К р и с т е с к у. Надо уметь прощать…
И о н. Брось ты это церковное благолепие. Я простил своего отца, который избивал меня вилами. Простил, потому что он мой отец. А сейчас — дудки!
К р и с т е с к у. Тебе надоело?
И о н. Надоело. Мертвый Марку раздражает меня гораздо больше, чем живой. Живой он обязан был держать ответ за каждую совершенную им мерзость, а теперь захлопнул за собой дверь, как самый трусливый из трусов, и вывесил табличку: закрыто на веки вечные! Ишь какой чувствительный! Его оскорбили? Сколько же раз тогда я должен был лезть в петлю?
С и л ь в и я. Значит, ты верил в себя.
И о н. Нет, нет, нет! Ни во что я не верил: ни в себя, ни в кого другого. Не верил также в отцовские побои, в смерть, в шахматы… Нет, ни во что я не верил. Если бы поверил, может, и обрел бы душевный покой, нашел бы свое счастье. Я мог бы стать настоящим похитителем велосипедов. А может, стал бы чемпионом по шахматам. Нет, я не верил ни в справедливость, ни в достоинство и тэдэ и тэпэ… Как не верил и в то, что их не существует… Я был на нуле, в состоянии невесомости. Именно туда запихнули меня эти господа… Но я остановился. А они возвышались… Мне не хотелось на них походить. Они, как говорится, были для меня живым примером: я не захотел стать таким, как они…
Кристеску, ни слова не говоря, поднимается и выходит.
Сильвия, ты его целовала. Он что, признался?
С и л ь в и я. Нет, именно поэтому я его и поцеловала. Так лучше. По крайней мере сохраню свое детское представление о том, как появилась на свет… У всех девочек, с которыми я играла в куклы, у всех мальчиков были отцы, мне одной сказали, что я сделана из цветов… И никто не объяснил, что это значит, и тогда я сама придумала, как это случилось… Я представила себе это так. Однажды пошла мама в сад. Сад у нас был огромный, запущенный… Цветы цветут, яблони… акации… Собрала мама букет: васильки, маргаритки, душистый горошек, майоран, полынь и ночную красавицу — и из всего этого сделала мне руки, а потом взяла сушеницу болотную, львиный зев, ковыль, цвель и мелиссу, душистый горошек и васильки и сделала из них мне глаза, рот, щеки, ступни, коленки и уши. А цвет моих глаз, мои волосы, мою кровь сотворила мама из винной ягоды и жасмина, смешав их с васильками и душистым горошком. Анютины глазки и махровая мята, цветущая пшеница и олеандр наполнили меня радостью и надеждой. Из васильков и душистого горошка, из всех цветов родила меня мама однажды летом сразу после восхода солнца. Я всегда чувствовала, что вся сделана из цветов, и не обижалась, когда слышала от людей, что меня нашли в цветах.
И о н. Какая же ты красивая! Смотрю я на тебя, не могу налюбоваться. До чего же ты красивая! Вокруг тебя ароматы душистого горошка, цветущей пшеницы, майорана, ночной красавицы и жасмина. Ей-богу, Сильвия.
С и л ь в и я. Нет, Ион, нет.
И о н. Честное слово, Сильвия…
С и л ь в и я. Не говори так, прошу тебя!
И о н. Честное слово! Забудь Кристеску, Марку… Этот кретин раз в жизни сделал полезное дело… Он доказал своей кончиной, что так жить нельзя. Так кончит любой, кто вечно болеет гриппом. Сильвия, клянусь, ты пахнешь васильками, душистым горошком и цветущей пшеницей.
С и л ь в и я. Нет, Ион… Я не люблю тебя… Я хотела выйти за тебя, мне нужна была вывеска, положение… Но сейчас я не могу этого сделать. Если бы я ненавидела тебя… А это не так. Иногда мне кажется, что тебя нет, что ты существуешь только в моем воображении, потому что ты вопишь о вещах, которые вопят и во мне. Порой мне кажется, что это я сама кричу…
И о н. Я есть, Сильвия. Вот моя рука.
С и л ь в и я. Знаю… Но ничего не могу поделать. Ты очень хороший, и я много раз твердила себе, что никогда больше не встречу мужчину, с которым мы так здорово будем понимать друг друга… Но мне никогда не хотелось прижаться к тебе, целовать тебя… И потому я тебя ни разу не поцеловала: даже в такой малости не хотела лгать.
И о н. Почему же ты мне этого не сказала?
С и л ь в и я. Я не хотела делать тебе больно… Но в конце концов поняла, что обязана все рассказать тебе. Я надеялась, что наступит такой момент, когда ты за что-нибудь разозлишься на меня и уйдешь… Но ты не злился…
Она сняла одеяло с плеч и положила его обратно на постель, откуда взял его Ион.
И о н. Согрелась?
С и л ь в и я. Да.
И о н. И затылок не болит? И горло?
С и л ь в и я. Нет. Есть хочется.
И о н. Остался хлеб и простокваша, поешь…
Сильвия ест, Ион одевается.
С и л ь в и я. Не уходи… Ночуй здесь…
И о н. Я должен найти девушку, которую ищу… Я рассказывал тебе о ней? Она меня ждет, я должен ее найти. И ты найдешь себе парня, если только научишься ждать… Дай кусочек хлеба — я тоже проголодался…
Оба жуют хлеб.
Ухожу. Обойду всю землю, пока не найду ее. Мы давно ищем друг друга, плутаем… Она меня ждет, верит в меня, знает, что я приду… Сидит где-нибудь у окна… В белой фате с флердоранжем… Сидит у окна и читает сказки. «Было это однажды, а может, никогда не было…» Я пошел, меня ждут. До свидания, Сильвия.
