Цесаревич, обладая сильным характером, держался стоически, хотя окружающие замечали отрешенность и грусть, не покидавшие наследника после возвращения из Гапсаля. Куда девалось его жизнелюбие и веселость… Даже на фамильных обедах, в присутствии своих, теперь он почти ничего не говорил, не интересовался едой и большую часть времени неотрывно и сосредоточенно смотрел лишь на тарелку. Минни тоже ужасно переживала, но ей удавалось соблюдать необходимый стиль поведения, хотя это и давалось с большим трудом.
Постоянным испытанием являлись личные встречи с новоиспеченной женой Императора, которых Цесаревич и Цесаревна всеми силами старались избежать, но это было не в их власти. У царя вскоре возникла навязчивая идея сблизить старую семью с новой, и в этом своем желании он не считался с чувствами сына и невестки. Однажды Мария Федоровна прямо заявила Александру II, что не желает общаться с Юрьевской, на что тот возмущенно заявил: «Попрошу не забываться и помнить, что ты лишь первая из моих подданных». Так с ней он никогда еще позволял себе разговаривать…
Самые же большие потрясения ждали впереди. В конце августа Император отбыл в Ливадию, попросив Цесаревича приехать к нему с семьей. Сын обещал. Обсудив ситуацию, Александр и Минни пришли к заключению, что во имя мира в императорской фамилии они должны смириться и беспрекословно выполнять волю Монарха. Нетрудно было предположить, что в Ливадии их ждут тяжелые обстоятельства. Они уже знали, что Юрьевская с детьми впервые открыто поехала в царском поезде, хотя это вызывало повсеместное недоумение, так как о браке Императора наверняка знал лишь ограниченный круг лиц. Никаких сообщений и заявлений публично все еще сделано не было.
Через три недели после отъезда Императора в Крым выехала семья Цесаревича. Александр и Мария Федоровна тешили себя надеждой, что государь сдержит обещание и не будет навязывать им общество своей новой семьи. Ситуация сразу же стала проясняться по прибытии на рейд Ялты.
На причале встретил Александр II. После первых приветствий и поцелуев он огорошил заявлением, что княгиня нездорова и не могла приехать на встречу. Мария Федоровна не знала, как реагировать, а лишь спросила: «Как же я могу с ней видеться, если ваш брак содержится в тайне?» Императора вопрос не смутил, и с видом беспечного ребенка он заявил: «О, здесь так трудно что-либо скрыть, моя свита не может ничего не знать». «Но моя-то совершенно ничего не знает, потому что я верно хранила доверенную мне тайну», – возразила Цесаревна и разрыдалась к неудовольствию Императора.
Войдя в Ливадийский дворец, прибывшие были встречены Юрьевской и ее детьми: сразу стало ясно, что она во дворце распоряжается как полноправная хозяйка. И это в доме, который так долго, любовно и заботливо создавался покойной императрицей, где все было пронизано воспоминаниями о ней, где кругом находились ее портреты и личные вещи! За что такое наказание, чем они провинились перед Господом, получив эту страшную душевную муку! Минни испытывала стыд перед слугами, ей казалось, что все они возмущены и опечалены происходившим.
Беззаботной была лишь новая хозяйка. Да и Императора, по всей видимости, вполне устраивало все, и он не чувствовал неловкости и двусмысленности сложившейся ситуации. Царь, несомненно, не просто любил эту женщину, но находился под сильным ее влиянием. Не замечал даже бестактностей по своему адресу, которые всем остальным бросались в глаза. «Эта Катрин» на людях говорила ему «ты», могла без стеснения прервать на полуслове, и Монарх принимал все это как должное!
Александр держался как мог, а Минни плакала чуть не каждую ночь, и однажды «эта женщина» позволила ей, цесаревне, сделать замечание, что у нее почему-то по утрам красные глаза! Поводы для слез возникали постоянно. Как можно было сдержаться, когда видишь собак, лежащих в кресле покойной царицы… Как можно было сохранять самообладание, когда за семейным обедом княгиня по любому поводу начинала учить и давать советы. А эта брошка на нее груди, с выложенной бриллиантами датой 6 июля? Она ее почти не снимала, хотя у нее было вдоволь других украшений. Мария Федоровна, понимая толк в таких вещах, не могла не заметить, что все драгоценности Юрьевской были высокого качества и несомненно очень дорогими. Комментируя данное обстоятельство, она язвительно заметила, что «у Императора несомненно был вкус».
Раздражали эти ужасные дети, эти «бастарды»! Они совершенно невоспитанные и вели себя «как в конюшне». Особенно досаждал старший, Георгий, «их Гого». Редкий день он не выделывал что-нибудь такое, от чего хотелось встать и выйти из дворца навсегда. Он все время лез то к Императору, то к матери, то к ее Ники. Никакой управы на него не было. Мария Федоровна не могла не заметить, что Император с такой неподдельной нежностью и лаской относился к нему, с какой никогда не относился к законным внукам.
Невольно просыпались в душе смутные опасения, всплывали в памяти, как казалось, совершенно абсурдные слухи о том, что Император со временем намерен короновать Юрьевскую и сделать этого самого Гого наследником. Конечно, подобный шаг мог совершить лишь безумец. Это привело бы к катастрофе, к распаду всех основ, к трагическому расколу не только династии, но и всей империи. Об этом страшно было и подумать. Самодержец не сможет подобного сделать. Но, с другой стороны, то, что казалось абсурдным в Петербурге, здесь, при каждодневном общении, не виделось столь уж нереальным. Царь, несомненно, полностью закабален, почти лишен воли, и «эта дама» может заставить его сделать что угодно.
