Замечательно точно это раздвоение между реальностью и вымыслом, при котором злобные видения в общественном сознании затемняли и заменяли подлинный мир, передала в своем дневнике старшая медсестра из Царскосельского госпиталя В. И. Чеботарёва[85], которая много месяцев работала в лазарете вместе с Императрицей Александрой Федоровной и ее старшими дочерьми – Великим княжнами Ольгой и Татьяной. В феврале 1917 года, за несколько дней до падения монархии, Чеботарёва записала в дневнике: «Что-то жуткое творится за кулисами политики. Молва все неудачи, все перемены в назначениях приписывает Государыне. Волосы дыбом встают: в чем Ее только не обвиняют, каждый слой общества со своей точки зрения, но общий, дружный порыв – нелюбовь и недоверие… Роковая, несчастная женщина, все складывается против Нее, а стоит посмотреть в Ее чистые, умные глаза и поймешь, что на низкий поступок Она неспособна – такая прямая, ясная»[86].
Трагическая безысходность ситуации состояла в том, что даже большинство из тех, кто близко стоял к трону, в глаза Императрице Александре Федоровне не глядели. Да и не могли темные души видеть природную душевную чистоту и Нетварный Свет…
Общеизвестно, что революции начинаются в головах и душах людей, а уж потом это все перерастает в уличное политическое действие. Царя предали практические все, кто обязан был стоять на его защите. И незабвенные слова Николая II, занесенные им в дневник рокового 2 марта 1917 года: «Кругом измена и трусость, и обман!» – остались вечным приговором жалкому калибру монархистов, окружавших трон и творивших политическое действие[87].
Только тот факт, что долгое время внутренний уклад жизни царской семьи служил темой пересудов, свидетельствовал со всей очевидностью, что в высшем свете, а именно там – это излюбленная тема перед Февралем 1917 года – вызрело «отречение от Царя», которое и стало фактом 2 марта того приснопамятного года. Фактически получилось, что не Царь отрекся от власти и России, а именно монархический истеблишмент предал и отрекся от Царя, а Николай II этот факт только удостоверил своей подписью на документе о сложении с себя высшей властной прерогативы.
Через несколько лет после тех событий, удивительно точно драматическую фабулу обозначил человек, который никогда не был монархистом, но насмотревшись в эмиграции на лицемерие «бывших», не смог смолчать и напомнил самую суть событий 1917 года, которую немалое число лиц хотело бы в эмиграции забыть. Речь идет о русском писателе «левых убеждений» М. П. Арцыбашеве (1878–1927).
«Но если мы, враги бывшего Императора, – восклицал писатель, – имеем хоть какое-нибудь оправдание именно в том, что мы были врагами, то никакого оправдания нет для тех, кто “с гордостью носил вензеля Государя моего”. Кто покорно склонялся к подножию Трона, кто тщеславился своей рабской преданностью “обожаемому Монарху” и кто в решительную минуту предал Его. Эти люди с умилением произносят теперь имя Государя, приходя в ярость, если кто-то осмеливается прибавить к Его титулу слово “бывший”, но это не помешало им тихо отойти в сторону, когда “настоящего” свергали с Престола. Жалкие Люди! Где были вы, когда несчастный Император судорожно метался между Псковом и Дно? Где были вы тогда, когда судьбе угодно было предоставить вам случай не на словах, а на деле доказать свою преданность? Преданность! Его предали все без исключения, без оговорок и без промедления. Это был единственный случай за всю историю Февральской революции, когда не было никаких колебаний!.. И в час погибели Династии у несчастного Последнего Царя не оказалось защитников, но зато в изобилии нашлись тюремщики и палачи»[88].
Горькие, страшные по своей правдивости слова, которые невозможно документально опровергнуть, хотя в эмиграции была сочинена масса произведений, где уцелевшие осколки «того мира» и их потомки на все лады и в разных вариациях пытались снять с себя ответственность за революционную катастрофу. Сочиняли сказания о том, как «пытались спасти Царя», как готовились «освободить Его», находившегося в узилище, но в «последний момент» все срывалось «по независимым от преданных монархистов» причинам.
