Это касается, несомненно, и прозы, и поэзии.
И еще о сравнениях и аналогиях.
В 1962 году о стихах Фазиля Искандера напишет довольно большую статью в «Литературной газете» уже знаменитый поэт фронтового поколения Евгений Винокуров. В рецензии, исполненной весьма поэтично, то есть без особых доказательств, Искандер был назван поэтом «определившимся», поставлен в один ряд с Андреем Вознесенским и Владимиром Цыбиным (рецензент объединил их не по поэтике, а по степени литературной зрелости, но всё равно сегодня такой ряд выглядит довольно экзотически). Винокуров отметил у стихов Искандера и плюсы, и минусы: «Его мир — это мир материальный, вещный, объемный. Он густ, даже иногда чересчур густ этот мир — как на картинах Рембрандта». И далее:
«Фазиль Искандер любит зрительный образ, он не представляет себе внутреннего жеста без жеста внешнего. Мир дается кинематографически, крупным планом. Некоторые его стихотворения представляются кадрами замедленной съемки. <…> Недостатки его манеры — из того же источника, что и его достоинства. Недостаток духовности может привести к перегруженности стиха предметностью. Констатация факта удручающа».[33]
Рискнем предположить, что «густота», основательность описаний и привлекала в стихах Фазиля многих читателей тогдашней модернистской, то есть слишком «разреженной», эпохи. Привлекает это и сегодня, когда эпоха совсем другая и «вещественность» в стихах стала общим правилом. Но вещественность вещественности рознь — Рембрандт, а не унылая канцелярская опись, которую мы часто видим в современной поэзии, особенно в безразмерных верлибрах.
Поэтические книги продолжали выходить у Искандера и дальше, стихи его менялись, делались более притчеобразными и сдержанными. Но на горизонте уже маячили проза и Москва — благодаря женщине, изменившей его судьбу — и человеческую, и писательскую.
Фазиль женится
История удивительно счастливого знакомства, женитьбы и пятидесяти с лишним лет союза Фазиля Искандера и Антонины Хлебниковой хорошо известна, даже в глянцевых журналах об этом писали. Но у Антонины Михайловны, которая и сегодня бодра, полна оптимизма и помнит свою жизнь с Фазилем до мелочей, всегда можно узнать новые подробности. Но обо всём по порядку.
Собственно, сам момент знакомства описан — в преображенном, конечно, виде — в «Созвездии Козлотура». Не откажем себе в удовольствии вновь процитировать искандеровскую прозу. Тем более в этом фрагменте рассказывается и о том, как проходила жизнь Фазиля до решительных перемен.
«В тот вечер мы сидели с ребятами на приморском парапете и поглядывали на улицу, по которой всё время двигались навстречу друг другу два потока. Толпа нарядных, возбужденных своим процеживающим движением людей.
Белоснежная рубашка, черные брюки, узконосые туфли, пачка „Казбека“, заложенная за пояс на манер ковбойского пистолета, — летняя боевая форма южного щеголя.
Вечер не предвещал ничего особенного. Да мы ничего особенного и не ожидали. Просто отдыхали, сидя на парапете, лениво поглядывая на гуляющих, и говорили о том, о чем говорят все мужчины в таких случаях. А говорят они в таких случаях всякую ерунду.
Тогда-то она и появилась. Девушка была в обществе двух пожилых женщин. Они прошли по тротуару мимо нас. Я успел заметить нежный профиль и пышные золотистые волосы. Это была очень приятная девушка, только талия ее мне показалась слишком узкой. Что-то старинное, от корсетных времен.
Она покорно и прилично слушала то, что говорила одна из женщин. Но я не очень поверил в эту покорность. Мне подумалось, что девушка с такими пухлыми губами может быть и не такой уж покорной.
Я следил за ней, пока она со своими спутницами не скрылась из глаз. Слава богу, ребята ничего не заметили. Они держали под прицелом улицу, а девушка как бы прошла над ними. Я посидел еще немного и почувствовал, что разговоры товарищей как-то до меня не доходят. Я уже нырнул куда-то и слышал их через толщу воды.
Девушка не выходила у меня из головы. Мне захотелось ее снова увидеть. Не то чтобы я боялся, что ее увлекут щеголи в белых рубашках, с томной походкой. Нет, я был уверен, что их дурацкие патронташи с полупустыми гильзами казбечин не представляют для нее опасности. Слишком мелкая дробь. К тому же я понимал: вынуть ее из такой плотной шершавой обертки, как две пожилые женщины, задача дай бог.
Как бы там ни было, я распрощался с ребятами и ушел. Найти ее в такой толчее казалось невероятным. Но она мне уже мерещилась. Чуть-чуть, но все-таки. А раз человек мерещится, можно быть спокойным — сам найдется. <…>
Я знал, что ее увижу, а что дальше будет — понятия не имел. Просто надо было убедиться — в самом деле она мерещится или только показалось.
И вот я вижу — она стоит на маленьком причале для местных катеров. Наклонилась над барьером и смотрит в воду. На ней какая-то детская рубашонка и широченная юбка на недоразвитой талии. Про таких девушек у нас говорят: ножницами можно перерезать.
