садиться на буцефала, ездить на нем по шеренгам и, измучась во все утро, быть на целый день ни к чему не способным».
О повседневной жизни в Гатчине рассказывает письмо супруги Павла, Великой княгини Марии Федоровны, к графу Н. П. Румянцеву, написанное 2/13 октября 1790 г.
«Жизнь ведем мы сидячую, однообразную и, быть может, немного скучную; я читаю, пишу, занимаюсь музыкой, немного работаю, — пишет великая княгиня. — Обедаем мы обыкновенно в 4 или 5 часов: великий князь и я, m-lle Нелидова, добрый граф Пушкин и Лафермьер. После обеда проводим время в чтении, а вечером я играю в шахматы с нашим добрым Пушкиным, восемь или десять партий сряду. Бенкендорф и Лафермьер сидят возле моего стола, а Нелидова работает за другим. Столы и стулья размещены так же, как и в прошлый 1789 год. Когда пробьет восемь часов, Лафермьер, с шляпой в руке, приглашает меня на прогулку. Мы втроем или вчетвером (Лафермьер, Бенкендорф, я и иногда граф Пушкин) делаем сто кругов по комнате; при каждом круге Лафермьер выбрасывает зерно из своей шляпы и каждую их дюжину возвещает обществу громким голосом. Иногда чтобы оживить нашу забаву и сделать ее более разнообразной, я и Бенкендорф пробуем бегать на перебежку. Окончив назначенные сто кругов, Бенкендорф падает на первый попавшийся стул при общем смехе. Таким образом убиваем мы время, до половины девятого, — время совершенно достаточное для того, чтобы восстановить наши силы…».
Принцесса также, следуя наставлениям Екатерины, занималась рукоделием — но не обычным для нас. Она… работала на токарном станке. Маленькие дамские токарные станки — «последний писк моды» конца XVIII века, когда Руссо в своем педагогическом произведении «Эмиль» пропагандировал приобщение к труду аристократов. Изящные вазы и шкатулки, сделанные руками Марии Федоровны, до сих пор хранятся в Павловске.
Приезд гостей вносил оживление. У нас есть два документа на выбор, согласно одному из них Павел — весьма гостеприимный хозяин, согласно другому — весьма эксцентричный, а кому верить, выбирайте сами.
Первый из отрывков принадлежит перу уже знакомого нам князя Долгорукого. «Надо признаться, что приезжающие в местности великого князя всегда были очень хорошо угощаемы, — пишет он, — всякой имел свой номер, в который принашивали по утру и по полудни два раза в день полный прибор чаю, кофе и шоколаду и пред обедом хорошую закуску; на вечер две восковые свечи; как первому вельможе, так и последнему чиновнику, но гостю, оказывали те же учтивости в приеме. Стол всегда прекрасный, по вечерам музыка в саду и разные игры, или благородной театр или немецкой; в саду качели, кегли, свайка, в комнатах волан, жмурки, фанты, танцы и разные другие игры. Всякой ими пользовался и принимал во всех забавах участие. Свобода в обращении у меньшего Двора ничем не стеснялась и каждой забывал, что у будущаго Царя в гостях».
Следующий отрывок — из воспоминаний графа Головкина: «Однажды осенью мы явились в Гатчину, г-н Загряжский, граф Тизенгаузен, князь Голицын и я. Как всегда, мы направились в свои апартаменты, когда появился писарь, который с некоторых пор стал объявлять высочайшие приказы, и наглым тоном велел нам следовать за ним. Пришлось, не раздумывая, повиноваться. Он отпер дверь под лестницей и велел пройти в каморку, где было четыре постели, четыре стола и стула. Господа были в бешенстве: я же смеялся до слез. Писарь объявил нам, что без приказа мы не имеем права выйти отсюда, а пока можем привести себя в порядок. Слуги же наши сидели в вестибюле на сундуках, и никто не соблаговолил им сказать, где они могут устроиться. Нас выпустили к обеду; по обыкновению Монсеньер (Павел. — Е. П.) протянул нам руку для поцелуя, а после обеда нам объявили, но не о том, в чем заключается наша вина — этого мы так и не узнали, а что все в порядке и мы можем занять свои апартаменты…
В другой раз меня увели в весьма отдаленную комнату на столе был сервирован роскошный завтрак. Я был чрезвычайно заинтригован, и тут вошел сам Монсеньер, смеясь моему удивлению, и пожелал угостить меня завтраком. Весь день он осыпал меня милостями. Вечером, заметив, что кровать неустойчива, я велел привязать поперечины к ножкам кровати. Улегшись спать, примерно через полчаса я почувствовал сильнейшее сотрясение, а вслед за ним сотрясение еще более сильное, я соскочил с постели и, услышав шаги в алькове, позвонил: были предприняты поиски, которые не увенчались успехом, после чего я лег на диване. Утром я задался вопросом, должен или не должен я сообщить об этом событии, которое посчитал землетрясением или попыткой ограбления, когда один низший чин, преданный мне человек, пришел и рассказал, что это помещение служило баней княгине Орловой и что под кроватью находится бассейн. М-ль Нелидова, чтобы позабавить великого князя, велела поставить пружину, с помощью которой, не прими я случайно меры, неожиданно упал бы в воду. Великий князь весьма прогневался тем, что шутка не удалась и он зря осыпал меня своими милостями, которые должны были усыпить мою бдительность».
