И з и д о р. Ступай в лоно церкви, и бог защитит тебя.
М а р и я. Это ложь, будто вы можете меня спасти… Вы даже себя не в силах спасти от смерти, отец Изидор. Пойти в монашки, предать друзей — что может быть отвратительней, и все равно меня приведут сюда, к этому гному.
И з и д о р. Если женщина уходит в монастырь, бог и люди ее прощают… Ты будешь ходить за курами, выращивать фасоль, редиску.
Входит Д а в и д.
Д а в и д. Я забыл спросить, не желаете ли вы сохранить волосы? (Протягивает Марии волосы.) Да, да, отец Изидор… Именно этим занимается любая женщина — варит фасоль, стирает и, проведя большую часть жизни в постели, в постели умирает. В то время как монашка… Так вы хотели бы сохранить волосы?
М а р и я. Уходи.
Д а в и д. Ночью все люди спят, все боятся, все уйдут отсюда, а я приду…
М а р и я. Ты хочешь убить и моего ребенка, закопать его, не дав мне увидеть его глаза?
Д а в и д. Этот идиот Птица все время вертится около тебя, чтобы с тобой ничего не случилось. (Разгневанно.) Я никого не убивал, тем более не могу убить человека, который еще не родился.
М а р и я. Смотри, снова радуга в небе… Семь ее цветов — это души женщины, убитых мужчинами…
Д а в и д. Ерунда какая-то… Может, ты еще скажешь, что цыганка глядит на меня с неба…
М а р и я. Посмотри на радугу…
Д а в и д. Смотрю. (Смотрит.) Радуга — это души цыганок? Прекрасно. Я поверил тебе. А ты поверь мне, что я приду. Так вы желаете сохранить волосы?
М а р и я. Нет, отдай их Птице…
Д а в и д. С удовольствием. Он наделает из них гнезд. (Уходит.)
М а р и я. Зачем я учила, кто такой Штефан Великий, Михай Храбрый и Мирча Старый, если я не имею права сохранить собственные волосы, если меня лишили права жить? Зачем учить таблицу умножения, континенты, зачем мечтать о путешествиях по Тихому и Индийскому океанам, зачем нужно знать, что такое любовь и человечность, если нет для меня места на земле, нет права на жизнь, на свободу, на Родину? Мне кажется, что волосы мои зеленеют и я сплю с зелеными, как трава, волосами. Святой отец, я не пойду за вами. Вы считаете себя священником — вы, который с рассвета дотемна проводите время рядом с тюремщиками, с теми, кто обрезает мне волосы, с тем, кто ежедневно около гнома дает команду «огонь!», потому что у него семья, вы все еще считаете себя священником, хотя и спите под одной крышей с жандармами?! Что в вас святого? Все это болтовня — будто, обрядив меня в черное, вы спасете меня; только земля, одев меня черным саваном, избавит от всего… Слова, святой отец, а словами что можно сделать? Людей словами не спасешь. (Смеется.) И детей словами не сделаешь. Идите и делайте детей! Женщины должны рожать: земля не плодоносит в той стране, где дети умирают, не родившись, земля мертва, если она не дает побегов. Я не пойду за вами, я не верю вам, святой отец.
И з и д о р. У тебя помутился разум, Мария. Не хочешь идти в монастырь — веруй! Религия распахнет перед тобой врата другого мира.
М а р и я. Я не верю ни в смерть, ни в иной мир, отец Изидор, я глупа, должно быть, и верю только в реальность: в яблоки из этого сада — из желтых они становятся красными, а сливы — зеленые, они превращаются в фиолетовые, созревая, они меняют цвет и вкус, я верю в белые облака, которые лениво плывут по небу (видит Севастицу, идущую за водой), верю в тетушку Севастицу и в воду, которой она наполняет ведра, верю в глаза ее, в них мудрость и страдание, в красоту яблок, полыхающих на ветках, верю в аистов, уставших от первого полета, верю в ласточек, для которых Птица хочет свить гнезда из моих волос, верю в листья деревьев, которые скоро пожелтеют, но не верю, что вы можете дать мне царство небесное, распахнуть врата другого мира, — я глупа! Вы не можете взять меня за руки и перевести через заветную черту, ваше дело — отпустить мне грехи, остальное сделает пуля: пуля — тот поп, который отведет меня к господу богу. А я не верю в бога, если привести меня к нему может пуля или десять пуль!
С е в а с т и ц а. Отдохни, дочка, в тебе должен созреть тот, кто ничего еще не видит и не слышит, пошли к черту этих людишек, которые красиво говорят, но ни одного слова правды не произнесут.
И з и д о р. Я не лгу.
И р о с. И я говорю ей правду, пусть жестокую — но правду.
С е в а с т и ц а. Отдохни, женщина, пусть ад поглотит тех, кто говорит одно, а думает другое.
И з и д о р. Я буду молиться за вас обеих.
С е в а с т и ц а. Не утомляй себя, отец, я стерла колени, молясь, и жила молитвами, и от молитв душа моя чиста, как родниковая вода, и светла, как свеча, и все без толку.
Входит Д а в и д.
И з и д о р. Надо иметь терпение, женщина.
С е в а с т и ц а. И табак.
Д а в и д. Терпение и табак. (Дает ей пачку сигарет.)
С е в а с т и ц а. Табак у меня есть, а вот терпение кончилось. (Уходит.)
