Рано утром 22 мая 1880 года Императрица Мария Александровна умерла. Ангел смерти так тихо пролетел, что даже сиделки не могли с точностью указать минуту ее кончины. За несколько времени до смерти Императрица выразила свою мечту умереть в тишине и одиночестве, без душераздирающих сцен прощания с родными и близкими. «Не люблю я этих пикников возле смертного одра», – заключила она. Казалось, что Господь услыхал и исполнил ее последнюю волю.
Весть о кончине царицы быстро облетела столицу, и в Зимний дворец поспешили родственники и близкие. У двери опочивальни скопилась большая толпа. Первым должен был войти государь, но он был в Царском Селе, и все ждали его. В 10 часов утра Александр II прибыл, молча прошел к покойной. Двери затворились. Стояла напряженная тишина, и время как будто остановилась. Самодержец вышел с красными от слез глазами.
Затем наступил черед детей, членов династии, приближенных. Почти все плакали. Столько искренних слез любви и сожаления Зимний дворец, наверное, никогда не видел. Большинство прощалось не с царицей, а с добрым, сердечным человеком, прожившим праведную жизнь и ушедшим в мир иной тихо и незаметно. Когда провели вскрытие, то выяснилось, что одного легкого у Марии Александровны уже не существовало, а от второго осталось меньше половины, и было чудом, что в таком состоянии она так долго жила.
Был объявлен национальный траур, начались печальные церемонии, продолжавшиеся больше недели. Два раза в день у белого гроба, покрытого национальными флагами России, служились панихиды: сначала в церкви Зимнего дворца, а затем в соборе Петропавловской крепости. На них непременно присутствовал Царь, и нельзя было не заметить, что поведение монаха в этот период было безукоризненным. Свой последний долг усопшей жене и матери его детей отдавал как истинный христианин, как верный муж, глубоко опечаленный тяжелым несчастьем. Затем в присутствии императорской фамилии и самых близких придворных состоялось погребение.
После похорон царская фамилия переехала в Царское, но неожиданно для многих в середине июля семья Цесаревича отбыла на известный водолечебный и климатический курорт на западной окраине Российской империи Гапсаль (современный город в Эстонии Хаапсалу). Этот отъезд был неприятен Александру II, который имел резкий разговор с сыном-наследником, но тот объяснил, что Минни неважно себя чувствует, ей нужен отдых и морские купания. Скрепя сердце Царь уступил.
Дочь Императора Мария, герцогиня Эдинбургская, недоумевала: «Как старший брат мог оставить Папа́ в такую минуту». У нее самой уже давно была семья и дети, но в этот момент она решила уделять все свое внимание, все свои заботы исключительно отцу. Позднее она признается одной из близких фрейлин, что ее тогда обуревало наивное желание сблизить отца с семьей и отвратить от общения «с той, другой». Это была лишь иллюзия, и герцогиня очень скоро в том убедилась.
В Гапсале, в маленькой вилле на берегу Балтийского моря, Цесаревич с цесаревной и их дети вели тихий и спокойный образ жизни. Кругом были сосны, море, зеленые острова на горизонте. Всей семьей много гуляли, читали различные книги, несколько раз ходили слушать музыку в курзале. Минни много купалась и почти каждый день рисовала свои любимые морские пейзажи. Но спокойствия на душе не было. Оставаясь вдвоем, они много говорили, теперь уже без утаек и недомолвок.
Александр еще в Царском передал свой разговор с отцом, повергший наследника в состояние ужаса. Тогда «дорогой Папа́» сообщил сыну, что принял решение, «выждав положенный срок», жениться на княжне Долгорукой, «которой он многим обязан» и перед которой как мужчина «имеет обязательства». Сын буквально онемел и ничего внятного ответить не мог. Даже не попытался отговорить отца от невероятного шага.
Император Александр II.
Гравюра Ш. Альбера. XIX в.
Уже покинув Петербург, Александр иногда сожалел, что не высказал своего возмущения и не попытался что-то предпринять. Но что можно было сделать? Папа́ ведь все равно бы его не послушал, и все закончилось бы лишь ненужными пререканиями. Минни была настроена более решительно, но и она понимала, что их слова вряд ли что-нибудь смогли бы изменить. Они никому ничего не сказали, но сделали то, что считали нужным сделать – удалились, предоставив событиям идти своим чередом. Если бы на то была их воля, то уже и не вернулись бы в столицу, предвидя, что грядущее будет безрадостным и сулит им одни лишь неприятности. Они не ошиблись в своих предположениях.
Смерть Императрицы развязала руки Александру II, и Царь, уже не скрываясь, стал появляться с Юрьевской на публике. Давно он не возобновлял разговора о браке с Катрин, но через месяц после смерти Марии Александровны сам вернулся к этой теме и объявил, что 6 июля обвенчается с ней. Сердце женщины радостно затрепетало, и она была так взволнована, даже не нашлась что сказать. Так как после смерти царицы был объявлен годичный траур, то самодержец решил обставить все дело тайно, без всякой огласки, посвятив в свой план лишь нескольких верных людей. Всех, к кому бы он ни обращался, подобное намерение повергало в состояние шока. Монарх же старался этого не замечать.