Активной жизнью жил Гатчинский дворцовый театр. Здесь ставили оперу «Сын-соперник» Бортнянского (вероятно, с политическим подтекстом), а также «Честный преступник» (сюрприз, подготовленный Марией Федоровной для Павла: репетиции проводились втайне от него), французские оперы «Роза и Кола», «Сутяги», итальянские «Мельничиха», «Похищенная крестьянка», «Благородные поступки», «Невольники от любви», «Князь-Трубочист», французские пьесы: «Адвокат Патлен», «Игра любви и случая», «Философ того не ведал», «Тайная мать», русские: «Нина», «Ненависть к людям и раскаяние», «Индейцы в Англии», «Сын любви» и т. д.
Случалось Павлу и охотиться, и здесь он так же проявлял свой эксцентричный нрав — охота Павла была особой, новой в России. Павел держал на псарне только маленьких собак, которым не под силу затравить оленя, и охота заключалась в стремительном преследовании убегающего животного, во время которого всадники рисковали гораздо больше, чем их добыча.
Но, пожалуй, лишь олени гатчинского зверинца могли благодарить Павла за тихую и мирную жизнь. В те 13 лет, которые Павел прожил в Гатчине, будучи великим князем, атмосфера во дворце часто была поистине грозовой. После очередной шпильки от матушки-государыни, по воспоминаниям современников, Павел приходил в такое мрачное расположение духа, что перед ним «и небо и земля теперь виноваты».
Не легче жилось и Марии Федоровне. Павел открыто ухаживал за ее фрейлиной, той самой Екатериной Нелидовой, и великой княгине приходилось терпеть этот адюльтер, так как Нелидова могла порой смягчить гнев Павла. Возможно, еще большей бедой для Марии Федоровны стало то, что Екатерина, точь-в-точь повторив чудовищный поступок Елизаветы, забрала у своей невестки двух старших сыновей, Александра и Константина, и воспитывала их сама. Как прежде великой княгине Екатерине, так теперь великой княгине Марии приходилось просить разрешения на свидание со своими детьми. Для этого ей приходилось ездить из Гатчины в Петербург и обратно, а дорога занимала не меньше четырех часов. Чтобы не тратить время на еду, Мария Федоровна частенько перекусывала холодным мясом прямо в карете, а возвратившись в Гатчину, силилась не уснуть прямо посреди бала. Если же ей случалось заночевать в Петербурге, фрейлинам приходилось одалживать для великой княгини постельное белье, ночной чепец или теплую кофту — у Марии Федоровны не было своих вещей в Зимнем дворце.
К счастью, у Марии были дочери, княжны Александра, Елена, Мария, Екатерина, Анна (еще одна маленькая великая княжна, Ольга, рано умерла) и младший сын Николай (Михаил родился позже, в 1798 году, когда Павел уже стал императором), и они росли рядом с матерью. Для них Мария Федоровна пыталась воссоздать в другой резиденции великого князя — в Павловске — свой родной Монбельяр. Здесь, «по желанию великой княгини Марии Федоровны… был разбит огород для занятий в нем детей ее высочества. Великие князья отбивали грядки, сеяли, садили; великие княжны пололи, занимались поливкою овощей, цветов и т. д. Час отдыха возвещался звоном в колокол на кровле Старого Шале, звонила нередко сама августейшая хозяйка, и „работники и работницы“ собирались к завтраку, приготовленному в комнатах Шале или во дворце под сенью веранды».
Великие княжны Александра Павловна и Елена Павловна
Еще она придумала создать в Павловске, как назвали бы это сейчас, «тематический парк», посвященный «Сказке о царевиче Хлоре», которую просветительница-бабушка сочинила для своих внуков. А на самой красивой излучине реки Славянки решила поставить прекрасный греческий Храм дружбы, хотя бы таким символическим образом подружить мать и сына. Внутри павильона, в центре, установили статую Екатерины II в виде богини плодородия Цереры; надпись на павильоне гласила «Любовь, почтение и благодарность посвятили».
Павловск. Храм Дружбы
Принцессы были общепризнанными красавицами и входили в число самых образованных высокородных дам Европы. Старшую из них, Александру, бабушка Екатерина попыталась выдать замуж необычайно рано даже для тех времен — княжне исполнилось всего 13 лет. «Она говорит на четырех языках, хорошо пишет и рисует, играет на клавесине, поет, танцует, понимает все очень легко и обнаруживает в характере чрезвычайную кротость» — так аттестовала юную невесту императрица.
В женихи избрали короля Швеции Густава IV, который под именем графа Paгa прибыл в Петербург на смотрины в 1796 году. Был назначен день обручения, но Екатерина «перехитрила сама себя». Она категорически настаивала на том, что Александра должна остаться православной и иметь православную церковь и священников при шведском Дворе. Протестант Густав не мог с этим согласиться и попросту не пришел на церемонию обручения. Все случившееся стало чрезвычайно унизительным и для императрицы, и для княжны, и для Павла, который с самого начала был против этого брака.
В самом мрачном расположении духа Павел удаляется в Гатчину, намереваясь провести там едва ли не всю зиму. Один из его приближенных, граф Ростопчин, так описывает настроение великого князя осенью 1796 года: «Он продолжает свои постоянные занятия и очень доволен, когда день подходит к концу, так как время гнетет его. Нужно признать, что положение его очень неприятно во всех отношениях. Надо бы иметь терпение, а вот этого-то ему и не хватает».