Я очень мало подчиняюсь влиянию того или другого человека, Вы это знаете. Никто не знает лучше моего сердца и не понимает моих слов, как Вы. И я благодарю Вас за то, что Вы дали мне случай поговорить с Вами откровенно. Впрочем, никто не увидит ни моего настоящего письма, ни Вашего, которое я даже возвращаю при сем, если Вы хотите этого. Клянусь пред Богом в истине всего, что я говорю Вам, и совесть моя пред Ним чиста, как желал бы я быть чистым в свой смертный час. Вы можете увидеть отсюда, что я не боюсь быть недостойным Вашей дружбы. Павел».
5 сентября 1798 года Нелидова покинула Петербург. Павла Петровича она уже больше не видела.
К власти призывались те, кто был явным или тайным, но непременно – врагом Императрицы. Новые люди плели новые интриги, и только некоторые из них имели далеко идущие цели. Чаще всего в качестве главного инспиратора «переворота» 1798 года называют Ивана Кутайсова. Это верно, но только до известной степени. Кутайсов чаще и больше всех общался с Павлом Петровичем, он мог передавать ему слухи и сплетни, интерпретируя их в нужном ракурсе. Но при всем том Кутайсов был скорее марионеткой, но отнюдь не режиссером очередной придворной диспозиции. И в силу своего умственного развития, и по причине природной простоватости он не мог парить высоко там, где парили интриганы экстра-класса.
Однако Кутайсов обладал одним качеством, которым очень ловко пользовались более умные и опытные фигуры. Он был необычайно тщеславен. То ли низкое происхождение, то ли ущербный статус при дворе сделали его необычайно восприимчивым к знакам внимания, отличиям, наградам и… к лести. Он обожал все это и постепенно, по мере того как росли его служебные звания, увеличивалось и его патологическое самомнение. Став обер-гардеробмейстером, он начал себя считать чуть ли не обер-гофмаршалом.
Граф Петр Алексеевич Пален.
Гравюра. 1907
Между тем и Императрица, и Нелидова воспринимали его как слугу. Он навсегда оставался для них «Иваном», к которому можно относиться снисходительно, как и к любому лакею. Чувствуя эту свою ущербность, Кутайсов ненавидел Марию Федоровну и Нелидову так, как только может ненавидеть раб, претендующий на положение рабовладельца. Почва была готова. Нужен был поводырь для Кутайсова, и он нашелся.
Первым из таковых стал умница и прожженный интриган граф и князь Александр Андреевич Безбородко (1747–1799). Один из самых богатых магнатов (если и не самый богатый), он имел почестей, наград и отличий выше всякой меры. При Екатерине II он занимал ключевое место в государственном управлении и при Павле I сохранил свое положение: канцлер, действительный тайный советник I класса. По степени своей значимости с ним никто из сановников не мог сравниться.
Его антипавловские настроения диктовались совсем не тем, что он был обойден при раздаче царских милостей, его тщеславие, казалось бы, не могло страдать. Однако Безбородко оставался человеком екатерининской эпохи, царедворцем «политеса» и «куртуаза»[44], мастером дворцовых комбинаций и интриг. С воцарением Павла I жизнь начала принимать совсем иную окраску, иной стиль, другой характер и ритм. Теперь нельзя было быть уверенным ни в чем. Прошлые отличия отнюдь не обеспечивали спокойное и беззаботное существование.
Безбородко же хотелось жить не по установлению сверху, а по своему хотению. Он собирал картины, произведения искусства, и ему совершенно не нравилось вставать ни свет ни заря и отправляться на дворцовые разводы и слушать распоряжения Императора, передаваемые через каких-то безродных вестовых. Он считал, что имеет полное право на особое положение в империи, делу процветания которой он положил так много лет и сил. Кроме того, его угнетало, что братья Куракины фактически отстранили его от управления внешней политикой, хотя формально он оставался общепризнанным «главным знатоком» международных дел.
Не существует никаких надежных подтверждений того, что Безбородко намеревался организовать некий заговор по свержению Павла I. Для такой безрассудной авантюры он был слишком мудрым и слишком старым. Внести же разлад в императорскую семью было его сокровенным желанием. Там, где разлад, где противоречия, где нестроения, – там его стезя, там он может принять на себя роль рефери, которая ему всегда была так мила. Недалекий Кутайсов тут оказывался весьма кстати. Стоило провести с ним несколько умных бесед, намекая на то, что он «не оценен», что его третируют и затирают «известные особы», как этот «турецкий дурачок» начинал смотреть на тебя влюбленными глазами и готов был делать для тебя все что угодно. А ничего особенного делать и не требовалось. Надо было только регулярно, раз за разом, намекать Монарху на «противодействие» его воле, ненароком расхваливая людей, явно нерасположенных к Императрице и ее компаньонке Нелидовой.
