Темперамент раннего Пастернака не совпал с темпераментом сдерживающего себя, стесняющегося демонстрации чувств подростка.
Впрочем, некоторые книги из этого спокойствия Искандера буквально вышибали. Особенно ему запомнился роман Льва Толстого «Анна Каренина». Фазиль прочитал его в тринадцать лет, случайно найдя томик в деревенском доме, — непонятно, как он там мог вообще оказаться; такая вот (не)случайность. Мальчик был настолько потрясен, что, по позднейшим словам Фазиля, «был близок к безумию». Острая психотическая реакция на прочитанное запомнилась ему на всю жизнь. Несколько дней он ходил, напевая какой-то сумасшедший, самим выдуманный траурный марш. Чувства рвались наружу, поделиться было не с кем. Возможно, тогда всё и сложилось окончательно, тогда Фазиль и вступил на писательскую стезю: чтобы превратить бессловесное мычание в собственные слова.
Потом Искандер «Анну Каренину», конечно, перечитывал, находил великой книгой, но такой реакции больше не было — да и слава богу!
Интересно, что в детстве, да и потом, в течение всей жизни, чтение запоем у Искандера сменялось полным равнодушием к книге. Причем эти периоды были почти равны по продолжительности. Ничего удивительного: набрав информации и эмоций, писатель осмысливает их, превращает вещество чтения в вещество творчества.
Диалог авторов
ЕВГЕНИЙ ПОПОВ: Ну что тут сказать, кроме тривиального «Дух дышит, где хочет». Предвоенная Абхазия. Курортный город Сухуми (Сухум), полный нарядных курортников и курортниц с их легкими романами и неизбывной пошлостью. В кинофильмах о том времени — обязательная мелодия песни «Утомленное солнце», исполняемой сладчайшим голосом Вадима Козина, еще не угодившего на Колыму. Озеро Рица, дача Сталина… Примерно то же самое было в Сочи, Ялте, но там не нашлось своего Фазиля Искандера.
МИХАИЛ ГУНДАРИН: При этом не будем забывать, что мы-то вполне доверяем этим образам литературы и кино, если угодно — штампам, стереотипам беззаботного, солнечного предвоенного курорта. Но, идя по следам РЕАЛЬНОЙ биографии Искандера, понимаем, что он создал уникальный ЛИТЕРАТУРНЫЙ мир, который на порядок выше расхожего и привычного. Где мальчик Чик — это вовсе не сам Искандер, да и дядя Сандро существует только на страницах книги, а не в реальности. Не случайно Сухум здесь именуется Мухусом…
Е. П.: В том и сила настоящей литературы, что она и не стереотип, и не реальность, а dream, мечта, греза, видение. Даже если проза написана на фактическом материале, как «Молодая гвардия» Фадеева, например. Кто же не знает, что несколько прототипов персонажей романа, «предателей», получили огромные сроки и лишь после смерти Сталина (и самоубийства Фадеева) были реабилитированы. Или известная история с первой книгой Джеймса Джойса «Дублинцы», где родной город молодого писателя предстает как «кладбище душ». Земляки, знакомые и родственники Джойса, которые узнали в персонажах «Дублинцев» себя, сильно рассердились на писателя. Возможно, их утешило бы то обстоятельство, что не пройдет и ста лет, как город будет фактически жить за счет Джойса, за счет наплыва туристов, привлеченных сюда его книгами. Шутка, она же истина.
М. Г.: Знакомая история! То же самое происходило у нас на Алтае. Василий Макарович Шукшин вспоминал, что, прочитав некоторые его рассказы и узнав в них себя, односельчане выговаривали его матушке, что ее сынок не имел права этого делать — описывать всё как есть.
Е. П.: Не сравниваю себя с великими, но слава богу, что меня в юности почти не печатали, а то и мне досталось бы от моих красноярских прототипов на орехи. У меня ведь попадаются довольно ядовитые сцены. Василий Макарович, скорей всего, это имел в виду, когда писал предисловие к первой заметной публикации моих рассказов в «Новом мире», 1976 год, после которой я, извините, проснулся знаменитым: «Я так думаю, что должна уйти — я бы изгонял ее — этакая ироничность авторская». И еще: «Ироническая легкость — это по следу, я думаю даже, что это свое отработало, пока не придет кто-то… непохоже, странно ироничный». Правда, в «Новом мире» эту фразу вычеркнули, и она имеется только в шукшинском восьмитомнике 2014 года, но Шукшин прав был. Ирония обязана быть не ядовитой, а странной, философской. Как у самого Шукшина, как у Фазиля…
М. Г.: К Шукшину у земляков все претензии в прошлом. Потому как, подобно Джойсу, он уже долгие годы «кормит» своих односельчан в легендарных Сростках. Именно здесь — на родине Шукшина — останавливаются все автомобили и автобусы по дороге в Горный Алтай. А это в летние дни — сотни ежедневно. Базар здесь — самый оживленный по всему немаленькому Чуйскому тракту, обороты в сезон — миллионные!..
Вот много и давно говорится о создании парка Искандера, о строительстве нового — туристического — Чегема, но вопрос в том, насколько это неожиданное возвращение несуществующего села было бы корректным по отношению к автору. Ну, да это дело неблизкого будущего. Чегем живет в творениях автора, который смог в детстве прочитать множество книг, чтобы создать из реального Чегема Чегем воображаемый… Такой узелок.
