Остановить, конечно, не смог. Не смог даже опубликовать статью. Показывал в нескольких редакциях, в том числе и в тогдашней „Литературке“. Мне улыбались, говорили комплименты и как бы отсылали заниматься критикой по месту прописки».
В итоге в Курске на него более или менее махнули рукой, ценя за слог и глубину познаний — и позволяя даже опубликовать рецензию на роман Грэма Грина «Тихий американец». Или вот — Искандером написана статья о библиотеке, организовавшей встречу курских писателей со своими читателями: «Читатели обсуждают альманах. Конференция в областной библиотеке». Всего же в «Курской правде» вышло около 20 материалов (весьма немного за год, работой его там особо не загружали). Причем у руководства газеты 27-летний журналист был на хорошем счету, о чем свидетельствуют поощрения в трудовой книжке. В августе Искандер премируется за фельетон о директоре ДК, о чем вносится запись в трудовую книжку. В ноябре книжку опять украшает свидетельство об очередной творческой удаче. В декабре поощряются два материала Ф. Искандера. И опять с занесением в трудовую книжку.
«Поражало, — вспоминал заместитель редактора „Курской правды“ Николай Ферапонтов, — как много, гораздо позже, по прошествии десятилетий, все, кому довелось работать в те несколько месяцев, находили, что вспомнить об Искандере. И доброго, и смешного, всякого».
Но куда удивительнее, что сам знаменитый писатель не просто помнил этот крохотный эпизод в своей жизни — работу в «Курской правде».
«В 2002 году, — пишет в своих воспоминаниях Николай Ферапонтов, — собирая материал для книги об истории нашей газеты, я, преодолев понятные, наверное, волнение и страх, набрал его телефон. И как можно деликатнее стал просить — нет, не написать воспоминания, а хотя бы прислать фотографию с автографом-посвящением. Просил, будучи готовым услышать и недоуменное: „Какая `Курская правда`, когда это было?“ А было это действительно давно, 45 лет, почти полвека назад. Но что значит личность — для людей такого масштаба, видимо, не существует мелочей, они — пример нам во всём. Искандер абсолютно ничем не дал понять, кто есть он. Надо было слышать, с какой теплотой, хоть и в немногих словах, говорил он о Курске, о газете, вспоминал редакционных работников той поры».[22]
Вспоминать-то вспоминал, но расстался с газетой быстро. Уже в феврале 1957 года Искандер попросил двухнедельный отпуск без сохранения содержания «для работы с редактором над книгой стихов». В июне у него начался отпуск, из которого в «Курскую правду» он уже не вернулся.
А отправился он все-таки в Сухум, но не в газету, а в местное отделение Госиздата. Поближе к литературе. Тем более что здесь вскоре вышла его первая книга стихов, а за ней, немного погодя, и вторая.
Переговоры о выходе книжки, как и о редакторском месте, Искандер вел весь последний год. Несмотря на совершенную ничтожность жалованья (чуть ли не 60 рублей), об этой должности, как-никак официальной, нужно было похлопотать. В газете Искандер получал больше, но ему хотелось выйти на писательскую дорогу. Тем более публиковаться к тому времени он стал активно: и стихи выходили в периодике, и первый рассказ опубликован.
Возможно, занятия журналистикой помогли Искандеру «развязать» какой-то тугой узелок, отучить себя от страха перед белым листом (в этом смысле, пожалуй, журналистика очень полезна молодым авторам и очень вредна для авторов зрелых: велик риск попросту исписаться, разменяться). С этого момента и практически до конца жизни его творческая энергия останется неизменно высокой.
Дебют в прозе
В середине пятидесятых особенно часто Искандер публиковался, как ни удивительно, в журнале «Пионер». Всё очень просто: отделом литературы там заведовал Бенедикт Сарнов, с которым Фазиль познакомился в Москве. Сарнов был на два года старше Искандера. Приятельство, а потом и соседство в знаменитом писательском поселке у метро «Аэропорт» продолжится долгие десятилетия. Сарнов не раз будет писать об Искандере, то более, то менее точно и глубоко. Вспомним историю знакомства Фазиля Искандера с Евгением Евтушенко. Представляется, что комплекс старшего, да еще москвича, был и у Бенедикта Михайловича Сарнова, а возможно, так и остался навсегда — он-де открыл дорогу молодому автору, проложил ему путь в литературу… Ну да, через журнал «Пионер»…
Но вот с другим коренным москвичом, Юзом Алешковским, автором всенародно известной песни «Товарищ Сталин, вы большой ученый», которого Иосиф Бродский именовал «Моцартом русского мата», Фазиль встретился чуть ли не в первый день после того, как Алешковский, отбыв лагерный срок на Дальнем Востоке, был амнистирован и появился в 1955-м в Москве. Вот что недавно написал из Америки, где он живет уже около сорока лет, девяностолетний Юз одному из авторов этой книги. Орфографию и пунктуацию сохраняем. Опустили лишь некоторые слишком живописные подробности их юной жизни. Да одно матерное слово преобразовали. Прости, Юз!
