меняет и лишь показывает, что у врагов Самодержца не существовало бесспорных «улик» адюльтера. Смело можно утверждать только одно: Анна Лопухина точно являлась возлюбленной Императора.
Имея рыцарский характер, Павел Петрович и Анну воспринимал в категориях рыцарства. Она предстала перед ним в образе чистой, светлой девы, которую надо защищать и которой надлежит поклоняться именно как «гению чистой красоты». Он впервые, как ему показалось, за свою жизнь встретил создание, которое боготворило его не как Цесаревича или Императора, а именно как человека и мужчину. Он принял это как подарок судьбы, как дар Небес и не освободился от этого чувство до самой кончины.
«Дама сердца» на первых порах ничего у коронованного почитателя не просила, и это бескорыстие только увеличивало расположение, а потому он, как истинный рыцарь, стремился предвосхитить ее желания и делать то, что ей должно было быть радостным и приятным. Когда же он узнал, она «ненароком» проговорилась, что давно любит князя Павла Гавриловича Гагарина (1777–1850), который в тот момент находился в армии А. В. Суворова, то немедленно послал гонца, с приказанием вернуть князя в столицу, где в феврале 1800 года по воле Самодержца была устроена пышная свадьба.
Постепенно Анна Петровна стала все-таки кое о чем просить повелителя, и самая главная просьба – не встречаться больше с Е. И. Нелидовой. И такое обещание Павел Петрович дал и его сдержал: последние полтора года жизни он ни разу не виделся с человеком, которого многие годы считал своим ближайшим другом…
Борьба против «женского ига» началась в июле 1798 года, а так как Павел Петрович не терпел долгих процедур и проволочек, то эта «кампания» скоро завершилась полной победой. Первой жертвой нового курса стал военный губернатор Санкт-Петербурга Федор Федорович Буксгевден (1750–1811), которому в 1897 году Павел присвоил титул графа. Собственно повод к удалению от власти подал не сам граф, а его супруга – графиня Наталья Алексеевна, урожденная Алексеева (1758–1808), имевшая чрезвычайно «длинный и острый язык». На призывы быть острожной в разговорах графиня повторяла, как заклинание: «Я – женщина и говорю что думаю».
Утверждали, что хотя она официально числилась дочерью полковника Алексеева, но «на самом деле» являлась внебрачным ребенком Григория Орлова от его связи с Екатериной II. Так или нет было на самом деле, точно не известно, но верно то, что графиня Буксгевден на все лады спрягала «негодяев», стремившихся подчинить Императора своему влиянию после майской поездки в Москву в 1798 году. Естественно, что о подобном «непотребстве» донесли Императору, расписав и, как водится, приумножив и насочиняв не бывшее. Кара была неизбежна, и она последовала.
Самое важное в этом, что графиня Буксгевден являлась близкой подругой Екатерины Нелидовой и, естественно, вместе со своим супругом принадлежала к «партии Императрицы». Всем было понятно, что именно Мария Федоровна и Нелидова добились назначения Ф. Ф. Буксгевдена на важнейший пост в империи годом ранее. 25 июля 1798 года Буксгевден был отрешен от должности, а 5 сентября его участь была окончательно определена: ему было приказано выехать из Петербурга. Граф с графиней отправилось в свое имение в Эстляндии, в тот самый замок Лоде, куда некогда Екатерина II собиралась заточить Павла. Вот этот замок Павел подарил Буксгевдену, и теперь он становился местом ссылки и для семейства графа Ф. Ф. Буксгевдена, и для… Нелидовой[43].
«Милая Катенька» не могла смириться с несправедливостью, она прекрасно знала имена «мерзавцев», нанесших руками Императора свой подлый удар. Она не могла больше оставаться в Петербурге, видя, как началось низвержение всех друзей и добрых знакомых. Пал Буксгевден, пали братья Куракины и Плещеев, удален барон Гейкинг, изгнан статс-секретарь Государя князь Ю. А. Нелединский-Мелецкий (1752–1828).
Повод к удалению последнего окончательно развеял сомнения. Стало ясно: Император удаляет всех высших сановников, преданных лично Марии Федоровне. Нелединский, находящийся в родстве с Куракиными, которому покровительствовала Императрица, сам рассказал историю своего служебного падения. 21 июля 1798 года Нелединский поздно вечером возвращался из покоев Марии Федоровны, где по протоколу вообще-то он не имел права находиться без соизволения Монарха в поздний час. В коридоре Петергофского дворца Нелединский натолкнулся на Императора с его тенью – Кутайсовым. Последний при встрече радостно возопил: «Вот кто следит за Вами днем и ночью и все передает Императрице». Видно было, что эта мысль давно уже муссировалась в окружении Самодержца, который воскликнул: «Вот как, значит все это – правда». Не прошло и нескольких дней, как Нелединский исчез из императорского окружения навсегда.
После изгнания семьи Буксгевден Нелидова, понимая, что теперь уже новые люди будут задавать тон при дворе, решила последовать за Буксгевденами в изгнание, чтобы избежать унижений и ухмылок придворных. В семье графа она была давно «своей», а с графиней Натальей они задушевные подруги.
Это был, конечно же, демарш и, возможно, Екатерина Ивановна надеялась, что Император не допустит отъезда старого друга и продемонстрирует свое благорасположение. Она написала ему письмо, где объяснила причину своего решения. «Я не искала ни почестей, ни блеска, – напротив, я оставляю их с радостью», – восклицала Нелидова. Она отметала все подозрения в отношении нелояльности графа и графини Буксгевден и высказывала уверенность, что это – результат интриги таких людей, как Кутайсов.
Письмо было не столько резким, сколько сухим и прощальным навсегда. Павел Петрович решению Нелидовой препятствовать не стал: пусть едет, если хочет, но написал ответное послание, которое никак «прощальным» назвать нельзя. Он не готов был расстаться с «милой Катенькой» навеки. Это очень важный документ, раскрывающий мироощущение Самодержца в сентябре 1798 года.
«Если письмо Ваше, – писал Павел I, – должно было доставить мне удовольствие, то лишь потому, что в нем видна сердечность Ваша, к которой я и обращаюсь. Все, что Вы говорите о своем сердце, есть убедительное доказательство моих чувств к Вам. Я не понимаю, при чем тут Кутайсов или кто-либо другой в деле, о котором идет речь. Он или кто другой, кто позволил бы внушить мне или что-либо делать противное правилам моей чести и совести, навлек бы на себя то же, что постигло теперь многих других. Вы лучше, чем кто-либо знаете, как я чувствителен и щекотлив по отношению к некоторым пунктам, злоупотребления которыми, вы это знаете, я не в силах выносить. Вспомните факты, обстоятельства. Теперь обстоятельства и я сам – точь-в-точь такие же.