В Петербурге местом их свиданий стали две небольшие комнатки на первом этаже Зимнего дворца, где жил последние годы и где скончался Император Николай I.
Из личных царских покоев на втором этаже сюда вела тайная лестница, и Император, проведя вечер в кругу родных и близких, ближе к полуночи спускался незамеченным вниз, чтобы встретить свою желанную. Она всегда его ждала. Он это знал и был рад, что есть человек, преданный ему целиком, до конца.
Императору было хорошо в обществе княжны, так свободно, так раскованно, как никогда раньше и не было. Не надо было ничего сочинять, не надо было быть царем, а можно остаться лишь мужчиной и ощущать тихую радость простого семейного очага.
Катрин готовила чай, помогала снять сапоги, окружала таким теплом и заботой, которых в других местах и с другими людьми Царь и не знал никогда.
Когда он целовал ее, то у него кружилась голова, и он, человек проживший уже большую жизнь и испытавший на своем веку немало сердечных привязанностей, трепетал как зеленый юнец.
Царь был счастлив.
Позже он поселил «дорогую Катрин» со своими отпрысками в верхних апартаментах Зимнего дворца, прямо над покоями Императрицы, не усмотрев в том ничего зазорного…
Хотя Царь свою связь с Долгорукой старался держать в секрете, но тайна самодержца всех интересует и всем принадлежит. О серьезном увлечении Александра II и о его конспиративных свиданиях очень скоро стало известно сначала придворным, а затем и всему высшему обществу. Конечно, никто открыто не обсуждал столь щекотливую тему, но в интимных собраниях об этом много судачили. Как всегда бывало в таких случаях, правда перемешивалась с вымыслом, факты – с ложью. В общих же чертах картина в 70-х годах XIX века сложилась вполне объективная: у Императора появилась вторая семья. Но почитание самодержца в России было еще столь прочным, что никто не решался хоть как-то осудить повелителя.
Все стрелы критики и поношения направлялись лишь по адресу Екатерины Долгорукой. Беспощадная молва приписывала ей самые невероятные поступки, немыслимо скандальное поведение, шокирующие высказывания.
Говорили, что княжна была невероятно развратна чуть ли не с пеленок, что она ведет себя нарочито вызывающе и, чтобы «разжечь страсть Императора», танцует перед ним обнаженная на столе, что в непристойном виде проводит целые дни и якобы даже принимает посетителей «почти не одетой», что она вымогает драгоценности и за бриллианты «готова отдаться первому встречному». И много чего еще говорили, рисуя облик молодой Долгорукой в самом непривлекательном виде.
Чадолюбивые мамаши, наслушавшись подобных разговоров, только и думали о том, как бы ненароком их молодые дочери, которых начинали вывозить в свет, даже издали не смогли бы увидеть ту, которую называли то Мессалиной, то куртизанкой. Родня царской возлюбленной тоже была обеспокоена, и Екатерине пришлось фактически прекратить близкое общение и с сестрой, и с братьями.
Княжна пожертвовала всем во имя любви и почти перестала таиться. Пусть будет так, как будет, а что делать – это должен решать Александр. Но постепенно роман Императора перестал быть «горячей темой» в свете. Все было сказано, все было многократно обсуждено, и новых деталей и подробностей уже и выдумать было нельзя. Когда же жители столицы встречали на прогулке в Летнем саду Императора под руку с Катрин, то лишь скрыто улыбались, обменивались многозначительными взглядами, только иногда шепотом комментируя: «Император прогуливает свою мадемуазель».
Интерес вновь невероятно усилился после смерти Императрицы Марии Александровны.
Александр II понимал двусмысленность собственного положения, но ничего не мог с собой поделать. Его привязанность к княжне Долгорукой приобрела маниакальный характер. Чувство долга уступало чувству любви. То, чему учил своих сыновей, нарушалось им же самим. Это было тяжелым испытанием и для него, и для его близких, и в первую очередь для Императрицы. Мария Александровна беззаветно любила Александра всю жизнь: от первой встречи в пятнадцатилетнем возрасте в Дармштадте до самой смерти.
Когда эпатирующая связь Императора с молодой княжной уже ни для кого не составляла секрета, то у многих невольно возникали вопросы: как на это смотрит Императрица? Неужели она ничего не видит, ничего не знает?
Она видела и знала. Факты ей были не нужны. Женское сердце трудно обмануть, любящее женское сердце обмануть невозможно. Безмерно почитая своего супруга, она никогда не позволила себе ни единого слова, ни малейшего намека, который мог бы выдать ее неудовольствие и бросить хоть тень на официально-добропорядочный образ супруга-самодержца. В царской семье было негласное табу на тему увлечений Императора, и имя Долгорукой в присутствии царицы ни разу не было произнесено.
Дети Александра II неукоснительно соблюдали это правило и даже между собой никогда не приближались к опасному рубежу. Они все уже были взрослые, некоторые имели собственные семьи, детей и, конечно же, знали о скандальной истории не только с чужих слов. Случались неловкие сцены, неприятные встречи.
Император Александр II, Императрица Мария Александровна и Цесаревич Александр Александрович.