Закулисная «менторская» деятельность Безбородко начала приносить плоды, что стало очевидным уже в конце июля 1798 года после отставок Буксгевдена, Нелединского и Плещеева. Но, наверное, самое сладостное мгновение Безбородко ощутил в августе того года, когда получил письмо от Императрицы, в котором она взывала к нему, обращаясь за защитой и поддержкой. Никакой «поддержки» старый интриган оказывать не собирался, но сам факт подобного «падения» гордой Марии к его ногам доставил ему истинное наслаждение. Однако в пылу закулисной борьбы по свержению «женской партии» канцлер не разглядел, что с его помощью был выпущен из бутылки страшный джинн, имя которому – барон П. А. Пален.
Именно Пален после смерти канцлера Безбородко 6 апреля 1799 года стал ментором Кутайсова и главным действующим лицом в интриге по свержению Павла Петровича. Потом о Палене говорили, что его душа «черна, как бездна ада», но это все вскрылось позже, когда он уже сыграл свою преступную роль. В июле же 1798 года, когда Пален вознесся на самый верх иерархической пирамиды, его скорее рассматривали как «второго Аракчеева», но совсем не как фатальную фигуру.
В начале царствования Павла I Пален, тогда правитель Рижского наместничества, несмотря на свое феноменальное чутье, совершил невероятную ошибку. Когда в феврале 1797 года в Риге проездом оказался Платон Зубов, отправлявшийся в Европу для лечения из-за «расстроенных нервов», правитель наместничества устроил ему пышную встречу и потом лично отправился сопровождать его до границы. Павел Петрович воспринял это как вызов и отреагировал незамедлительно: «за учиненные подлости» Пален был уволен в отставку. Потом несколько месяцев он обращался к разным лицам, слезно просил о помиловании, клялся в верности до гроба Императору.
Его стенания возымели действие. 20 сентября 1797 года Пален был возвращен на службу. Он командует Лейб-гвардии Конным полком, 31 марта 1798 года производится в генерала от кавалерии и награждается орденом Андрея Первозванного. Час же служебного триумфа наступил в июле 1798 года, когда Пален сменил Буксгевдена на посту военного губернатора Петербурга. Наконец, 22 февраля 1799 года Пален получает графский титул.
Вопрос о том, кто способствовал возвышению Палена, до сих пор остается открытым. В качестве ходатаев чаще всего называются имена Кутайсова и воспитательницы царских детей и «главы немецкой партии в Петербурге» Шарлотты Карловны Ливен, урожденной фон Гаугребен (1743–1828), ставшей в 1799 году княгиней. Представляется маловероятным, чтобы Павел Петрович руководствовался в своей кадровой политике мнением Кутайсова и Ливен. Первого он так до конца и продолжал считать «брадобреем», а госпожу Ливен, при всех несомненных воспитательных способностях и преданности делу, он не мог воспринимать человеком государственного склада ума.
Более обоснованным выглядит предположение, что мнение таких людей как Ф. В. Ростопчин (в 1798 году генерал-адъютант и генерал-лейтенант), но особенно князь А. А. Безбородко сыграли важную роль. Были какие-то и другие ходатаи, но их имена не столь значимы. Атмосфера придворного «восхищения» не могла не повлиять на настроения Императора, которые передал в своих воспоминаниях барон К.А. Гейкинг.
«Однажды Павел, находившийся в небольшом кружке приближенных, выразился так: “Странно! Никогда я не слыхал, чтобы о ком-либо говорили так много хорошего, как о Палене. Я, значит, довольно ложно судил о нем и должен эту несправедливость поправить”».
Дорога к власти для Палена была открыта. Он смог обаять Императора своим усердием, исполнительностью, беспрекословным послушанием. Но вместе с тем он сумел использовать в своих интересах то качество, которое так всегда высоко оценивал Павел Петрович: прямоту суждений и критическую самооценку. Конечно, как показало дальнейшее, все это было тонко рассчитанной и талантливой игрой. Пален клялся собственной жизнью служить Императору до последнего земного вздоха, но многие месяцы не просто грезил, но деятельно подготовлял его убийство…
В какой степени Лопухины, и в первую очередь Анна Петровна, были вовлечены в антипавловскую деятельность? Была ли возлюбленная Императора рупором его врагов и была ли она осведомлена о подготовке заговора? Совершенно точно известно, что сенатор, а затем обер-прокурор Сената князь Петр Васильевич в подобной деятельности не участвовал и вообще сторонился придворных интриг. В 1799 году он попросился в отставку, получил ее и отбыл на жительство в Москву. Что же касается его дочери, то здесь столь однозначный ответ дать невозможно.
Доподлинно известно, что Анна Гагарина, сохраняя звание камер-фрейлины, имела свои апартаменты в Михайловском замке, куда из покоев Императора вела потайная дверь. Все последние недели жизни Павла Петровича, связанные с Михайловским замком, Анна Петровна провела в непосредственной близости от Императора. Ежедневно, ровно в 10 часов вечера после окончания вечерних трапез в замке, Император посещал Гагарину и проводил у нее ровно час, а в 11 часов отправлялся спать. Известно также, что сразу же после убийства, на следующий день, т. е. 12 марта 1801 года, княгиня Гагарина выехала из Михайловского замка и вскоре отбыла за границу. Больше в России она не бывала и умерла в Вене в возрасте 28 лет, в 1805 году, от послеродовой горячки