Не достигнув и тридцати лет, Платон Зубов мог уверенно говорить, что «жизнь состоялась». Однако наступил ноябрь 1796 года, и последовал крах. Павел Петрович изгнал Зубова со всех должностей и запретил тому показываться в столицах. Лишь в конце 1800 года Император явил великодушие: Зубову было разрешено вернуться в Петербург, где он, его братья Валериан (1771–1804), Николай (1763–1805) и сестра О. А. Жеребцова (1766–1849) сделались активными участниками заговора с целью свержения Императора Павла.
Павел Петрович практически на протяжении всей своей жизни наблюдать мог разнузданный маскарад фаворитов. Зрелище было невыносимым, нетерпимым, но он ничего не мог сделать. Особенно омерзительными были отношения матери с Платоном Зубовым, которого она прилюдно обнимала, ласково гладила по голове, называя «черноволосым любимым чадом». И это при живом сыне и при взрослых внуках! Никто никогда не узнал и не написал о том, скольких душевных мук стоило Павлу Петровичу созерцание всего этого непотребства на протяжении тридцати с лишним лет. Известно только, что он стыдился свой распутной матери, а Зимний дворец ненавидел всеми фибрами души. Там все было пропитано и пронизано развратом, и он серьезно думал о том, чтобы превратить дворец из царской резиденции в казармы лейб-гвардии. Но не превратил, не успел…
После воцарения Екатерины при дворе возобладали фривольные нравы. Это была нескончаемая череда демонстрации увлечений, «амурных историй», а проще говоря – похоти. Эту атмосферу «свободы нравов» повелительница России специально не насаждала, но и не препятствовала ей. Ведь когда все кругом погрязли в увлечениях, в адюльтерах и пороке, то и собственная развратность уже не казалась вызывающей. Волей-неволей Павлу Петровичу с ранних пор приходилось не только наблюдать происходящее со стороны, но и не раз общаться с некоторыми из «объектов» увлечения матушки. Особенно это было непереносимо в детстве, когда он не мог отказать, не имел права уклониться, так как сам себе не принадлежал.
Екатерина явно хотела вовлечь сына в круг общения фаворитов. Нечего ему сидеть сиднем за французской энциклопедией и за европейскими романами. Какие мысли у него там в голове бродят – одному Богу известно. Пусть он лучше уж начнет ухаживать, волочиться за молоденькими барышнями, которых было немало среди фрейлин.
Ему еще не было и двенадцати лет, когда Григорий Орлов взял на себя обязанности «амурного» поводыря. Он водил его в комнаты фрейлин на верхнем этаже Зимнего дворца, пренебрегая смущением и девиц, и Великого князя. Он все время допытывался у Павла, какая ему особенно понравилась. Мальчик терялся, лепетал что-то нечленораздельное, а Григорий Орлов без всякого стеснения рассказывал, что в «его возрасте он испытывал страсть льва».
Не отставала от своего фаворита и матушка, которая возила Павла в Смольный женский монастырь, а потом допытывалась, какая ему девушка понравилась и не хочет ли он жениться?
Это насаждение чувственности не прошло бесследно: в одиннадцать лет у него появилась «любезная», которая «час от часу более пленяет». Имя ее стало быстро известно. Это была Вера Николаевна Чоглокова – круглая сирота, которую Екатерина взяла к себе в качестве фрейлины. Очевидно, именно ей Павел Петрович посвятил стихи, которые дошли до наших дней.
Я смысл и остроту всему предпочитаю,
На свете прелестей нет больше для меня.
Тебя, любезная, за то я обожаю,
Что блещешь, остроту с красой соединяя…
Порошин[9] – воспитатель Цесаревича – записал один эпизод, касающийся как раз увлечений юного сердца. «Шутя говорили, что приспело время Государю Великому князю жениться. Краснел он и от стыдливости из угла в угол изволил бегать; наконец, изволил сказать: “Как я женюсь, то жену свою очень любить стану и ревнив буду. Рог мне иметь крайне не хочется. Да то беда, что я очень резв, намедни слышал я, что таких рог и не чувствует тот, кто их носит”. Смеялись много о сей его заботливости».
Семен Андреевич Порошин.
Гравюра. Ок. 1769
Мальчику еще нет и двенадцати лет, а он формулирует ту философию семейной жизни, которую будет исповедовать до конца дней. Любовь его к женщине – всегда искренняя, восторженная, полная, рыцарская – не раз будет подвергаться испытаниям. Он узнает на своем веку и измену, и предательство со стороны той, которую боготворит, и груз «рог» ему тоже придется ощутить…
Глава 2Граф Андрей Кириллович Разумовский
В 1772 году Павлу исполнилось восемнадцать лет.
К этому времени Императрица была занята решением одного вопроса первостепенной государственной важности: женитьбой Павла. Эта мысль ей овладела еще в 1768 году, когда сыну не исполнилось и четырнадцати лет.