Фотограф С. Л. Левицкий. 1866
Однажды в Царском Селе на прогулке в экипаже отца сопровождали сын Сергей и дочь Мария (герцогиня Эдинбургская). Совершенно неожиданно в глубине парка, почти у самого Павловска, Император попросил остановиться, попрощался с детьми и на их глазах пересел в экипаж, где была Долгорукая со своими детьми. Позднее, вспоминая этот эпизод, великий князь Сергей Александрович заметил своей знакомой: «Поверите ли, во время всего пути от Павловска до Царского мы с Марией не только не обмолвились ни одним словом об этом событии, но и взглядом не обменялись». Эта «игра в молчанку» длилась долго, но она не могла продолжаться бесконечно. В 1880 году прозрачная, но непроницаемая стена стала рушиться просто на глазах.
Когда Императрица Мария Александровна вернулась в начале 1880 года в Россию, то мало у кого оставалась надежда, что она долго проживет. Она слабела с каждым днем, и врачи говорили уже определенно, что смерть наступит очень скоро. Царица уже не вставала с постели, ее мало что интересовало. Сил хватало лишь на молитву и на краткие встречи с детьми. Порой приходил супруг, и в эти мгновения наступало просветление. В ней вдруг пробуждались какие-то силы, и она становилась бодрее, даже улыбка появлялась на бескровных губах. Мария радовалась при виде мужа, ни в чем не упрекала, ни на что не жаловалась, а лишь интересовалась его делами. Император же ощущал себя неловко. Лишь ненадолго присаживаясь на краешек стула у кровати, говорил какие-то ничего не значившие слова, гладил ее руку и, уходя, целовал в мертвенно-бледную щеку. Не раз приближенные видели, что при выходе из опочивальни жены на глазах Императора блестели слезы.
Все ждали неотвратимого будущего. В наиболее сложном положении находился Цесаревич. Занимая второе место в династической иерархии, наследник волей-неволей оказывался в центре неприятных и нежеланных событий. Он видел, что вокруг происходит, но сохранял удивительное самообладание и внешнее спокойствие.
Сдержанный и послушный, Александр Александрович долго не позволял себе обсуждать деликатную ситуацию даже со своей Минни. Оба они знали, что в то время как Императрица умирает, Александр II проводит почти все вечера и ночи в обществе любовницы, которая ведет себя все более заносчиво и самоуверенно. Говорили, что некоторые особенно расторопные царедворцы прощупывали возможность установить отношения с княжной, видя в ней будущую хозяйку не только Зимнего дворца, но, кто знает, может быть и России. Утверждали даже, что она, пользуясь близостью к Императору, оказывала протекцию некоторым дельцам, проталкивающим сомнительные финансовые проекты. Все это было неприятно и порой вызвало возмущение в душе, но Цесаревич молчал.
Мария Федоровна тоже молчала. На людях не позволяла себе никаких намеков и замечаний, хотя ей это давалось значительно труднее, чем мужу. Она очень чтила свекровь, считая ее искренним и добросердечным человеком. Всю жизнь, обладая юношеской свежестью чувств и искренностью восприятий, Мария Федоровна с большим трудом переносила ложь и притворство в личных отношениях. Живя в России, знала, что воля Монарха есть воля империи, а решения и поступки самодержца никогда не подлежали не только публичному осуждению, но даже обсуждению. Это являлось азбучной истиной, и датская принцесса приняла ее без колебаний.
Ей было непонятно и неприятно поведение некоторых родственников, позволявших в своем кругу нелицеприятные обмолвки и высказывания, так или иначе задевавшие честь особы государя. Особенно досаждала великая княгиня Ольга Федоровна[62], считавшая возможным вести предосудительные разговоры и гневно клеймившая «проходимцев», якобы окруживших царя. Чтобы избавить себя от ненужных переживаний и не участвовать в подобных недопустимостях, Мария Федоровна старалась как можно реже видеться с «тетей Ольгой» и уж, во всяком случае, не бывать с ней наедине.
Бывшая датская принцесса всегда оставалась сострадательным человеком, женщиной большой души и любвеобильного сердца. Почти каждый день она посещала свекровь и не могла без слез смотреть на нее. Она сама уже много пережила, и смерть уже оставила неизгладимый след в ее памяти, но привыкнуть к этому было невозможно, как невозможно было равнодушно наблюдать за всем происходившим вокруг. Она не раз тихо плакала, но не могла излить своих чувств даже мужу, которому самому было невероятно тяжело.
Позднее Мария Федоровна будет удивляться, как ей удалось «пережить весь этот кошмар». Невообразимы были муки женщины, знающей, что ее муж находит утешение в объятиях другой, а свекровь же несла этот крест до последнего мига своего земного бытия! Боже мой, эту пытку и представить себе немыслимо! Однажды Цесаревна не сдержалась и откровенно сказала царю, пригласившему ее на вечер к себе, что «не хочет присутствовать там, где так много нежелательных лиц». Любивший невестку Император был обескуражен подобным пренебрежением, меланхолически заметив, что «стоит ему проявить к кому-то расположение, как семья начинает ненавидеть этого человека». Минни промолчала, но на вечере не была.