Складывается ощущение, что главные, глобальные мотивы творчества Искандера — здесь присутствуют: любовь к Абхазии, ее людям, бескомпромиссная уверенность в торжестве нравственного, высшего начала. Вообще — сдержанный, но крепкий оптимизм: добро рано или поздно восторжествует (другое дело, что в позднем творчестве это торжество отодвигается на неопределенную дистанцию). Нет разве что фирменного искандеровского юмора. Но это всегда будет отличать его прозу от стихов (хотя блестящие иронические зарисовки появятся и в них). Да, всё присутствует в скрытом, неразвернутом виде. У молодого писателя как будто не хватает слов, чтобы выразить свое. И верно — не будем забывать, что ему нет даже тридцати. Это лирики загораются рано — рано, как правило, и гаснут. Стихия Искандера — эпос, это верно и для прозы, и для поэзии.
В общем, первая книга — нет, не провальная, но одна из множества, издаваемых в то время региональными издательствами. Тем удивительнее (а что мы говорили о везении Искандера!), что на нее последовало сразу несколько рецензий в центральных изданиях. Тут и друг Бенедикт Сарнов — не где-нибудь, но в «Новом мире»! А еще о книге Искандера писали в «Литературной газете» и «Советской Абхазии»[27]. Отзывы были сдержанно-хвалебные.
Вскоре выйдет и вторая абхазская книга стихов Искандера, за ней московская, да не одна. Его стихи будут меняться в сторону точности, четкости, афористичности. Но, конечно, им так и предстоит остаться прежде всего «стихами прозаика» (хотя всегда были и есть поклонники Искандера, считавшие — и считающие! — его прежде всего поэтом).
Диалог авторов
ЕВГЕНИЙ ПОПОВ: Я вдруг задумался о том, что многие крупные писатели начинали свой творческий путь подобно Фазилю — со стихов.
МИХАИЛ ГУНДАРИН: Тургенев, Бунин, Набоков, Шаламов… Впрочем, эти иногда писали стихи и впоследствии. А Бунин, как всем известно, даже обижался, когда его прозу ставили выше стихов.
Е. П.: А еще Акутагава, Платонов, Битов… В конце концов, Николай Васильевич Гоголь! Эти, повзрослев, от стихотворства как-то отошли. Гоголь, как мы помним, свой поэтический дебют, поэму «Ганц Кюхельгартен», жутко ненавидел и пытался уничтожить (что является грустной рифмой к уничтожению последней работы, второго тома «Мертвых душ»). Даже у Аксенова первая публикация была стихотворной. В комсомольской студенческой казанской газете. Он не очень-то это афишировал. Считалось, что его открыл журнал «Юность», равно как и первые шаги поэта и прозаика Искандера тоже традиционно связывают с этим журналом.
М. Г.: И это, как мы увидели, ошибка. Еще до того, как начать регулярно печататься в «Юности», Фазиль успел выпустить две книги и опубликоваться много где. Но, действительно, — как поэт. И еще: стихи он продолжал писать всю жизнь, причем относится к тем авторам, юношеские стихи у которых на зрелые непохожи. Сначала — романтизм, яркость, избыточность, потом философичность, краткость. Минимум регионального колорита. А вот вы, кстати, стихов не писали?
Е. П.: Я писал поэмы. «Гестаповец и волк», «Солдат и лесбиянка», «Мусор».
М. Г.: Понятно! Это дело известное. Скажите, кто такое из серьезных впоследствии сочинителей не писал, — и я скажу в ответ, что мало искали, в архивах наверняка что-то такое хранится, если автор благоразумно не уничтожил… Но это, что называется, «не считается».
Е. П.: Впрочем, вру. В возрасте одиннадцати лет, в 1957 году, как раз когда у Искандера вышла первая книга, я сочинил стихотворение «В колхозе Ильича» и послал его в «Пионерскую правду». Мне, слава богу, не ответили и этот хитренький детский конъюнктурный бред не напечатали. Нужно было, пожалуй, послать в журнал «Пионер», но я тогда еще не был знаком с Беном Сарновым (шутка). Я не был с ним столь близок, как Фазиль, к тому же он гораздо старше меня. Впрочем, Фазиль тоже меня старше, почти на семнадцать лет, но это не мешало нам общаться.
М. Г.: А вот Дмитрий Быков как-то написал: «Люди творческих профессий вообще редко любят друг друга, а у писателей это встречается разве что по пьяни либо по гендерным причинам, если один писатель мужчина, а другой — красивая женщина».
Е. П.: Не смею спорить с самим Быковым…
М. Г.: Ну, я понял, это тоже шутка.
Е. П.: Хотя Горький вот любил Чехова, Аксенов — Юрия Казакова. Да и мы с вами ведь сошлись на том, что Фазиля любили ВСЕ. Даже «падший ангел» Феликс Кузнецов. И, возможно, поэтому его писательская судьба была исключительно удачной, несмотря на цензурные запреты, купирование «Сандро», от чего он страдал куда сильнее, чем большинство других цензурированных. Поэт, что поделать, ранимая душа!
М. Г.: Упомянутый вами Акутагава утверждал: «Проза занимает место в литературе только благодаря содержащейся в ней поэзии».
Е. П.: Японец прав! Об этом говорит вся история мировой литературы, начиная с древнеегипетской и заканчивая нашей креативной. Нравится вам это слово?