«…После амнистии в москве в первый же день дружок познакомил меня с Германом Плисецким и Фазилем с ним мы вдвоем бродили по плешке тверской и с интересом болтали типа подружились тогда же я закадрил пару дикообразных телок которых мы повезли в мою коммуналку а мамаша была на даче… <…>
мы довольно часто виделись читали друг другу свои стишки
ни он ни я еще не доросли тогда до прозы… <…>
потом он подженился часто сваливал в Сухуми переписывались и ему нравились мои шуточки и всякие в письмецах фантасмагории
поначалу он был настоящим зрелым поэтом а его проза казалась мне гораздо слабей его стишат
а с Плисой мы стали оч близкими корешами и в блудстве и в попойках ну и тд и тп
с Фазилем же виделись редко — он заматерел в семейственности а как прозаик рос и рос что радовало но мы как то разошлись — разные у нас были температуры
вот так».
Упомянутый Герман Плисецкий (1931–1992) был хорошим приятелем Искандера в пятидесятых — шестидесятых. Стихов в советское время он почти не печатал, многое ходило в самиздате. Зато прославился как переводчик Омара Хайяма (кто-то говорит, что трудом своей жизни Плисецкий считал стихотворное переложение Экклезиаста). В предисловии к посмертному сборнику старого товарища Искандер писал:
«Когда мы познакомились с поэтом Германом Плисецким, он уже был самостоятельным художником с крепнущим голосом, набирающим силу. Мне нравились его стихи как таковые, но кроме того, мне нравилось в нем, что он как личность не поддавался влиянию очень популярных тогда поэтов. Он всегда шел своим путем…»[23]
Но вернемся к прозе — всё же вскоре проза стала главным делом жизни Фазиля, и уже при первых рассказах свой путь у Мастера явно определился.
Вот он, прозаический дебют, — рассказ «Первое дело», журнал «Пионер», номер 11, 1956 год. Как у многих произведений Искандера, у пятистраничного рассказа счастливая судьба. Он не раз переиздавался, более того, именно по нему назван сборник рассказов Фазиля, который выходил двумя изданиями. А в девяностые годы «Первое дело» было включено в список произведений, рекомендованных для внеклассного чтения. Мы перечисляем всё это потому, что, согласитесь, нечасто такое бывает с первым опубликованным рассказом. Успех! Несомненный успех! Первый успех, если не считать фельетонов в «Курской правде», которые, честно говоря, в чем-то, может, и поинтереснее будут…
Тем не менее в «Первом деле» сразу появляются внешние приметы будущей чегемской мифологии и ее персонажи — герой-рассказчик, мальчик; его тетушка; его дядька. И даже говорящее животное. Здесь это ослик Арапка, первый из ряда осликов с таким же именем (хотя, может быть, речь каждый раз идет об одном и том же животном…).
Сюжет зато — прямо пионерский: мальчик получает семейное задание и выполняет его, несмотря на сложности и даже опасности передвижения в горах. Наградой за это служит семейная, деревенская идиллия:
«Я присел у огня и вытянул ноги. От усталости они сладко ныли, и было чудесно сидеть вот так, у огня, не двигаясь, и знать, что больше никуда не надо идти. Я слышал, как дядя вошел во двор, хлопнув калиткой. Подошел к дому, повесил фонарь, снял мешки и поставил их на скамью, стоявшую на веранде. Потом прикрикнул на ослика, чтобы он стоял смирно, стащил седельце и тоже бросил на скамью. Потом тряпкой долго оттирал ему спину от пота, потом отпихнул собаку, вертевшуюся у ног. Она взвыла, но сейчас же залаяла в темноту, чтобы показать, что она не обиделась. Скрипнув дверцей, дядя зашел в кладовку и оттуда принес несколько початков кукурузы. Потом он ушел куда-то, а ослик долго грыз кукурузу, сопя и сочно пережевывая зёрна».
Награда, как говорится, «нашла героя». Мирный вечер, сладкий сон плюс новая красная рубашка, сшитая за ночь тетей…
В рассказе, написанном уверенной, знающей, чего хочет, рукой, все-таки многовато дидактизма, которого потом у Искандера не будет вообще (может быть, что-то такое появится в поздних миниатюрах…). Не случайно рассказ как-то очень легко, без больших потерь может быть разъят на «дидактические единицы». Вот как предлагается его понимать школьникам шестых классов (процитируем одно из современных методических руководств):
«„Первое дело“. Название этого рассказа означает то, что мальчику впервые доверили серьезную работу, которая так важна для становления мужчины. <…>
Для ребенка очень важно помочь родным, не спасовать перед трудностями.
Это Дело для главного героя — увлекательная игра во взрослого, с одной стороны, но с другой — он прекрасно понимает, что сдает важнейший экзамен. Мальчик сильно радуется, хоть и немного волнуется, что ему вместо отца нужно отвезти кукурузу на мельницу. Он старается перед отъездом даже есть, как отец.
Легкое дело оказывается для ребенка не так уж просто. Нужно „договориться“ с хитрым осликом, который никак не хочет слушаться ребенка. Мешки слишком тяжелы — только смекалка помогает их поднять и укрепить, а в итоге — спасти зерно. Спуск по тропинке, которая „храбро сползает“ по склону, совсем не прост.