Был в этой компании и настоящий испанец по имени Хосе Фернандес, из тех детей, которых во время гражданской войны в Испании вывезли в СССР. Но самым эксцентричным из тогдашних приятелей Фазиля был некий юноша, эрудит, добряк и умница, что не мешало ему вопреки всякой логике утверждать, что он незаконный отпрыск, плод тайной любви Элеоноры Рузвельт и адмирала Канариса (!). В ответ на возражения Фазиля, что этого не было, потому что не могло быть никогда, он снисходительно улыбался, напускал на себя таинственный вид и плел что-то про ленд-лиз, Ялтинскую конференцию и сети шпионажа. Чем не сюжет для небольшого рассказа Искандера?
Еще сюжет: Хосе Фернандес все-таки вернулся в Испанию, там разбогател, звал Фазиля в гости, обещая ОПЛАТИТЬ ВСЁ. Гордый чегемец Фазиль от любезного приглашения вежливо отказался.
А Зорий Яхнин всю жизнь гордился тем, что учился с Фазилем, вспоминал об их студенческих забавах, порой совсем не невинных. Они ездили на электричке из Москвы до Левобережной, где находился институт, и, если в вагон заходил контролер, доставали студенческие билеты — Московский государственный библиотечный институт, МГБИ, закрывали букву «И», и получалось страшное МГБ, Министерство госбезопасности. Контролер в ужасе покидал компанию и более не беспокоил. Искандер, по его позднейшим словам, в таких рискованных затеях участия всё же не принимал.
А про самого Искандера Яхнин рассказывал, как однажды их студенческая компания выпивала где-то на окраине, нечем было закусить, и Фазиль с наивной непосредственностью постучал в первое попавшееся окошко одноэтажного дома и сказал: «Тетка, дай хлеба». И хлеба ему дали, что страшно удивило его приятелей — столичных жителей.
«Искандер сам говорил по этому поводу: „Подвыпив, под хорошее настроение и будучи по молодости очень доброжелателен к миру, я мог быть уверен, что мне хлеба дадут ВСЕГДА“».
Фазиль, конечно, очень мерз в Москве после Кавказа, и в зиму 1947–1948-го начались его вечные болезни «уха-горла-носа», пришлось и через операцию пройти, но много позже.
Послевоенный студенческий быт был спартанским. Несколько человек — не менее десяти — в комнате, отсутствие элементарных удобств… Но мечтателя Фазиля всё это не слишком смущало.
Именно тогда он стал серьезно писать стихи. Этим он не слишком отличался от своих однокашников. Известно ведь, что на библиотечных и филологических факультетах писали и пишут все. Но, в отличие от прочих начинающих, Фазиль уже тогда пытался вести себя профессионально. «Хотя литературные мечтания меня всё время преследовали», — призна́ется он позже.
1949-й стал годом большой беды в Абхазии — из нее насильственно выселили греков, тех, кто перед войной не уехал на историческую родину. Многие в ходе этой крайне жесткой спецоперации под кодовым названием «Волна» погибли, многие не вернулись из ссылки. Среди друзей детства Фазиля, конечно, были и абхазские ребята-греки, семьи которых жили здесь с незапамятных времен. Немало греков и среди героев книг Искандера. О драме 1949 года сам Фазиль Абдулович вспоминал потом не раз — со вполне однозначным и резким возмущением. А в романе «Сандро из Чегема» старый крестьянин Хабуг запрещает своему сыну покупать дом высланного грека, дом, который горсовет предлагает дяде Сандро приобрести по дешевке.
«Сын мой, — начал он тихим и страшным голосом, — раньше, если кровник убивал своего врага, он, не тронув и пуговицы на его одежде, доставлял труп к его дому, клал его на землю и кричал его домашним, чтобы они взяли своего мертвеца в чистом виде, не оскверненном прикосновением животного. Вот как было. Эти же убивают безвинных людей и, содрав с них одежду, по дешевке продают ее своим холуям. Можешь покупать этот дом, но — ни я в него ни ногой, ни ты никогда не переступишь порога моего дома!» («Рассказ мула старого Хабуга»).
Ходили слухи, что за греками последует выселение и абхазцев. В «Сандро» есть отзвуки и этих разговоров: якобы уже приготовлены эшелоны, которые увезут абхазцев в ссылку. Слава богу, до них очередь не дошла. Но история с выселением крепко отозвалась и сказалась на всех жителях Абхазии. Когда около тридцати тысяч греков были депортированы из Абхазии в Казахстан, вместо них в республику стали переселять выходцев из Западной Грузии. Они так и не слились до конца с местным населением, и грядущий в начале девяностых кровавый конфликт был заложен под Абхазию как мина уже в конце сороковых.
Из библиотеки в литературу
В Библиотечном Фазиль проучился три курса; ушел, перейдя в 1951-м на четвертый, последний перед получением диплома. По его признанию, «через три года учебы в этом институте мне пришло в голову, что проще и выгодней самому писать книги, чем заниматься классификацией чужих книг, и я перешел в Литературный институт, обучавший писательскому ремеслу» («Начало»).
