Разумеется, при Дворе тут же возненавидели новую супругу Александра. Пошли слухи, что он собирается короновать новую жену и провозгласить наследником Георгия, того самого маленького Гогу, а не своего второго по старшинству сына, Александра. Слух этот звучал довольно нелепо, и тем не менее он волновал общество. Перед чиновниками вставали и другие вопросы: в каком костюме ездить к княгине — в мундире, как ездят к членам императорской фамилии, или в сюртуке, как к частному лицу? Следует ли наносить ли ей визиты по случаю Нового года? И главное — как ладить с княгиней, не вызвав при этом неудовольствия наследника, который держался с Екатериной Михайловной весьма холодно?
Секретарь Государственного совета Егор Абрамович Перетц записывает в своем дневнике 20 февраля: «В народе рассуждают о женитьбе государя различно. Мне рассказывали, что, видя княгиню Юрьевскую, гуляющую в Летнем саду с государем, простолюдины называют ее мамзелью. Затем рассказывали мне также, будто бы бабы говорят, что батюшку-царя попутал леший и что Бог теперь оставил нас. Напротив того, с другой стороны, меня уверяли, что мужики рассуждают так: „Как же быть без хозяйки? Матушка-царица умерла, — так делать нечего, пришлось повенчаться с другой“».
Все разрешилось неожиданно и трагично. Очередное покушение народовольцев оказалось успешным. 1 марта они подстерегли карету императора на Екатерининском канале и бросили в нее бомбу с «гремучим студнем» (так в конце XIX в. называли нитроглицерин). Император был тяжело ранен, ему почти оторвало обе ноги. Его доставили в Зимний дворец, где он и скончался.
Взрыв на Екатерининском канале
Великий князь Александр Михайлович вспоминает, как он видел Екатерину у постели умирающего императора: «Княгиня Юрьевская вбежала полуодетая. Говорили, что какой-то чрезмерно усердный страж пытался задержать ее при входе. Она упала навзничь на тело Царя, покрывая его руки поцелуями в крича: „Саша! Саша!“. Это было невыносимо. Великие Княгини разразились рыданиями…
— Тише! — возгласил доктор: — Государь кончается!
Мы приблизились к умирающему. Глаз без всякого выражения по-прежнему смотрел в пространство. Лейб-хирург, слушавший пульс Царя, кивнул головой и опустил окровавленную руку.
— Государь Император скончался! — громко промолвил он.
Княгиня Юрьевская вскрикнула и упала, как подкошенная на пол. Ее розовый с белым рисунком пеньюар был весь пропитан кровью.
Мы все опустились на колени…».
Через два дня тело покойного государя перевезли в Петропавловскую крепость. Присутствовавший при этом Александр Александрович Мосолов позже вспоминал: «Тут у широкой лестницы в ожидании появления Их Величеств собрались с правой стороны все великие князья и княгини, с левой — небольшая траурная группа: княгиня Юрьевская с тремя маленькими детьми. Она была в черном, с опущенной вуалью, дети — две девочки и мальчик — тоже в траурном платье. Распахнулись двери, вошли Их Величества и направились здороваться к высочайшим особам. Государь затем обернулся, в тот самый момент, когда княгиня Юрьевская приподняла свою вуаль.
Царь уверенными мерными шагами подошел к ней. Императрица сделала несколько шагов за государем и остановилась. Его Величество, обменявшись несколькими словами с княгинею, обернулся, видимо, думая, что Мария Федоровна стоит за ним. Императрица опять двинулась вперед и опять остановилась. Тогда княгиня Юрьевская быстрыми уверенными шагами подошла к ней. Мгновение они стояли друг против друга. Затем Ее Величество быстро обняла княгиню, и обе заплакали. Юрьевская кивнула детям. Те подошли и поцеловали руку императрицы. Государь тем временем был уже в дверях. Царица, видя это, быстро пошла за ним. Начался отъезд высочайших особ.
Когда князь Александр выходил со мною, траурная группа Юрьевской с детьми стояла, как окаменелая, в углу громадного почти опустевшего вестибюля. Для них была заказана отдельная панихида.
Хотя с тех пор прошло более 50 лет, но картина, длившаяся всего несколько минут, запечатлелась на всю жизнь в моей памяти. Она произвела такое же впечатление на князя, особенно то мгновение, когда императрица и Юрьевская стояли друг против друга, миг нерешительности Марии Федоровны, подать ли руку княгине или обнять ее. Если бы она подала ей руку, княгиня, жена ее свекра, Александра II, должна была по этикету поцеловать ее».
После похорон Александра княгиня Юрьевская с детьми переехали во дворец на Гагаринской улице (современный адрес — Гагаринская ул., 3), на втором этаже которого она устроила мемориальный музей Александра, открытый для публики. В двух комнатах (Опочивальне и Кабинете) хранились личные вещи погибшего императора, связанные с его жизнью картины, фотографии, иконы. На Парадной лестнице стояло чучело медведя с надписью: «Лисино. Убит Его Императорским Величеством близ Лисинского учебного лесничества 22 января 1875 года».
«Она, должно быть, очень любила моего деда, — рассказывала Ольга Александровна, внучка Александра II. — Всякий раз, как я приходила к ней, мне казалось, будто я открываю страницу истории. Жила она исключительно прошлым. В тот день, когда моего деда убили, время для нее остановилось. Она только о нем и говорила. Она сохранила все его мундиры, всю его одежду, даже домашний халат. Она поместила их в стеклянную витрину в ее домашней часовне».
Выросшие дети княгини заключили браки с представителями самых знатных дворянских семей России. В 1913 году княгиня Юрьевская уехала за границу. Она скончалась в Ницце 15 февраля 1922 года.
Глава 11Дева, светлая, как день
Древнескандинавское имя Дагмар переводится на русский как «славный день» (от dagr — день + mærr — знаменитый, славный). Словарь Брокгауза и Эфрона сообщает нам, что так звали первую супругу датского короля Вольдемара Победителя, дочь короля чешского Оттокара I, любимицу датского народа.
«В датской народной поэзии Дагмар является идеалом истинной христианки, супруги и королевы, помнящей и заботящейся о своем народе „и в день своей свадьбы, и на смертном одре“. Христианское имя Дагмар было Маргарита, другое, славянское — Драгомира, датский же народ прозвал ее „Дагмарой“ (Денницей) „за ее миловидность“, как говорится в одной старой хронике».
Маргарита умерла в 1212 году и оставила свое имя (а точнее, прозвище) для датских принцесс.
14 (26) ноября 1847 года это имя получила принцесса, которой суждено было стать русской императрицей Марией Федоровной.
«Молчите, Августейшее дитя!»
Близкий друг великого князя Александра Александровича, граф Сергей Дмитриевич Шереметев, пишет в своих мемуарах: «В полном расцвете красоты и молодости появлялась на петербургском горизонте княжна Мария Элимовна Мещерская. Еще будучи почти ребенком, в Ницце, она была взята под покровительство императрицы Александры Феодоровны. Она была тогда почти сиротою, не имея отца и почти не имея матери. Тетка ее, княгиня Елизавета Александровна Барятинская (кн. Чернышева), взяла ее к себе в дом на Сергиевскую, и я был в полку, когда прибыла в дом Барятинских девушка еще очень молодая, с красивыми грустными глазами и необыкновенно правильным профилем. У нее был один недостаток: она была несколько мала ростом для такого правильного лица. Нельзя сказать, чтобы княгиня Барятинская ее баловала. Напротив того, она скорее держала ее в черном теле. Она занимала в доме последнее место, и мне как дежурному и младшему из гостей, когда приходилось обедать у полкового командира, не раз доставалось идти к столу в паре с княжной Мещерской и сидеть около нее. У нас был общий знакомый законоучитель протоиерей Сперанский, сопровождавший императрицу Александру Феодоровну в Ниццу. Он всегда очень хвалил ее. Присутствие такой скромной и красивой девушки не могло остаться незамеченным…».
Мария Элимовна Мещерская
Мария родилась в семье дипломата, писателя и поэта, приятеля Пушкина, а также Бальзака, Мюссе, Виктора Гюго и Александра Дюма, князя Элима Петровича Мещерского, ее мать — Варвара Степановна Жихарева, дочь писателя С. П. Жихарева. Элим Петрович ждал восемь лет, прежде чем получил согласие своей матери на этот брак, — Жихаревы хоть и принадлежали к столбовому дворянству, но были бедны и не имели связей в высшем свете. Князь умер, когда Марии исполнился год. Детство ее прошло в Париже и в Ницце то с матерью, то с бабушкой — матерью ее отца, не терпевшей невестки. В возрасте пятнадцати лет у Марии умирает мать, тогда императрица Александра Федоровна поместила девочку в Смольный институт.
Затем она устроила княжну сначала у родственницы, княгини E. H. Чернышевой (вдова военного министра А. И. Чернышева), а потом у ее дочери — княгини Елизаветы Барятинской, жены князя Владимира Ивановича Барятинского, генерал-майора, бывшего флигель-адъютанта государя, ставшего в то время командиром Кавалергардского полка. В его-то доме и познакомился Шереметев с юной княжной Мещерской.
Вскоре, благодаря ходатайству родственников, Мария Элимовна стала фрейлиной императрицы Марии Александровны и поселилась в Зимнем дворце. В свете сразу заметили, что новая фрейлина императрицы очень хороша собой. Е. А. Нарышкина в своих воспоминаниях свидетельствует, что княжна была «необычайно красива, дивно сложена, довольно высокого роста, ее черные глаза, глубокие и страстные, придавали ее изящному лицу из ряда вон выходящую прелесть. Звук голоса ее был методичен, и на всем существе ее была наложена печать какого-то загадочно-сдержанного грустного чувства, очень обворожительного».
Находясь в свите Марии Александровны, княжна Мещерская не могла не встречаться с великими князьями. В июне 1864 года Александр пишет матери: «Ездили с обществом в Павловск на ферму и пили там чай. М. Э. Мещерская ездила с нами также верхом и часто бывала с нами в Павловске». Вероятно, тогда и начала зарождаться симпатия между ним и Марией Мещерской.
Великий князь Александр Александрович