Если же опираться не на тенденциозные разговоры, а на проверенные свидетельства и документы, то можно сделать только один непререкаемый вывод: не было предпринято ни одной сколько-нибудь серьезной попытки освободить Их. Все свелось к сочувственным разговорам некоторых лиц, и пересылкам в Тобольск сладостей и сувениров. И все.
В ночь с 16 (3) на 17 (4) июля 1918 года в Екатеринбурге совершилось страшное преступление. В подвале «Дома особого назначения» варварски убили императора Николай II Александровича, императрицу Александру Федоровну, цесаревича Алексея Николаевича, великих княжон Ольгу, Татьяну, Марию, Анастасию. Вместе с ними и за них погибли верные приближенные: доктор Е. С. Боткин, камердинер А. Е. Трупп, повар И. М. Харитонов, горничная А. М. Демидова.
Организаторы и исполнители прекрасно знали, что творят злодеяние. Ни с какой точки зрения, ни с какой идеологической меркой невозможно было понять и принять убийство женщин и детей. Поэтому публично лишь сообщили, что «Николай Романов расстрелян, а семья эвакуирована в надежное место». Потом коммунистический режим наложит на екатеринбургское событие жесткое табу, а в исторических сочинениях станут, открыто или завуалированно, непременно оправдывать преступление, выставлять какие-то «объективные причины», обусловившие убийство. Самая расхожая: от «бывшего царя» исходила угроза новой власти. Да, исходила, но не потому, что его освобождение привело бы к реставрации династии, как это нередко утверждали. В тот конкретный момент подобное было совершенно исключено. Главные силы антикоммунистического сопротивления не вели борьбы под флагом Романовых, и никто из членов царской фамилии ни в какой форме не участвовал в Гражданской войне. Невозможно и вообразить, чтобы сам Николай Александрович, после всего случившегося, согласился бы снова стать во главе страны. Но в перспективе возвращение к монархической форме правления отнюдь не было исключено. Именно здесь таилась основная угроза для новых хозяев.
Никакого общественного осуждения гибели Царя в стране не наблюдалось. На арене политической жизни, в так называемой «интеллигентной среде» судьба царя не интересовала практически никого.
Пронзительную зарисовку общественного отупения оставила Марина Цветаева – великий русский поэт (1892–1941): «Стоим, ждем трамвая. Дождь. И мерзкий мальчишеский петушиный выкрик: “Расстрел Николая Романова!.. Николай Романов расстрелян рабочим Белобородовым!”. Смотрю на людей, тоже ждущих трамвая и тоже (тоже!) слышащих. Рабочие, рваная интеллигенция, солдаты, женщины с детьми. Ничего! Хоть бы что! Покупают газету, проглядывают мельком, снова отворачивают глаза – куда? Да так, в пустоту»[89].
26-летний Император Петр I.
Художник Г. Неллер. 1698
Коронационный портрет Императрицы Анны Иоановны.
Неизвестный художник по картине Л. Каравака. XVIII в.
Императрица Елизавета Петровна.
Неизвестный художник. Вторая пол. XVIII в.
Император Петр III и Императрица Екатерина II.
Художник А. Р. Де Гаск. 1756
Императрица Екатерина II.
Неизвестный художник. Вторая пол. XVIII в.
Граф Андрей Кириллович Разумовский.
Художник А. Рослин. 1776
Князь Александр Борисович Куракин.
Конец XVIII – нач. XIX в.
Император Павел I.
Художник С.С. Щукин. Ок. 1799
Император Александр I.
Художник Дж. Доу. 1818–1825
Император Николай I.
Неизвестный художник. 1836
Император Александр II.
Гравюра. 1893
Император Александр III в коронационной одежде.
Художник А.П. Соколов. Литография с рисунка. 1883
Княжна Мария Элимовна Мещерская.
Художник Ф.К. Винтерха льтер. Ок. 1868
Княжна Екатерина Михайловна Долгорукова.
Художник К.Е. Маковский. 1880
Императрица Мария Федоровна.
Ок. 1885
Цесаревич Николай Александрович с невестой Аликс Гессенской.
Лондон. 1894