«Перешел» — сказано слишком просто. Творческого конкурса никто не отменял, даже если можно было перезачесть гуманитарные предметы. На творческий конкурс Искандер подал цикл стихов. Поселился в Переделкино — понятно, не на писательской даче, а в общежитии, ничем не отличавшемся от Библиотечного. Легендарное общежитие Литинститута на улице Добролюбова, описанное всеми, кому там довелось жить, — а среди них такие литературные величины, как Астафьев, Битов, Гамзатов, Рубцов, — будет открыто только в 1958 году.
О Литературном институте имени А. М. Горького подробно говорить вряд ли здесь уместно. Заведение известное. Основано в 1933 году как Вечерний рабочий литературный университет, Литинститутом стал в 1936 году. Как тогда, так и теперь располагается в доме 25 на Тверском бульваре, в «Доме Герцена» — Искандера по известному псевдониму Александра Ивановича. Очередное совпадение.
К моменту перевода Фазиля Лит. сменил восемь директоров (тогда глава института назывался так). Вскоре после окончания Искандером Литинститута его очередной директор Сергей Петров будет снят с работы за аморалку. Этот «специалист по русскому историческому роману», как поговаривали, участвовал в организации подпольного борделя, ни много ни мало. В деле был замешан и министр культуры Г. Александров. Утверждали, что Петров поставлял ему студенток для плотских утех, но это не доказано, хотя Петров и покаялся перед руководством Союза писателей СССР, признал свою вину.
Ну, это к слову. Важнее, что в Литературном институте была куда более насыщенная программа изучения литературы, чем в Библиотечном, и куда более богатая библиотека — на которую Фазиль сразу же накинулся. Именно здесь он впервые прочитал Достоевского. Напомним, что Достоевского в сталинское время не жаловали, переизданий практически не было. Тем более не издавали «Бесов», которые произвели на Фазиля огромное впечатление. Но это же Искандер, и впечатление писателя было достаточно специфическим:
«…в переделкинском общежитии я впервые читал „Бесов“ Достоевского, хохоча как сумасшедший над стихами капитана Лебядкина. Я уже знал, что Достоевский никогда стихов не писал. Тогда откуда такое пародийное мастерство? Я решил, что это плод фантазии тогдашнего графомана и Достоевский извлек его из тогдашней редакционной почты. Притом именно одного графомана. Единство почерка не оставляло никакого сомнения» (эссе «Воспоминание о романе»).
Даже узнав, что это было совсем не так, будущий автор «Сандро из Чегема» сделал по поводу стихов Лебядкина оригинальное заключение — похоже, уникальное для достоевсковедения:
«Вольно или невольно Достоевский, обращаясь к своим героям, говорит: вот вы, а вот ваше искусство. Таким оно будет, если вы победите».
Сказано метко — даже если сам Достоевский ничего такого в виду не имел…
Кстати, если впервые прочитанная «Анна Каренина» настолько потрясла тринадцатилетнего подростка, что дня три он «мычал какой-то дикарский реквием по поводу смерти героини», то впервые прочитанные «Бесы» ни много ни мало, по мнению Фазиля, корреспондировали с событиями в окружающем мире.
«За ночь я дочитал роман, а утром в состоянии наркотической бодрости (разумеется, от чтения) вышел на улицу и увидел такую картину. Наша конторка начисто сгорела. Последние головешки устало дымились. Возле пепелища стоял наш студент и, эпическим жестом приподняв головешку, прикуривал. <…>
Я почувствовал, что содержание прочитанного романа имеет таинственное сходство с тем, что случилось с конторкой, но тогда до конца осознать суть этого сходства не мог».
Верить этому свидетельству (приведенному в эссе «Воспоминание о романе») или нет? Этим вопросом может задаваться разве что исследователь-биограф. Простому читателю, которого Искандер приглашает в свой мир, никакие совпадения и чудеса необыкновенными не кажутся. Да и нам не хочется сомневаться. Наверняка сгорела несчастная конторка. И наверняка именно после прочтения «Бесов». Кстати, что это была за «конторка» и почему в ней танцевали? Может, «конторка» — это какое-нибудь местное абхазское слово, отличающееся от общепринятого в русском языке?
В общем, жизнь в общежитии не слишком тяготила Фазиля. Он выпивал, много общался с товарищами, букой и затворником точно не был, хотя любил остаться один (что проще всего получалось в библиотеке, он и стихи там писал). Даже ходил на танцы, попадал там в истории, о чем потом вспоминал не без юмора.
«…Я пошел в конторку, где наши студенты вместе с местной молодежью устраивали танцульки. И сразу же из скандальной атмосферы романа попал в скандальную атмосферу слободских страстей. Местные ребята не без основания приревновали своих крепконогих красавиц к нашим студентам.
Как бы изощренный многочасовым чтением Достоевского, я понял, что скандал грядет, и внимательно вглядывался в шевелящуюся, стиснутую узким помещением толпу, как бы самой своей долгой стиснутостью порождающей желание размахнуться. Именно этого мгновения я старался не пропустить, и именно поэтому я его пропустил: неожиданно сам получил по морде. Парень, танцевавший возле меня, брякнулся и почему-то решил, что это я ему подставил ногу. Не успев осмыслить происходящее, я ударил его в ответ, и он опять упал. Видимо, склонность к падению заключалась в нем самом. Так он подготовился к вечеринке. Я пробрался к выходу, явно предпочитая скандал на страницах романа скандалу в жизни».