М. Г.: Так же, как и слово «волнительно».
Е. П.: Даже в самых лихих, брутальных сочинениях типа «Сатирикона» Петрония, «Тропика рака» Генри Миллера или «Тропы Хошимина» мало кому известного пожилого панка Олега Разумовского, живущего в Смоленске, присутствует поэзия…
М. Г.: «Цветы зла»?
Е. П.: Не обязательно «Цветы зла», но точно поэзия — не говоря уже о высоконравственном и целомудренном «Сандро из Чегема». Там, кажется, целые фрагменты написаны ритмизованной, поэтизированной прозой. Плюс вплетенные в ткань романа народные сказания — это же чистая поэзия. А рассуждая об удачных или, наоборот, неудачных дебютах, следует отчетливо понимать, что о подавляющем большинстве неудачных дебютов мы не знаем и никогда не узна́ем, потому что эти дебютанты не выбились в писатели и о их юношеских увлечениях знает чаще всего только жена или покойная мама. А если писатель нам известен, то его дебют в любом случае удачен. Что и подтверждает вся жизнь Фазиля Искандера. И даже его смерть. И стихи, которые, конечно же, не конгениальны его прозе…
М. Г.: …но без которых эта проза не возникла бы.
Глава шестаяАбхазия — Москва
Новые книги, старый город
В Сухуме Фазиль Искандер проработал около пяти лет, до 1962 года, и всё у него шло по стандарту, предусмотренному для национальных авторов. Несколько книг в своих издательствах — одна книга в Москве. Постепенно растущая известность на всю страну. Переводы на языки народов СССР, выполненные разными — и неплохими — поэтами, приятелями автора (которые тем самым кормились, зачастую не имея возможности публиковать свое). По этому пути пошли многие старшие товарищи, а то и ровесники Искандера из национальных республик. Было среди них немало и подлинно талантливых. Однако всё равно это было «по квоте», чего Искандер, как мы помним по его непоступлению на философский факультет МГУ, терпеть не мог. Но как изменить ситуацию? Искандеру опять помогло счастливое (и это без преувеличения) стечение обстоятельств.
Он жил в Сухуме под присмотром матери, которая даже одежду ему выбирала (выбирала — громко сказано: черный низ, белый верх да черные остроносые туфли). Общался с родственниками, с друзьями из не слишком значительной в Сухуме интеллигентной прослойки. Среди его тогдашних приятелей — журналисты, учителя, биологи и ботаники; вспомним о Сухумском ботаническом саде и обезьяньем питомнике.
Фазиль отнюдь не пренебрегал дружескими посиделками. Как вспоминают его тогдашние знакомые, он не был молчуном, всегда был готов поддержать разговор, но никогда не был инициатором веселья или просто оживленного по-кавказски разговора. Впрочем, мы уже упоминали, что в то время фамилия Искандер для Сухуми — это прежде всего старший брат Фазиля, весельчак и тамада, душа всех компаний Фиридун, торговый работник, помогавший, как написал Фазиль в анкете Литинститута, матери, служившей «в одном из ларьков Абхазторга г. Сухуми».
Платили в Абхазском отделении Госиздата сущие гроши, но перспектив получать больше не было. Спасали, конечно, гонорары: в это время Фазиль публикует в разных журналах и газетах несколько десятков стихотворений. Некоторые он умудряется печатать дважды, например «Балладу о рыбном промысле» — и в журнале «Пионер», и в «Литературной газете». Кстати, публикацию в «Литературной газете» представил публике в нескольких словах его знаменитый земляк Георгий Гулиа. Искандер назван там молодым талантливым поэтом, но самое главное — Гулиа вывел формулу, к которой с тех пор (с 12 декабря 1959 года!) неизменно прибегали все писавшие об Искандере (что о стихах, что о прозе): «Пишет по-русски, но в его стихах — абхазское поэтическое видение мира».
Полагаем, о литературной судьбе Георгия Гулиа молодой Фазиль задумывался не раз, ища некую модель, некий ориентир для судьбы своей. Писатель Георгий Гулиа (1913–1989) был сыном одного из отцов-основателей абхазской литературы, первого (по мнению ряда исследователей) абхазского писателя, одного из создателей современной абхазской письменности Дмитрия Гулиа. Георгий Дмитриевич Гулиа — автор многих книг. Среди них — рассказы, повести, романы из абхазской жизни? и даже исторические романы на материале, от Абхазии далеком, вроде популярных в советское время «Фараона Эхнатона» или «Суллы». Так вот, Георгий Гулиа написал все свои книги по-русски. Более того, он всю сознательную жизнь жил в Москве, куда переехал в тридцать с небольшим, работал в «Литературной газете», был женат на русской.
Вот что писал о Гулиа его коллега по «Литературке» Юрий Изюмов:
«В „ЛГ“ Гулиа вел самый важный и самый трудный раздел — писательских публикаций. Почему самый важный — понятно: ведь только они представляли на ее страницах собственно литературу. Критика, литературоведение — всего лишь древесные грибы на ее могучем стволе. Почему самый трудный? Да потому (повторяюсь), что в Союзе писателей СССР, чьим органом являлась „ЛГ“, состояло десять тысяч человек, десять тысяч творческих личностей со всеми их замечательными, но порой непереносимыми особенностями. И на всех — одна полоса в неделю, 52 полосы в год. Опубликоваться на ней было вожделенной мечтой каждого члена Союза.