Рядом с девушкой на скамейке сидели обе женщины, с которыми она так покорно проходила по набережной.
Надо сказать, что о наших краях болтают всякую чепуху. Вроде того, что девушек воруют, увозят в горы и тому подобную чушь. В основном всё это бред, но многие верят.
Во всяком случае, спутницы девушки сейчас сидели от нее так близко, что в случае неожиданного умыкания могли бы, не вставая со скамейки, удержать ее хотя бы за юбку. Юбка эта сейчас плескалась вокруг ее ног широко и свободно, как флаг независимой, хотя и вполне миролюбивой державы.
Раздумывая, как быть дальше, я прошел до конца причала и, возвращаясь, решил во что бы то ни стало остановиться возле нее. Я решил использовать единственную ошибку, допущенную охраной, — фланг, обращенный к морю, был открыт.
Море было на моей стороне. И вот я подхожу, а легкий ветерок дует мне в спину, как дружеская рука, подталкивающая на преступление. Неожиданно порыв так раздул ее юбку, что мне показалось — она вот-вот взлетит, прежде чем я успею подойти. Я даже немного ускорил шаги. Но девушка, не глядя на юбку, прихлопнула ее рукой. Так прикрывают окно, чтобы устранить сквознячок. А может быть, так гасят парашют. Хотя я сам с парашютом не прыгал и, разумеется, не собираюсь, но почему-то образ парашюта, особенно нераскрывающегося, меня преследует…
Но как к ней все-таки подойти? И вдруг меня осенило. Надо притвориться приезжим. Обычно они друг другу почему-то больше доверяют. То, что она не из наших краев, было видно сразу».
А вот что совсем недавно рассказывала авторам Антонина Михайловна Хлебникова-Искандер:
«Это был август 1959 года. Мы приехали из своей Москвы в Сухуми отдыхать с родителями. И вот как раз в один из вечеров мы с мамой и с хозяйкой квартиры, у которой мы остановились, прогуливались по набережной. Мои женщины присели на лавочку, а я встала к бортику и стала смотреть на море. Он подошел и встал рядом. Мы смотрели на море. Вода уже темная, вечерело уже, звёзды появились на море. Плескалась лодка под пристанью. А он и говорит: „Интересно, а не контрабандисты это?“ И у нас завязался странный разговор про контрабандистов…»
Фазилю, в отличие от его героя, удался «коварный» план: его будущей жене действительно показалось, что Фазиль приезжий, — из-за его интеллигентной и солидной манеры речи и поведения. Никакого акцента! Никакой схожести с навязчивыми южными кавалерами! Фазиль, по ее мнению, походил на артиста провинциального театра откуда-нибудь из русской глубинки.
Антонине в то время было девятнадцать (она младше Фазиля на одиннадцать лет), она училась в Плехановском институте на экономиста, как раз закончила второй курс. Ее отец, Михаил Сергеевич Хлебников, был старшим преподавателем, затем доцентом МИИТа, мать Антонина Владимировна, родом «из бывших», занималась домашним хозяйством.
Выбор вуза и специальности был для девушки во многом случайным.
«Я очень любила литературу, — вспоминает сегодня Антонина Михайловна. — Была начитанной. У меня была прекрасная педагог по литературе, и она очень расстроилась, что я не пошла по этому пути. Но мои родители решили, что я должна иметь специальность, которая будет меня кормить. Из-за близорукости я не могла пойти по стопам отца в технический вуз (отец преподавал обработку металла). И я пошла в экономический».
Жила семья Антонины, как и многие коренные москвичи, в самом центре, на Тверском бульваре, дом 9. Рядом Никитские ворота, недалеко Литинститут и драмтеатр имени Пушкина, бывший Камерный Таирова, закрытый в 1949 году за «низкопоклонство перед Западом». Вечером ходили гулять на улицу Горького, где та ее часть, что примыкала к Моссовету, считалась «семейной», предназначенной для чинных хождений. Противоположную сторону оккупировали «стиляги» и дали ей хлесткое наименование «Бродвей». Комсомольцы и милиционеры гоняли стиляг. Девчонки с любопытством разглядывали своих американизированных сверстников и их размалеванных девиц.
Семья Хлебниковых жила в доме старинном — но, конечно же, в коммуналке. Вчетвером (еще и старший брат Леонид, золотой медалист, учившийся в историко-архивном) в одной большой комнате. Именно в эту комнату уже скоро придет и Фазиль.
А пока, увидев рядом с Антониной кавалера, женщины сразу стали звать ее домой. Она и пошла, но успела шепнуть (а по сути, намекнуть) Фазилю: «Мы каждый день на городском пляже».
В то лето их встречи были редкими, хотя и не случайными. Не только пляж: Фазиль старался быть джентльменом, ухаживать красиво. Водил, например, Антонину с матерью на экскурсию в Ботанический сад, где у него были знакомые.
Интерес молодых людей оказался взаимным и рос с каждым днем. Началась переписка (втайне от родителей Антонины). Конечно, молодой поэт присылал своей возлюбленной стихи. И, конечно, они ей нравились.
Ну как могло не понравиться, например, такое: