После Заграничного похода идея военных поселений всецело завладела Александром I. Он не обратил внимания на то, что прусский солдат ландвера[19] служил не 25 лет, как русский крепостной рекрут, а всего два месяца в году, остальные десять месяцев оставаясь обычным крестьянином. Царь желал, чтобы крестьяне отдельных деревень были переведены в разряд военных поселян и служили, как солдаты, всю жизнь, при этом не переставая еще и пахать землю. Александра I очень манила возможность перевести этим армию на полное самообеспечение и прекратить довольствовать ее из казны.
Генералы Барклай-де-Толли, Дибич и сам Аракчеев протестовали против реализации этой идеи, с полным основанием видя в ней расстройство войск и ослабление их боеспособности. Аракчеев, пользуясь своей близостью к императору, на коленях умолял его не заводить поселений. «Государь, вы так образуете стрельцов!» – тщетно взывал он к благоразумию своего повелителя. Усилия вернуть мышление императора в русло рациональности бы напрасны. Александр I обладал недюжинным упрямством в стремлении довести до конца понравившуюся ему мысль. Видя бесполезность попыток образумить царя, Аракчеев решил пожертвовать для эксперимента собственными поместьями и для начала перевести в разряд военного поселения свое имение Грузино в Новгородской губернии.
На сей раз было решено коренное население тех деревень, где помещались солдаты, не выселять, а влить в состав военных поселений, военизировать их. В 1817 году в Новгородской губернии – в поместьях Аракчеева и в нескольких казенных деревнях – разместился целый гренадерский корпус в составе 18 пехотных полков и трех артиллерийских бригад.
Одновременно на территориях современных Белоруссии и Украины были размещены в военных поселениях еще шесть пехотных полков и четыре кавалерийские дивизии. Местные жители также распределялись по поселенным батальонам и эскадронам, обязываясь, таким образом, комплектовать их обученный резерв. Государство брало на себя подготовку к службе и содержание детей военных поселенцев. В семь лет мальчиков забирали в батальоны кантонистов, где учили счету, грамоте и начальной военной подготовке. В 12 лет кантонистов отпускали помогать родителям по хозяйству, а в 18 лет забривали в рекруты. По истечении 25 лет службы тех, кто оставался жив, переводили в разряд инвалидов все в том же военном поселении.
Жизнь поселенных войск и осолдаченного населения сделалась невыносимой. Тяжелые земляные работы, сооружения казарм и других казенных зданий, осушение болот, постройка мостов, дорог, плотин в сырой и нездоровой местности добавились к обычным крестьянским тяготам, истощали людей, способствуя высокой заболеваемости и смертности. К концу царствования Александра I смертность в большинстве округов военных поселений превысила рождаемость. День военного поселенца был расписан до каждой минуты, повседневная жизнь его семьи регламентирована в мельчайших подробностях, вплоть до обязательных правил при кормлении грудью детей, мытья полов в определенные часы и приготовления одной и той же еды во всех домах. За малейшее отклонение от предписанного регламента следовали суровые наказания в виде прогонки через строй и битья шпицрутенами. В отношениях начальников с подчиненными господствовал полный произвол, вплоть до женитьбы и выдачи замуж по жребию.
Все работы в поселениях, полевые или домашние, проводились только по приказанию начальства. Офицеры, ничего не смыслившие в сельском хозяйстве, отводили душу в строевых учениях. От зари до зари затянутые в мундиры и штиблеты бритые мужики тянули носки на плацу, а сено тем временем мокло под дождем и хлеб осыпался на корню. Хозяйства новгородских и могилевских крестьян, и так небогатые, пришли из-за военных поселений в полный упадок.
Рота военных поселенцев занимала 60 домов, выстроенных в ряд по одному образцу. Нижний этаж занимало четыре семьи поселенцев – по две на каждую половину дома – имевшие общие хозяйства. Перед домами проходила шоссированная улица, по которой, однако, разрешалось ездить только начальству да проходить пешим. Повозки поселенцев на главную улицу не допускались.
Вообще в военных поселениях все было устроено напоказ. Аракчеев обращал внимание только на внешнюю сторону. Дома содержались в образцовом порядке, но печи на кухнях запрещалось топить, дабы частым употреблением оных не портить. Дороги поражали благоустроенностью, но по ним запрещалось ездить. Мосты были сколочены на диво как хорошо, но простым людям предписывалось объезжать их вброд. Обходя дома новгородских поселенцев, император Александр умилялся их благополучию, видя в каждой избе на столе жареного поросенка. Он не подозревал, что этого поросенка задворками переносили из дома в дом по пути государя, тогда как сами поселенцы уже которую неделю сидели на пустых щах.
Сразу же по учреждении поселений и насильственной ломке русского крестьянского быта на казарменно-прусский образец властям пришлось усмирять волнения военизированных крестьян. Эти волнения часто переходили в открытый бунт, памятный жестокой расправой над его участниками. Всем запомнились «Ясеневская кампания» – усмирение новгородских раскольников, записанных в военные поселенцы, или «Чугуевская бойня» 1819 года, когда шпицрутенами было засечено насмерть 70 участников протестов.
Если идея военных поселений не принадлежала Аракчееву, то ее реализация со всеми ее «прелестями» как самого уродливого произведения российского крепостничества по праву должна считаться его личным достижением.
«Аракчеевщина»
Скабрезная эпиграмма о «всей России притеснителе» от молодого Александра Пушкина ходила в то время об Аракчееве. В последней строке под злобным оскорблением подразумевалась любовница Аракчеева, речь о которой впереди.
Перед Аракчеевым, зная о его особых отношениях с царем, трепетали все сановники. Отчасти это вызывалось и личными качествами графа. Он, будучи сам непоколебимо честен, был непримирим к взяточничеству и везде, где мог добраться до явных случаев коррупции, безжалостно ее искоренял. Так что негативный общественный шум об Аракчееве создавали частенько те, у кого рыльце было в пушку.
Но все одиозные явления последнего десятилетия царствования Александра I, даже те, к которым Аракчеев по долгу службы был совершенно непричастен, начали связывать с его именем. А таких явлений, надо признаться, было немало. Ключевский обращает внимание на деятельность некого Магницкого. Как член Главного управления училищ при Министерстве просвещения, он был направлен в Казанский университет в качестве ревизора. Заключение бойкого Магницкого было суровым – университет должен быть разрушен публично. Поскольку только так можно было избавиться от главного порока вольнодумства. Инструкция Магницкого для исправления учреждения была образцом педантичности. Особенно досталось преподаванию философии и истории, которым устанавливались самые жесткие рамки. А быт студентов превращал университет в монашеский орден с его худшими проявлениями – наказаниями, доносами и лицемерием.
Как видим, совсем не Аракчеев был инициатором всех этих нововведений. Но его имя уже реяло над троном, и его считали виновником накрывающего страну мракобесия. Отчасти такой взгляд был безусловно справедлив. Нахождение такого лица, как Аракчеев, на правах особо приближенного к императору, облегчало любые реакционные и обскурантистские новшества, инициатором которых был сам император. Однако общественное мнение, согласно уже упомянутому высказыванию Керсновского, тщательно оберегая Александра I, приписывало их его фавориту.
Но на одну сферу – на армию – воздействие любителя фрунта и муштры Аракчеева было непосредственным, хотя и здесь оно подкреплялось таким же отношением Александра I.
«Мелочная служба», по выражению Керсновского, поразила русскую армию насквозь, начиная от командования и заканчивая последним рекрутом. Муштра, имитация бурной деятельности, педантизм в отношении мундиров – форменный формализм – как тяжелая болезнь забирала у войска саму жизнь.
Семья Аракчеева. Кровавый инцидент в селе Грузино
«Аракчеева упрекают, – писал Керсновский, в целом положительно настроенный к нему, – и не без основания, в жестокости. <…> Граф был груб и даже чрезвычайно груб, был мелочен и педантичен, но все это как раз считалось в Гатчине атрибутами „истинного службиста”. Он обращал внимание главным образом на показную сторону, но ведь, по гатчинским воззрениям, показная сторона – формализм – являлась именно основой всего военного дела <…> Все эти гатчинские воззрения разделялись, и притом в гораздо сильнейшей степени, императором Александром».
Свою грубость и жестокость Аракчеев даже непроизвольно переносил за пределы армии, на гражданскую жизнь.
На трех братьях Аракчеевых прервался старинный род. Андрей Андреевич Аракчеев не успел жениться. Петр Андреевич был женат, но детей не имел. Алексей Андреевич женился в 1806 году, но вскоре разошелся со своей женой. Видимо, развод был гражданский. Аракчеев больше не венчался, а жил с крестьянкой принадлежащего ему села Грузино – Настасьей Шумской, которой присвоил фамилию Минкина и сделал своей экономкой и домоправительницей.
Настасья Шумская всей своей жизнью доказала, что потенциальных Салтычих было еще больше в крестьянском сословии России, просто им не давали воли в большинстве случаев. Любовница графа обожала истязать дворовых людей, отданных Аракчеевым в полное ее распоряжение. Особенно Настасья повадилась пытать дворовую девку Прасковью, ревнуя к ее красоте. Она прижигала ее щипцами для завивки волос и вырывала целые куски мяса из лица.
Однажды Прасковье удалось вырваться от мучительницы и прибежать к брату. Тот, недолго думая, зарезал графскую пассию кухонным ножом.
Расправа, которой руководил один из подчиненных Аракчеева – генерал Клейнмихель – была страшной, но в духе Аракчеева и самодержавной системы. Брата Прасковьи и еще двух крестьян забили кнутом насмерть. Били всех по принципу круговой поруки. Беременная Дарья Константинова была приговорена к 95 ударам кнута. Местный земский исправник попытался было отменить для нее наказание, но сам был посажен за решетку. Ни в чем не повинная и находившаяся далеко от места убийства женщина чудом осталась жива после этого наказания, но у нее случился выкидыш.