С и л ь в и я. До свидания.
И о н. Не сердись…
С и л ь в и я. Не сержусь.
И о н. Пока… (Выходит.)
С и л ь в и я. Пока… (Ложится на кровать в кухне, где он спал, и накрывает одеялом ноги.) Спать не хочется… (Встает, зажигает весь свет в доме.) Или хочется, не пойму? Нет, не хочется… Не пойму… Надо же, он забыл у меня книгу. Нет, это моя книга… (Кладет ее на стол.) Почему не звонит звонок, почему никто не приходит? Поздно… Все уже спят… (Открывает шкаф, вынимает оттуда белое платье и фату, которую подарила ей мать. Надевает платье, фату с флердоранжем. Идет в кухню, садится на кровать у окна, берет в руки книгу, читает.) «Было это однажды, а может, никогда не было…»
ЦЕЗАРЬ — ШУТ ПИРАТОВ,ИЛИ ЛОВУШКА,ИЛИ КТО ОСМЕЛИТСЯ ПРОВЕРИТЬ, ФАЛЬШИВАЯ ЛИ У ИМПЕРАТОРА ЛЫСИНА
Редактор Т. Горбачева
Ц е з а р ь.
К а п и т а н.
Ш к у р а.
Т о л с т ы й.
Т о щ и й.
О н а.
К р и в о й.
П ь я н и ц а.
П и р а т ы, с о л д а т ы.
Палуба пиратского корабля. На море штиль. В глубине сцены на рее болтаются чьи-то ноги. Кого-то повесили. Появляются еще две раскачивающиеся ноги. П и р а т ы играют на свирелях нежную мелодию. К а п и т а н руководит «оркестром», исполняя соло между двумя экзекуциями.
К мачте волокут какого-то неуклюжего парня.
К а п и т а н (обращаясь к парню). Ты создан для виселицы — зад у тебя намного тяжелее головы, с тобой никаких проблем не будет.
П ь я н и ц а (парню). Хлебни на дорожку. И путь твой будет усыпан звездами.
К а п и т а н. Отвяжись, он без того умрет красиво… Пройдет по Млечному Пути, вознесется в небесные выси и рукой прикоснется к изумрудным звездам… Тебе можно позавидовать… (Хлопает парня по плечу.) Ступай. (Продолжает дирижировать.)
П ь я н и ц а (парню). Сделай хороший глоток, мертвецу это не повредит.
Т о л с т ы й. Не мечи бисер перед свиньями.
Т о щ и й. Он не свинья!
Т о л с т ы й. Я не говорю, что он свинья, а выпивка — бисер. Я обобщаю факты и выражаюсь образно при помощи поговорки.
Пока Толстый философствует, парень исчезает, а в конце тирады болтается на рее.
К а п и т а н (Тощему и Толстому). Тихо!
Бьют барабаны.
Мы играем или занимаемся болтовней? Хотите, чтобы я выставил вас из оркестра?
Т о щ и й. Нет, маэстро.
Т о л с т ы й. Мы обожаем искусство, капитан.
К а п и т а н. Сейчас я не капитан, я дирижер.
П ь я н и ц а. Маэстро, хлебни глоточек!
К а п и т а н. Я уже говорил, что во время представления не пью.
Т о щ и й. Настоящие артисты напиваются после представления.
П ь я н и ц а. Я тоже артист! Только напиваюсь заранее, чтобы играть вдохновенно…
К а п и т а н. Тихо! Представление не окончено! (Обращается к следующему, кого тащат к мачте.) Счастливого пути, сын мой!
П ь я н и ц а (очередной жертве). Дай я тебя поцелую! (Поцелуй.) Привет!
Человек исчезает. Капитан играет соло.
Т о щ и й. Сегодня свободный день: можем петь, развлекаться…
К а п и т а н. Молчать! (Подходит к Тощему, хватает его за ухо.) На ваших глазах я создаю величественный спектакль, а ты, болван бесчувственный, рта не закрываешь. Я хочу, чтобы мои люди ликовали, чтобы они развлекались, а ты трещишь как заведенный…
Т о щ и й. Я тоже развлекаюсь, маэстро.
К а п и т а н (в бешенстве). Во время спектакля следует молчать, а не молоть языком! Искусство надо чувствовать!
На рее появляется еще одна пара ног.
П ь я н и ц а. Слишком быстро умер, олух! Поспешил, и ничего забавного на его лице не отразилось. Маэстро, позволь еще одного!
К а п и т а н. На сегодня хватит. Вы меня доконали…
П ь я н и ц а. Но у нас же этого барахла навалом… Можем позволить себе вздернуть кого-нибудь сверх нормы!
К а п и т а н. Никого!
П ь я н и ц а. Хотя бы одного на бис… Дай нам насладиться еще одной смертью. Выпивка и убийство — что может быть прекраснее?
К а п и т а н. Так и быть. Только одного!
Крики «ура!». Еще одного волокут на виселицу. Капитан солирует. Слышен какой-то шум. Он нарастает. Несколько пиратов тащат двоих.
П е р в ы й. Кретины. Не смейте ко мне прикасаться!
К р и в о й. Что ты сказал?
П е р в ы й. Мало тебе, что ты кривой на один глаз, ты еще и глухой на оба уха?
К р и в о й. Слышу-то я хорошо, только плохо тебя понимаю.
Т о щ и й (обращается к пирату, который возится с другим смертником)