Летом того года она обратилась с личной просьбой к бывшему представителю Дании в Петербурге Ассебургу – подыскать в Германии подходящий вариант. Ассебург рьяно взялся за дело: наводил справки о возможных претендентках, с некоторыми из которых встречался лично и посылал подробные отчеты в Петербург.
Почему столько лет Екатерина с маниакальной настойчивостью стремилась устроить брак сына, при этом никоим образом, не интересуясь мнением самого Цесаревича? Сама она того не объяснила. Хитрая и расчетливая «Минерва» многое из своей биографии не раскрывала, а если что-то и говорила или писала, то в этом правды, как правило, не было ни на грош.
Можно предположить две взаимосвязанные версии той настойчивости, которую проявила Екатерина. Во-первых, брак сына отвратит его от праздного времяпрепровождения, займет его натуру не мечтаниями и сомнительными беседами, а семейной повседневностью. Во-вторых, можно будет надеяться на появление внука. В случае такого исхода возникала возможность, устранив Павла, окончательно решить вопрос династической преемственности, мучивший Екатерину с первого дня воцарения.
Поиски невесты в конце концов принесли результаты. С помощью Ассебурга Екатерина остановила свой взор на трех дочерях Ландграфа Гессенского. Особого внимания удостоилась Вильгельмина (Августа-Вильгельмина-Луиза).
По словам Ассебурга, Вильгельмина – девушка серьезная и довольно необычная, «до сих пор еще смущает каждого заученным и повелительным выражением лица, которое ее редко покидает». «Удовольствия, танцы, парады, общество подруг, игры, наконец, все, что обычно возбуждает живость страстей, не затрагивает ее. Среди всех этих удовольствий принцесса остается сосредоточенной в самой себе».
Все предварительные переговоры и обсуждения совершенно прошли мимо Павла Петровича. Екатерина посвятила в суть дела сына только тогда, когда встал вопрос о приезде в Россию Ландграфини Гессенской Генриетты-Каролины с дочерями. Только тогда Екатерина поговорила с сыном в самых общих чертах.
Предстоящие смотрины сами по себе окончательно ничего не решали. Екатерина повторила тот же сценарий сватовства, который по отношению к ней когда-то использовала Императрица Елизавета: не жених должен был ехать к потенциальной невесте, а невеста прибывала на смотрины к жениху и должна была понравиться не столько ему, сколько будущей свекрови.
Пылкое воображение Павла Петровича не раз рисовало ему собственную семейную жизнь. В 16–17 лет у него появились друзья, с которыми он не раз отдавался мечтаниям, обсуждал, как устроить быт, как надо любить, сколько должно было быть детей. Конечно, все эти разговоры походили только на юные грезы, но они будоражили душу. Его друзья, племянник Никиты и Петра Паниных князь Александр Борисович Куракин[10] (1752–1818) и граф Андрей Кириллович Разумовский[11] (1752–1836), были чуть старше Цесаревича, но это не создавало преграды.
Павел любил этих друзей, был с ними всегда предельно откровенным. Только одну тему друзья никогда не обсуждали, хотя Разумовский не раз пытался вывести Павла на разговор: о его правах на престол. В таких случаях Цесаревич моментально серьезнел и обрывал беседу. На эту тему Павел наложил табу на несколько десятилетий, и не сохранилось ни одного свидетельства, что хоть единожды с кем-то и когда-то он пустился бы в рассуждения на сей счет. Никто не знает, выступал ли в данном случае Разумовский как провокатор, действовал ли он по своей инициативе, или его попытки вывести Павла на щекотливую тему были неким заданием Императрицы, которая к Разумовскому имела стойкое расположение, невзирая на его близость к сыну. Но то, что в конечном итоге Андрей Разумовский предал дружбу, наводит на предположение, что некая внешняя провокативная установка в его действиях могла существовать.
В то же время Александр Куракин не предавал Цесаревича, за что его и настигла кара повелительницы России: в начале 80-х годов он был выслан из Петербурга в дальнее родовое имение без права возвращаться в столицу. Его свобода и права были восстановлены только после воцарения Павла Петровича…
Цесаревич узнал о том, что ему подыскивают невесту, только тогда, когда вопрос о приезде в Петербург Ландграфини Гессенской с дочерями был уже решен.
Граф Андрей Кириллович Разумовский.
Художник И.-Б. фон Лампи мл. 1810
Павел Петрович ко времени сватовства производил впечатление приятного, по-европейски образованного светского человека. Граф Сольмс писал Ассебургу из Петербурга летом 1773 года:
«Великому князю есть чем заставить полюбить себя молодой особе другого пола. Не будучи большого роста, он красив лицом, безукоризненно хорошо сложен, приятен в разговоре и в обхождении, мягок, в высшей степени вежлив, предупредителен и веселого нрава. В этом красивом теле обитает душа прекраснейшая, честнейшая, великодушнейшая и в то же время чистейшая и невиннейшая, знающая зло лишь с дурной стороны… одним словом, нельзя в достаточной степени нахвалиться Великим князем, и да сохранит в нем Бог те же чувства, которые он питает теперь. Если бы я сказал больше, я заподозрил бы самого себя в лести».