Е. П.: И меня, и вас трудно заподозрить в любви к советской власти, но тогда ведь действительно существовал культ чтения. Я до сих пор помню эти роскошные детские издания: «Дети капитана Гранта», «Пятнадцатилетний капитан», «Всадник без головы», «Хижина дяди Тома», «Приключения Тома Сойера», «Приключения Гекльберри Финна»… И это Сибирь, Красноярск, далеко от Сухума, — а книги, считай, те же. И они доступны, они существуют…
Русских детских книжек, изданных при Советах, почему-то не помню. Разве что Гайдар, «Голова профессора Доуэля» Беляева, «Швамбрания», «Мордовские сказки» да еще «Тема и Жучка» Гарина-Михайловского. Гегеля и Шекспира, правда, в отличие от Фазиля, не читал. А у вас какое чтение было в детстве? Вы-то ведь меня моложе на двадцать два года, а Фазиля, получается, на целых тридцать девять.
М. Г.: Да, я 1968 года рождения, Фазилю Абдуловичу в том году было тридцать девять. Между тем и в моем детстве был город Барнаул, где я жил, и алтайская деревня Лесное, куда меня отправляли на лето к бабушке Анне Федоровне. А там — россыпь разрозненных томов в деревенской библиотеке, изданных еще до войны или сразу после. Классика вперемешку с приключенческим жанром. Эти издания и Фазиль в детстве мог читать.
Е. П.: И это тоже общее место для небогатых семей. Летом детей отправляли в деревню. На месяц, а то и до школы. Жизнь была устроена совсем не так, как сейчас, и у всех в деревне были какие-нибудь двоюродные бабушки, тетки. И в этом смысле высокогорный Чегем ничем не отличался от таежной деревни Сухая Емельяновского района Красноярского края, куда меня, обеспечив продуктами, родители отправляли на лето к бабе Насте, имевшей корову и сеновал. Я тоже все эти каникулы до деталей помню. Речка Кача, тогда еще чистая, шанежки по утрам… Колхоз. Игра в «ремешки». Чтение. Грибы. Ягоды. Сено косить на лесной полянке… Но это так называемая провинция. Не знаю, как это было в Москве. Там, наверное, дачи снимали — откуда москвичам близких деревенских родственников набраться? Впрочем, и Фазиль этого не знал.
М. Г.: Корни москвичей и питерцев, даже если не брать нас, понаехавших, тоже там — в провинции, в деревне. Потому и им понятно, дорого, что́ писал Искандер о своем деревенско-городском детстве. А кстати, Фазиль ведь поступать в Москву приехал в 1947 году, сразу после окончания школы. Так вот вопрос — если Фазиль поступил в школу ШЕСТИ ЛЕТ, то почему он окончил ее только когда ему уже исполнилось ВОСЕМНАДЦАТЬ?
Е. П.: Тогда в Сухуме, как и во всех союзных республиках (напомним, Абхазия была в составе Грузии), школьники учились одиннадцать лет. А вот в России только десять. К тому же Фазиль год пропустил из-за войны. И еще: он пишет в автобиографии, приложенной к «Делу», которое я лично обнаружил в архивах Литинститута (и материалы которого мы публикуем впервые), что учился в ТРЕХ сухумских школах. Номер 1, номер 2 и номер 4.
М. Г.: Вот еще одно отличие от созданного Искандером мира Мухуса: в рассказах о Чике речь идет об одной, так сказать, обобщенной, художественно осмысленной школе. И всё детство Фазиля мы видим также художественно переосмысленным. Это я из раза в раз повторяю самому себе, потому что велик соблазн увлечься именно той версией, которая содержится в искандеровской прозе!
Е. П.: О художественном осмыслении детства скажу вот что. Мне в «метрОпольские» годы удалось на каком-то закрытом показе «для интеллигенции» посмотреть фильм Федерико Феллини «Амаркорд», и я взялся пересказывать то, что увидел, Фазилю. Тогда эту ленту «наши» еще не купили, и Фазиль страшно завидовал мне. Он обожал Феллини, как и все мы. А я вот сейчас запоздало удивляюсь: почему никакому киноведу не пришло в голову сравнить «Амаркорд» и раннюю прозу Фазиля? Между прочим, Феллини старше Искандера всего лишь на девять лет, практически это одно поколение. Меня мысль об их близости еще тогда осенила — когда я рассказывал Фазилю о сумасшедшем феллиниевском дядюшке Тео, которого в «Амаркорде» родственники взяли из дурдома на пикник, а он с криком «Хочу женщину» залез на дерево и решительно отказывался слезть, пока ему эту женщину не приведут. «Вылитый твой дядя Коля из Сухуми этот Тео», — сказал я тогда Фазилю, удивившись этому СОВПАДЕНИЮ МИРООЩУЩЕНИЙ. Фазиль меня внимательно слушал, но ничего мне тогда не ответил. До фильмов по его прозе было еще далеко.
М. Г.: Действие «Амаркорда» ведь тоже вершится в тоталитарном государстве. Хотя слово «тоже» я беру обратно. Сравнивать вообще ничего нельзя. Запад есть Запад, Кавказ есть Кавказ, и так далее (аллюзия на известное стихотворение Киплинга, которое, кстати Искандер перевел, и об этом переводе мы еще поговорим). Но совпадение мироощущений действительно налицо. Про фильмы по Фазилю скажем отдельно, в одном из них он, кстати, даже снялся в эпизоде. Фильмы разные по уровню, но, честно говоря, не Феллини… Зато снималось всё это в Абхазии, так что сама ГЕНИАЛЬНОСТЬ местности передается аудитории незамутненно, без режиссерских экзерсисов.