Особенно нестерпимым для Марии Федоровны являлось то, что подобное неприличие разворачивалось на глазах ее детей, и она горько сожалела, что послушалась мужа и привезла их в Ливадию. Какое воздействие подобное зрелище окажет на них, в первую очередь на старшего, Николая, которому исполнилось двенадцать лет, и он уже многое видел и понимал. Мария Федоровна воспитывала его честным и правдивым человеком. Теперь же ей самой приходилось лукавить, а иногда и просто лгать, объясняя происходящее.
Уже на первом семейном обеде Юрьевская так по-амикошонски вела себя с Императором, что мальчик спросил: «Эта дама нам родственница?» Мария Федоровна обомлела и рассказала сыну сочиненную наскоро историю о том, что Император женился на вдове и усыновил ее детей. Матери показалось, что Ники ей не поверил, так как тут же последовал новый вопрос: «Как он мог это сделать, мама? Ты ведь сама знаешь, что в нашей семье нельзя жениться так, чтобы об этом не узнали все». Вечером он сказал своему гувернеру: «Нет, тут что-то неясно, и мне нужно хорошенько поразмыслить, чтобы понять». У Минни разрывалось сердце от горечи и досады.
Ливадийская пытка продолжалась два месяца, и в ноябре Александр и Минни вернулись в Петербург. Они были разбиты морально и физически, но следовало вернуться к своим обязанностям и делать повседневные дела, скрывая личные эмоции. Досаждали родственники, выпытывавшие у них детали и подробности столь продолжительного пребывания в Крыму. Нельзя было не заметить, как грустна чета престолонаследника, и возникали предположения о каких-то роковых событиях в Ливадии. Многим хотелось знать все из первых рук. Особенно настойчивой была великая княгиня Ольга Федоровна, тоже некоторое время находившаяся в Крыму в имении Ай-Тодор и многое успевшая разглядеть и запечатлеть в своей бездонной памяти. От Минни же она почти ничего не узнала нового.
Царь со своей новой семьей возвратился из Крыма в конце ноября, и через несколько дней в Зимнем дворце возобновились вечера и приемы. Раньше за право участвовать в таких собраниях избранных боролись, теперь же многие страшились получить приглашение. Некоторые находили в себе мужество, сославшись на болезнь, не являться, другие же – в тоске и печали – вымучивали положенное время во дворце и потом долго приходили в себя от всего виденного.
У Цесаревича и Цесаревны возможности уклониться не было. Они должны были регулярно присутствовать, созерцать новых неприятных людей, окружавших Императора и теперь задававших тон всей придворной жизни. Однажды Александр сорвался и наговорил отцу резкостей о нем и о Юрьевской. Тот, придя в неописуемую ярость, начал кричать на сына, топать ногами и даже пригрозил выслать его из столицы. Слово было произнесено, и старые опасения о возможном изменении династической линии возродились с новой силой.
Циркулировали упорные слухи о подготовке к коронации Юрьевской, причем некоторые при дворе уверяли, что уже даже заказан вензель для новой Императрицы «Е. III» (Екатерина III).
Терпение наследника явно истощалось, и он в однажды прилюдно заявил, что мечтает «удалиться куда угодно, лишь бы не иметь больше ничего общего с этой кабалой». Вспоминая то смутное время, близкий ко двору граф С. Д. Шереметев (1844–1918) позже написал, что тогда «в воздухе пахло гарью».
В конце февраля 1881 года начался Великий пост. По православной традиции в пятницу, накануне исповеди, все просили друг у друга прощения. Быстро стало известно, что Цесаревна проявила своеволие и, встретившись в Юрьевской, отделалась лишь рукопожатием, но не обняла и не попросила. Царь был взбешен и устроил Марии Федоровне разнос. Его раздражение лишь усугубил синяк на лице невестки, который та накануне получила во время неудачного катания с ледяной горы. Александр II без обиняков заявил ей, что «она обязана вести себя пристойно» и не забывать, что она не может делать, «что вздумается».
Цесаревна проявила удивительную кротость и во время обличительной царской тирады не проронила ни слова. Когда обвинительный монолог завершился, она подошла к Александру II и попросила у него прощения «за то, что обидела его». Император был тронут почти до слез, тут же сменил гнев на милость и сам попросил прощения у невестки. Обстановка разрядилась. В день причастия, 28 февраля, Монарх сказал своему духовнику Василию Бажанову (1800–1883): «Я так счастлив сегодня – мои дети простили меня!»
На следующий день наступило 1 марта 1881 года. Было воскресенье. По давно уж заведенному порядку, в этот день Император присутствовал на разводе караулов. Прослушав обедню и позавтракав, Александр II зашел проститься с Юрьевской и сказал ей, что вернется около трех и тогда, «если хочешь, мы пойдем гулять в Летний сад». В огромном Михайловском манеже церемония не заняла много времени. Уделив несколько минут беседам с послами Германии, Австрии и Франции, присутствовавшими тут же, Царь заехал ненадолго к своей кузине, великой княгине Екатерине Михайловне (в замужестве герцогиня Мекленбург-Стрелицкая), где наскоро выпил чашку чая и в начале третьего часа отбыл в Зимний дворец.