Д а в и д (Иросу). Я не разделяю вашего пристрастия исповедоваться какой-то бабе…
И р о с. Я не исповедовался.
Д а в и д. Мне не понятна ваша слабость — унижать себя перед нею. (Показывает на Марию.) Не отрицайте — это уже было, и не раз.
И р о с. Всему виной мой склероз.
Д а в и д. Вы считаете?
И р о с. Я считаю так, как считаете вы. Не отрицайте!
М а р и я (с искренним восхищением). Вы необыкновенные. Когда вы становитесь такими, какие есть, вы просто необыкновенные!
Д а в и д. Это страх, барышня! От страха ты видишь нас необыкновенными, ведь ты видишь мир иначе, нежели мы, живые.
М а р и я. Но я еще не умерла!
Д а в и д. Ты умерла давно, в ту минуту, когда тебя осудили. Ты — гость издалека, пришелец в этот мир, который вот уже восемь месяцев тебе не принадлежит. (Уходит.)
М а р и я. Какие вы деликатные: делаете все, чтобы облегчить мне душу, помогаете возненавидеть вас. (Иросу.) Сами себя разоблачаете… Зачем все это? К чему столько заботы обо мне? Почему вы больше не вздергиваете людей на дыбу? Вы уже не те, какими были раньше, не стегаете кнутом, не срываете ногтей, не отрезаете язык — вы потеряли форму, выдохлись, и гильотина у вас не такая, как прежде, и виселица никуда не годится, да и палач в измятой униформе! Ужасно! Вы обленились!
И р о с. Вы нас с кем-то путаете, госпожа.
М а р и я. Нет, господин, я вас ни с кем не путаю. Вы обленились! Вам стыдно! Позор какой. У вас появились комплексы. Вы отмываете камни, на которых запеклась кровь. Это же унизительно, бедняги вы этакие. Вы дилетанты. И психология у вас дилетантов.
И з и д о р. Ты ни во что не веришь. Теперь я спокоен. Ты уйдешь в монастырь. (Уходит.)
Торопливо входит Д а в и д.
Д а в и д (Марии). Быстро рассказывай о своих, и ты свободна. Ну хотя бы кое-что… Опиши чью-нибудь походку, цвет глаз, волос, не заикается ли кто, любую деталь…
М а р и я. …чтобы предать?
Д а в и д. Давай я помогу тебе…
Берет руку Марии, слегка зажимает пальцы дверью.
М а р и я. Это мне знакомо…
Д а в и д. Не скажешь? (Плотнее прикрывает дверь.)
М а р и я. Мне нечего сказать.
Д а в и д. Ты создана для любви, в твои годы ходят на пляж, на танцы, здесь тебе не место.
М а р и я. Я знаю.
Д а в и д. Какие поручения ты выполняла в организации?
М а р и я. В какой организации?
Д а в и д (плотнее закрывает дверь). Итак, первое поручение — отрицать существование организации!
Берет Марию за руку и ведет к стене.
Повернись лицом к стене!
Мария выполняет приказание.
Ты составляла и распространяла листовки! Говори. (Спокойно.) Я ведь могу убить тебя.
М а р и я. Знаю.
Д а в и д (тихо). Руки вверх!
Давид стреляет, пуля попадает в стену справа от Марии, совсем рядом.
Итак, твое политическое задание?
М а р и я. Мое главное политическое задание — ни с кем не говорить о политике.
Д а в и д. Тебе лучше признаться, иначе… Если ты не признаешься, мой начальник — не этот хрыч Ирос — пошлет меня на фронт, поскольку я ни на что другое не годен! Он меня предупредил. Тебя обвиняют в коммунистической пропаганде против государства, против войны…
М а р и я. Знаю.
Д а в и д. За распространение листовок приговаривают к высшей мере!
Снова стреляет, пуля попадает в стену совсем рядом с Марией.
М а р и я. Знаю. Не стреляй, ты хочешь, чтобы страх пробрал меня до костей и чтобы я потеряла ребенка. (Истерично.) Мне нечего сказать — я уже заявила об этом! Вы инсценировали мою смерть, чтобы поймать их, но я не знаю, кто они… Оставь меня в покое, закон запрещает убивать беременных…
Д а в и д. Ты знаешь все законы — так почему не подчиняешься им?
Стреляет чуть выше ее головы.
М а р и я (обессиленная). Ты хочешь убить его во мне? Остаться невиновным, поскольку не коснулся его даже взглядом?
Появляется П т и ц а.
Не трогайте моего ребенка! Не убивайте его…
Д а в и д. Ты живешь благодаря ему… Но через три месяца после родов… (Птице.) Чего тебе надо?
П т и ц а. Я принес фасоль…
Д а в и д. Выполняй свой долг — тебе ведь повысили жалованье… (Уходит.)
П т и ц а. Жалованье у нас поднимается с невероятной быстротой, круто вверх, прямо как самолеты… (Ставит перед Марией еду.) Он пошел на кухню за фасолью, хоть маленькая, но экономия…
Мария не притрагивается к еде.
Он скуп до крайности, готов съесть две-три порции — только бы влезло.
Мария улыбается.
Они дрожат от страха: русские и американцы загнали немцев в угол… Говорят, будто Гитлер подох.
М а р и я. Правда?
П т и ц а. Да, но немцы боятся сообщить, что он мертв.
М а р и я (смеется). Слушай, напомни-ка мне историю с трансильванцем, которого обокрали?