Неприятный разговор произошел с верным графом Александром Адлербергом, давнишним другом Александра II, министром императорского двора. Занимая столь влиятельный пост с 1872 года, граф прекрасно был осведомлен о жизни императорской семьи. Его ведомство заведовало обширным хозяйством царской фамилии, повседневным укладом как большого императорского двора, так и малых великокняжеских дворов. Почти все денежные выплаты и расходы проходили через контору министра двора, и Александр Владимирович Адлерберг прекрасно был осведомлен о многом, о чем говорить было не принято. Знал, конечно, и о связи Императора с Долгорукой. Если бы понадобилось, то с точностью до рубля мог определить, во что эта романтическая история обошлась его ведомству; все счета за подарки и подношения княжне проходили через его руки. Однако он и представить не мог, что Александр II вознамерится соединить у алтаря свою жизнь с этой дамой. И когда завел о том разговор? Ведь только минуло сорок дней со дня смерти Императрицы!
Вечером 4 июля 1880 года Царь пригласил к себе министра двора, сообщил о решении вступить в брак и попросил того быть свидетелем. Граф вначале опешил, но затем, собравшись с духом, буквально выпалил все, что было на уме у многих: этот шаг будет иметь самые неблагоприятные последствия, он поведет к падению престижа династии и империи, к умалению ореола верховной власти и даже может вызвать брожение в стране.
Выслушав все это, Император остался непреклонен. Мало того, заявил, что, имея право давать разрешения на морганатические браки членов династии, вправе распорядиться и своей персоной. Хотя министру стало ясно, что Александр II желает брака любой ценой, но он продолжал приводить какие-то аргументы, думая, что речь идет об отдаленном будущем. Когда же сановник узнал, что венчание назначено на послезавтра, то понял – все уже бессмысленно.
Затем у Адлерберга состоялась встреча тет-а-тет с Екатериной Михайловной, с которой он разговаривал впервые в жизни. Министр пытался и невесте доказать опасность, пагубность предстоящего, но быстро пришел к заключению, что с таким же успехом мог бы убеждать и «дерево». Княгиня на все доводы и аргументы неизменно отвечала одной фразой: «Государь будет счастлив и спокоен, только когда повенчается со мной». В момент этого «диспута» дверь в комнату приоткрылась, и самодержец робко спросил, может ли он войти. В ответ на это его избранница отозвалась: «Нет, пока нельзя». Это было сказано таким тоном, которым, по наблюдениям Адлерберга, приличные люди не разговаривают «даже с лакеем». Это потрясло царедворца. Граф был сломлен, растерян и, когда государь в очередной раз попросил его стать шафером, то уже с полным отрешением дал свое согласие.
Через два дня, 6 июля 1880 года, вскоре после полудня, в небольшой комнате нижнего этажа Большого Царскосельского дворца у алтаря походной церкви состоялся обряд венчания. Государь был в голубом гусарском мундире, невеста в простом светлом платье.
Священник трижды повторил: «Обручается раб Божий, благоверный государь Император Александр Николаевич с рабой Божьей, Екатериной Михайловной». Они стали мужем и женой.
Свидетелями на церемонии были: граф Александр Владимирович Адлерберг, начальник Главной Императорской квартиры Александр Михайлович Рылеев (1830–1907) и генерал-адъютант Эдуард Трофимович Баранов (1811–1884).
Император попросил всех присутствующих сохранять происшедшее в тайне. Но сразу же возник вопрос о реакции наследника, который граф Адлерберг и задал. На это Александр II заметил, что сам сообщит ему по приезде из Гапсаля и что он не видит тут никаких препятствий, так как государь «единственный судья своим поступкам».
Минни и Александр мирно гуляли вдоль моря и не подозревали, что в Царском Селе произошло такое драматическое событие. Лишь по их возвращению в августе Император сообщил о случившемся старшему сыну и его жене. Он просил их быть добрыми по отношению к Екатерине Михайловне и заверил, что никогда не будет навязывать им ее общество. Мало того, он попросил сына войти в состав небольшой комиссии приближенных, готовивших указ об обеспечении прав Юрьевской и ее детей в случае его преждевременной кончины. Цесаревич стоял как громом пораженный, безропотно приняв волю царя. Минни же от полученного известия чуть не лишилась чувств. Затем появилась Юрьевская, которая поцеловала руку цесаревне и сказала, что Император сделал ее супругой, что она вполне счастлива и «никогда не позволит себе выйти из своей скромной роли».
После расставания с царем и «его дамой», у Минни с Александром состоялся долгий, просто душераздирающий разговор. Нет, они, конечно же, не исключали, что отец и свекор рано или поздно может осуществить свое намерение, но что это случится так быстро, всего через шесть недель после смерти Марии Александровны, – такого и представить не могли. Это просто выходило за рамки человеческого разумения, не имело прецедента. На душе у обоих было так тоскливо, что передать нельзя. Но сердце царево в руках Божьих, и Он один ему судья. Они пытались смириться, но человеческие чувства все равно порой прорывались наружу.